Поднявшись со своего места, Паоний поднял руку, показывая, что собирается говорить.
— Мы не хотим, чтобы сюда пришли готы, — сказал он, дождавшись тишины. — Но если дела обстоят как ты говоришь, что можем мы сделать? За Эврихом сила, а что за нами? У нас нет солдат, бургунды ушли, кто будет защищать Арелат? Ты говоришь — "обнажить мечи", но что конкретно ты предлагаешь, Полемий?
Полемий обменялся быстрым взглядом с епископом и сказал:
— Я собираюсь объявить сбор ополчения. Мы соберем армию римских граждан и выступим против готов.
Паоний скептически скривил губы.
— Ты серьезно? Ополчение? Такого не было с незапамятных времен. И не будет, потому что это глупость. Уверен, что Сенат не даст тебе разрешения.
Гул в зале подтвердил, что многие разделяют его сомнения. Паоний развел руками.
— Сам видишь. Кто за тобой пойдет? Юнцы, мечтающие о подвигах? Даже если ты увлечешь их за собой, что могут они против готов? Предлагаешь, чтоб мы отправили на смерть своих детей — но ради чего? Если бы была хоть малейшая надежда... Хоть тень надежды! Но ее нет. Помощи нам не будет, а значит, в сопротивлении нет смысла. Как обречен Экдиций, так будет обречен Арелат, если мы закроем ворота и встанем на стены.
— В городе большие запасы продовольствия, мы можем долго держаться! — выкрикнул кто-то с места.
Паоний тотчас обернулся, ища, кто это сказал.
— А что толку? Без помощи извне, Арелат все равно падет. Но помощь не придет. Надеяться не на что. Лучше смириться и молить Эвриха о снисхождении. Изъявлением покорности мы можем заслужить его милость.
В первом ряду поднялся Флавий Магн. Глубокий старик, он стоял, опираясь о руку сына. Из уважения к благородному Магну, бывшему консулу и префекту претория, в зале вновь стало тихо.
— Стыдитесь, римляне! — негромко сказал старый консул. — Что я здесь слышу? Снисхождение, покорность... Вы готовы молить о милости варваров, но не готовы сражаться с ними. Так ли вели себя наши предки?
— Что наши предки? — перебил Паоний. — Дела давно минувших дней нам никак не помогут. Сколько бы раз мы не повторяли высоких слов, армия, способная справиться с готами, от этого не появится. А значит, нечего зря тратить время, нужно решить, кто отправится к Эвриху. Надо отправить богатые дары и попытаться упросить его не трогать Арелат. Вот все, что мы можем сделать. Разве не так, Полемий? Разве это не единственное, что можем мы сделать для защиты жизней и достояния римских граждан?
— Раньше — так бы и было, — медленно ответил Полемий. — Теперь — не так.
— И что же изменилось?
— У нас появилась надежда. — Полемий заметно волновался. Как всегда в такие минуты, на его лице выступили красные пятна. — Вы знаете, что в город прибыли послы Антемия. Но еще не знаете, что они рассказали мне. А, между тем, я получил сообщение о сражениях в Италии. Рицимер и Гундобад разбиты наголову. Власть императора вновь крепка, влияние варваров полностью уничтожено. Рим помнит о нас и отправляет помощь.
Сенаторы заговорили все разом. Новость бурно обсуждали.
— Если Рицимер с Гундобадом разбиты, что за армия может быть у Антемия? — выкрикнул кто-то из сенаторов.
— Как Антемий разбил их?! — вторили ему сразу несколько голосов. — Все-таки пришли войска с Востока? Из Иллирии? Далмации?
Полемию пришлось несколько раз призвать коллег к порядку, пока в Курии вновь не установилось относительное спокойствие.
— В то, что я скажу трудно поверить. Но сразу несколько уважаемых мужей подтверждают это. В Италии случилось невероятное чудо. Под стены Рима явилась армия древней Республики. Семь легионов Марка Лициния Красса, сгинувшие в Парфии пять веков назад, пришли на помощь Антемию. Это они разбили варваров. У Рима снова есть армия, пятьдесят тысяч римских воинов идут сейчас в Галлию, готовые выступить против готов. Это звучит невероятно, но это так...
Нескоро Сенат смог возобновить заседание. Каждый хотел говорить. Полемию стоило немалых трудов убедить сенаторов, что это не шутка. Предвидя, что немногие будут готовы поверить ему, он пригласил в Курию прибывших из Рима послов. Среди них было несколько известных сенаторов, церковных иерархов — все люди весьма уважаемые. Только выслушав их слова и заверения, Сенат поверил в реальность происходящего, и Полемий смог внести свое предложение.
— Теперь у нас есть надежда, — говорил он. — Пробил час решающей битвы. И в этот час мы должны быть готовы положить наши жизни и достояние во имя спасения Отечества. Арелат стоит на пути Эвриха, наши стены закрывают готам путь к сердцу Галлии. И эти стены должны устоять, пока не подойдут легионы Красса. Поэтому, властью префекта, я объявляю сбор ополчения. Готы идут сюда в надежде, что мы приползем к ним на брюхе, умоляя пощадить город. Они идут грабить и убивать, презирая римлян, забывших как защищать родные очаги. Но пусть знает каждый, пусть знают готы и пусть знает Эврих — мы не просим пощады. Галлия будет сражаться!
Давным-давно Курия не слышала таких речей. Сенаторы внимали каждому слову, когда звенящих голос префекта зачитывал постановление, которое вскоре должно было прозвучать на площадях Арелата, в городках, деревнях и на виллах, дойдя до каждого гражданина римской Галлии.
— Все, способные держать оружие...
Совершив первый дневной переход, армия Красса разбила лагерь вблизи Фалерий. В эту ночь Фульциний особенно остро ощутил потерю друзей. Их палатка была непривычно пуста, они делили ее с Сальвием. Не было обычных разговоров и суеты, дружеских пререканий кому где спать. Обычно тесная, палатка казалась слишком просторной для двоих.
Галл остался лежать в лазарете в Риме. Он выжил, но все еще не мог держать даже ложку, не то что вставать. Фульциний навестил его перед самым походом и долго сидел у его ложа. Галл молча смотрел в потолок, не в силах выговорить ни слова. Неприятно было видеть этого сильного бойца и ловкого разведчика таким беспомощным. На прощание Фульциний протянул ему руку, и Галл слабо сжал его пальцы.
Марк не успел еще набрать новых солдат в свой отряд, бессознательно оттягивая этот момент. К старым своим товарищам он уже привык и не мог представить, как он будет командовать новыми, тем более, что в разведчики не годился кто попало. Но впереди была война, отряд нужно восстановить и за время похода он собирался присмотреться к галлам, отобрав самых способных.
К боли потерь примешивались и постоянные мысли о Ливии. Он так и не увидел ее за все дни, проведенные в Риме. Что она сейчас делала? Где была? Этого Марк не знал и не уставал корить себя за то, что так и не сказал ей хоть пары слов на прощание. Впрочем, стоило ли это делать? Ливия, вероятно, уже забыла его, ведь она тоже не делала попыток встретиться.
В эту ночь он не сдержался и напился с Сальвием, поклявшись себе, что это в первый и последний раз за время похода. Однако вино не принесло облегчения, попойка получилась какой-то тягостной, и утреннее похмелье дало о себе знать. Во рту было мерзко, голова гудела, все вокруг вызывало раздражение. Особенно подозрительно бодрый Сальвий.
Фульциний пил воду, хмуро поглядывая на него, когда полог палатки вдруг распахнулся. Подняв голову, Фульциний немедленно вскочил на ноги, от неожиданности опрокинув флягу. В палатку вошла Ливия. Они стояли друг напротив друга и молчали. От неожиданности все слова куда-то улетучились. Марк только проклинал про себя вчерашнюю слабость из-за которой он предстал перед ней в таком виде. В одной тунике, глаза дикие, да еще и трехдневная щетина на подбородке. Из оцепенения его вывел Сальвий.
— Пойду-ка я... хм... Лошадей проверю! — сказал он и, протиснувшись мимо девушки, выскользнул из палатки.
— Привет тебе, Ливия, — выдавил Фульциний. — Что ты здесь делаешь? Я не ожидал...
— Я сбежала из Рима. И искала тебя.
Марк видел, что она одета так же, как и в тот день, когда они встретились там, в Карсулах. Мужская одежда и короткие волосы, однако, совершенно не портили ее красоты.
— Зачем? — спросил Марк и тут же подумал, что ничего глупее спросить не мог.
Она заговорила сбивчиво.
— Ты спас меня, а я так и не поблагодарила тебя. Ты тогда спас всех нас. Если бы не ты... И в Риме я не могла оставаться. Отец Феликс отвез меня в дом дяди, но дяди не было и все эти дни я оставалась с тетушкой, а она... В общем, я не хочу сидеть в доме и ждать когда снова придут варвары, как было у нас в Перузии. Я хочу мстить варварам за отца, за маму и братьев. Хочу уметь сражаться как ты. Чтобы ни один варвар больше не смел прикоснуться ко мне.
— Сражаться? Но ты же девушка...
— Ну и что?! Там, в обители, я осталась с тобой, и ты не прогнал меня! Ты знаешь — я не трусиха. И я была не хуже твоих солдат! Когда варвары ворвались в наш дом, все тряслись от страха. Никто не пытался сопротивляться. И они убили всех. И сейчас все вокруг говорят — "война не дело римлян, меч носить девушке не пристало". Я их всех ненавижу! Ненавижу покорных овец! Ненавижу их трусливого рабского бога, который отнял у римлян гордость! Когда я узнала, откуда пришли вы... Кто вы... Кто ты... Воины Рима из древних легенд — и вы готовы сражаться. Я хочу принять твою веру. Я хочу быть с тобой...
Она говорила горячо, ее щеки пылали. Как-то незаметно она оказалась совсем близко. Фульциний чувствовал ее дыхание. Не в силах бороться с собой он протянул руку и осторожно коснулся ее щеки. Она не отстранилась. Марк понял, что сейчас, в этот миг, он может поцеловать ее...
И тут полог палатки вновь распахнулся. Очарование исчезло. Ливия резко обернулась, и Фульциний мысленно обругал Сальвия, вернувшегося в самый неподходящий момент. Но тут же понял, что ошибся. На пороге улыбаясь стоял Венанций.
Молодой патриций был в лорике, за спиной — алый парадный плащ, на боку меч в ножнах. Фульциний тут же понял, кто из них двоих больше похож на "воина из легенд".
Если Венанций и удивился, застав в палатке Ливию, то ничем не выказал этого.
— Привет тебе, Марк Фульциний! — весело сказал он. — И тебе привет, Ливия! Что это ты тут делаешь?
— Вы знакомы?
— Ну еще бы! Наши семьи дружны с давних пор. Помнится, в детстве мы даже как-то играли вместе. А помнишь, как мы на старый вяз лазили? Там еще этот раб.., — как там его звали?.. — построил для нас дом. Помнится, я там тебя даже поцеловал разок!
Венанций рассмеялся. Ливия покраснела.
— Да... Вообще-то, я к тебе шел, Фульциний. Столько дел было, так и не видел тебя после битвы. Но слышал о твоем подвиге! А также слышал, что ты ранен. Как ты?
— В порядке, — выдавил Фульциний.
— Очень рад! Я собирался.., — тут он сам оборвал себя и обернулся к Ливии, которая так и не произнесла ни слова. — И все же, что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Риме. Слышал о твоем горе. Скорблю вместе с тобой.
Он на миг склонил голову, потом решительно подошел к девушке и положил руку ей на плечо.
— Твой отец отомщен. Я сам убил Гундобада в поединке. Мой меч пронзил грязного варвара и в последний свой миг, негодяй валялся у моих ног, моля о пощаде.
— Это ты... Ты убил его?!
Ливия порывисто обняла Венанция, и Фульциний окончательно почувствовал себя лишним, хотя их объятие было коротким, и девушка почти тотчас отстранилась.
— Благодарю богов, что именно мне выпала эта честь. Однако, я повторю свой вопрос. Как ты здесь оказалась?
Ливия смотрела в пол, руки ее сжались.
— В доме у тетушки я кое-что узнала и подумала, что это важно. Мой дядя... Он уехал из Рима. Я случайно услышала из разговоров, что он проклинал Красса и всех язычников, призывал кары господни на головы "тварей из прошлого". И он отправился в Константинополь, чтобы рассказать о "богомерзких ритуалах" в Риме. Он знаком с патриархом Акакием, у него много влиятельных друзей при дворе, и он будет добиваться похода против язычников, как при Феодосии.
Венанций задумчиво провел рукой по подбородку.
— Важные вести. То-то я думал, куда он так спешно отбыл... Хорошо, что ты сообщила об этом. Нужно немедленно рассказать обо всем императору. Прости, Фульциний, но я украду у тебя Ливию! Идем, я познакомлю тебя с самим Марком Лицинием Крассом! Я бы и тебя взял, Марк, но ты сам не захочешь появиться перед полководцем в таком... эээ... виде.
Ливия не сопротивлялась, когда он увлек ее к выходу из палатки. Фульциний успел поймать ее смущенный взгляд и вспыхнул от ярости, когда увидел как Венанций слегка приобнял ее за плечи.
"Да что ж это такое!" — думал он, лихорадочно разыскивая бритву. "Не палатка, а проходной двор! Но Ливия... Ливия... Что ж мне делать-то, а?"
День догорал. Алая полоска заката еще виднелась на горизонте, а первые сумеречные тени уже легли на землю. В небе зажглись первые звезды, пока всего три-четыре — самые яркие. Ветер задул сильнее, и верхушки могучих дубов закачались, шум листвы смешался с громким журчанием ручья, затерявшегося в глубине рощи. От костра потянуло дымом. Пахло жареной рыбой.
Фульциний сидел, прислонившись спиной к стволу, и стругал ножом сломанную ветку, то и дело поглядывая на заросший клевером холм. Где-то там была Ливия. И Венанций.
"Да, этот парень времени зря не теряет".
Едва они расседлали лошадей, и Сальвий отправился в рощу за хворостом, как Венанций загадочным шепотом предложил пойти поискать четырехлистный клевер — наудачу. Ливия радостно согласилась. Они и его звали с собой... Тоже выдумали! Чтобы римский центурион ползал по траве, как мальчишка, в поисках сказки?! Еще чего не хватало! Ну а Деций пожал плечами и, держась за руки, эти двое со смехом побежали к холму. Феликс только покачал головой и улыбнулся, глядя им в след, а потом достал свои таблички и уткнулся в них, что-то царапая стилусом.
"Не теряет времени... Не тер-ряет!". Нож соскользнул и чиркнул по пальцу. Марк бросил ветку и сунул порезанный палец в рот. "Может, зря не пошел? Да нет, глупости это!". А ведь Венанций уверяет, что они с Ливией просто друзья. С детства. И вроде как это самое детство вспоминают.
"Друзья, говоришь?" — он вынул палец изо рта, посмотрел, как медленно стекает кровь. "А чего ж тогда ты стишки ей свои читаешь, а?! Как это там...
Ну а нам, как угаснет свет недолгий,
Сном придется уснуть в ночи бескрайней.
Поцелуй меня тыщу раз, пожалуй,
Сто еще, снова тыщу и сто по-новой..."
"Чушь какая! Но, надо же, запомнил. Привяжется теперь..."
— Надо с этим кончать, — сказал он вслух, снова взявшись за ветку. "О деле надо думать, а не об этой херне. Приказ у тебя есть? Есть. Чего еще надо?"
Сумерки сгущались. Отблески костра прыгали по поляне. Донеслось приглушенное ругательство — должно быть Сальвий обжегся. Ничего, пусть работает.
— Задал лошадкам корму.
Марк вздрогнул. Петрей, не смущаясь, опустился рядом на расстеленный плащ.
— Всё грустишь? Видел я их. С той стороны сидят, на звезды пялятся. Дети малые!
— Да мне-то что?
— А ничего, — центурион сплюнул на землю, достал откуда-то флягу, откупорил и сделал большой глоток. — Будешь?
