Прекрасный новый мир (Мв-23)

Д.: Монарх Хайдарабада — мусульманин. И насколько нам известно, у него сейчас три жены и свыше тридцати детей. Сколько из них мальчиков, не помню — но думаю, что не один. Ну а девочек там вообще не ценят. Так что, вряд ли Его Величество Осман Али Хан, Асаф Джах Седьмой — это его полное имя — стал бы сильно расстраиваться, даже если бы коммунисты убили всех его жен с детьми. Завтра же нашел бы новых. Да и наша публика эти подробности воспримет, хм...

Г.: Ну так пусть сочинят что-то иное, душещипательное, чтобы у наших избирателей вышибало слезу. А также негодование в адрес коммунистов, и страх перед тем, если они завтра придут к нам домой.

В.: Напомню вам, что самая срочная проблема, это судьба наших парней в Мадрасе. Они там в осаде, и нет никакой возможности удержать город одним батальоном! Обстрел корабельной артиллерией и авиаудары отчасти помогают — но на эскадре уже заканчивается боекомплект! Или срочно высаживайте в Мадрас еще две дивизии минимум, или прикажите отступить. Или же, нам придется смотреть, как наших парней перережут. Вместе с персоналом посольств.

П.: Черт с вами, подпишу! У вас уже готов список частей и сроки их переброски?

В.: Так точно, сэр! Вот.

Г.: Есть еще один выход. Мы тут посовещались (смотрит на Д.). Наш посол в Мадрасе предложил реальный вариант. Помните профессора Дэвидсона?

П.: Это тот, кто обещал наладить конвейерное производство безропотных рабочих и нерассуждающих солдат из самого негодного контингента, вроде асоциальных типов и коммунистических бунтовщиков? И что, он чего-то добился?

Г.: Однако же его уникальный метод — операция на мозге, в комплексе с электрошоком и химическими препаратами, действительно дает результат. И если подвергнуть этому Перияра...

П.: То не исключено, что он вообще не переживет применение. Насколько я знаю, Перияру уже 77 лет. У Дэвидсона были случаи таких пациентов?

Г.: Не знаю, сэр... возможно, нет, все же солдаты и рабочие обычно делаются из другого материала...

П.: Вот-вот, молодого, сильного и выносливого. К тому же я не доверяю этим нашим мозгорезам. В последнее время их все больше критикуют, в том числе и за большой процент смертности.

Г.: Господин президент, нам ведь и не нужен — живой и здоровый Перияр. Достаточно, если он появится на публике, произнесет речь, скажет несколько слов, ну а после, через пару недель, умрет вполне естественно, в его возрасте и после таких испытаний, кто удивится? Конечно, идеально было бы получить полностью нам послушную марионетку на долгий срок, но... Вы правы — пока что метод Дэвидсона дает вероятность смерти или впадения в кататонический ступор в 10 %, вероятность почти полной потери памяти и интеллекта — в 25 %, 45 % — вероятность почти полной утраты мотивации, желаний и внимания, и 20 % — вероятность успешного функционирования на уровне послушного умного дрессированного животного, при этом пациент пребывает в состоянии спокойствия или даже эйфории. В настоящее время профессор Дэвидсон усиленно работает над тем, чтобы сократить третью группу и увеличить четвертую. Кстати, недавние события в Де-Мойне в избытке обеспечили его сырьем для опытов — поскольку прежний его контингент, пациенты психиатрических клиник, все же имели свою специфику, то заключенные федеральных тюрем, это более подходящий материал.

ВП.: Ради господа, не надо лишний раз упоминать, даже здесь. Нам ведь не надо, чтобы при утечке поднялся шум об "американском гулаге"?

Г.: Хорошо, без этих деталей. В итоге, мы можем рассчитывать на один шанс из пяти, что Перияр станет нашей марионеткой, спокойной, незлобивой, послушной, пусть и не очень умной. И почти один шанс из двух, что он станет полностью безразличен ко всему — но я надеюсь, для одного публичного выступления по нашему сценарию, этого будет достаточно. По крайней мере, хуже, чем если бы его повесили, как хотел посол Бриггс, уже не станет.

Д.: Возможен и еще один вариант. Перияр не слишком любит своего бывшего приятеля-коммуниста. И вполне может, все обдумав и осознав, проявить благоразумие — так это будет подано мировой общественности в случае нашего успеха. Останется на посту законного Президента, примет нашу помощь и даст карт-бланш разобраться с несогласными.

Г.: Кстати, об этих индусских князьках в Мандурае — может, послать нашего представителя на их встречу? Полагаю, что и среди князей найдутся разумные люди — как они среди окружения самого Перияра нашлись.

ВП.: Мне кажется, лучше работать с ними по отдельности. Обещания, деньги, безопасность — главное, чтобы они были каждый сам за себя.

П.: Что ж, мы ещё можем выиграть. Хотя и мне кажется, — ценой души Америки.

Встает. Бьёт кулаком по столу.

— Ладно, черт с ней, с душой. Главное — не проиграть.

Мадрас, Форт Святого Георга. Гостевые покои под охраной. Вечер 30 мая.

Роберт Прайс, заместитель посла США в Мадрасской Конфедерации, вошёл в комнату, не потрудившись даже постучать. В руке — папка с пометкой CONFIDENTIAL. На лице — скучающая, почти презрительная улыбка.

— Мистер Рамасами... или, как вас зовут народ — Перияр? Справедливейший. Интересный титул. Вы ведь знаете, почему я здесь. И сразу к делу, ладно? У вас... осталось не так много времени быть собой.

Он бросает папку на стол и садится, откидываясь назад.

— Вам известно, что ваш бывший соратник — товарищ Аннадурай — метит на ваше место? И знаете, он был бы нам куда более удобен. Он за мир... фактически — за капитуляцию. Он не станет мешать Северу поглотить ваш Мадрас. Сделает всё, как велит Дели. И что это означает — вы, я уверен, понимаете: конец вашей независимости, уравниловка, гулаги, конфискации, народные суды. Это — один путь.

Он делает паузу и смотрит прямо на Перияра.

— А есть другой. Моя страна — не ваш враг, мы просто хотим стабильности. И да, капитал. Инвестиции, рынки, кадры — у вас с этим... ну, знаете, никак. Мы можем помочь. И сделать ваш Мадрас витриной свободы и процветания. Что выберете вы — колхоз с гулагом? Или богатую, уважаемую страну? Бастион против коммунизма?

Перияр отвечает спокойно, почти с насмешкой:

— Это ваши слова. Но я им не верю. После того, как вы бомбили мой город и убили его жителей. А Аннадурай... Он не был моим другом, но я его знаю. Он мог бы согласиться на союз с Севером — но никогда не поступился бы нашей независимостью. Вы лжёте, мистер Прайс. Как язык змеи.

Прайс пожимает плечами, фальшиво вздыхая:

— Что ж... Не хотите по-хорошему — будет по-другому. Или, как у нас говорят: "Ничего личного — просто бизнес". Знаете, есть вещи хуже смерти. Например — стать куклой. Говорящей. Улыбающейся. Послушной.

Он наклоняется ближе, глаза в упор.

— Мы называем это управляемой лоботомией. Удалим немного лишнего — и вы станете благоразумным. Выступите. Скажете, что всё поняли, что каетесь, что молите народ о покорности и прощении. И люди... поверят.

Пауза. Перияр молчит. Прайс выпрямляется и направляется к двери. Почти дойдя — замирает, услышав тихо произнесённое за спиной.

— Не верь дьяволу — он всегда обманет. Я убеждён в истинности этих слов. Хотя сам не верю в Бога.

Прайс отвечает не оборачиваясь, со стальной усмешкой:

— А зря. Сейчас именно моя страна — сияющий град на холме. Спасающий мир от красной геенны огненной. Когда даже святоши в Ватикане — покорились Москве. А вы, в слепом упрямстве, хотите увлечь за собой страну в этот ад. Что ж, мы... не можем этого допустить. Из человеколюбия.

И добавляет, уже переступив порог:

— Что ж, вы сами сделали свой последний выбор. Завтра — вы уже не будете человеком. Только марионеткой с глазами старика.

Дверь хлопает. Слышны удаляющиеся шаги. И как переминается с ноги на ногу часовой, стоящий с той стороны двери.

Перияр остаётся один. Он садится, глядя в пол. Пальцы дрожат. Он думает.

"Блефует ли он?" — нет. В Штатах — лоботомия это не пытка, а "лечение". Уговорили родственников — и всё, человек "исправлен". Навсегда.

Живым из этого — он не выйдет. А соглашение, которое с него требуют — под угрозой, под наркозом или под ножом — они всё равно получат. Но не от него самого.

— Если не осталось ничего... кроме памяти. Значит, останется память. Предателем бы назвали, и прокляли — куклу, которую из меня хотят сделать. Но я, настоящий я... умру не предателем.

Он подошёл к окну. Металлические жалюзи заперты. Кресло — тяжёлое. Подушки мягкие. Но ножа нет. Ремней нет. Даже скатерть из ткани — заменена бумагой. И всё же... если поискать...

Он встал. Подошёл к картине, висевшей на стене. Проверил. Гвоздь — тонкий, но острый. С усилием — выдрал. Проверил острие пальцем — да, пойдёт. Если сделать это быстро...

Он сел. Сложил руки. Вспомнил Махатму. Вспомнил улицы Мадраса. Вспомнил лица народа.

— Справедливость — не на тех, кто выжил. А на тех, кто не предал.

Он наклонился. За дверью услышали странный звук. Металл упал на пол. Часовой постучал, заглянул... и сразу заорал, вызывая старшего.

А Перияр... уже ушёл. И на лице его — даже после смерти — осталась лёгкая усмешка.

И странным образом, но уже наутро весь Мадрас знал: Справедливейший — не подписал. Ни бумаг. Ни приговора. Ни сдачи. Ушел непобежденным. Вернее, был подло убит американцами — в самоубийство никто не поверил.

И значит, борьба — продолжается.

Форт Святого Георга. Кабинет посла США. 31 мая, поздний вечер.

Посол США Чарльз Бриггс сидел один — в первый раз за эти дни в полной, тяжёлой тишине. Только щелчки льда в стеклянном бокале и плеск янтарной жидкости нарушали мертвую тишину.

Он наливал себе виски дрожащей рукой. Не от пьянства — до этого он ещё не дошёл — а от усталости и бешено колотящегося сердца. На столе перед ним — аккуратно расправленная депеша из Госдепартамента, с холодной печатью официальности.

В ней было всё: и недовольство президента, и протокол провала операции, и, главное, убойная приписка в конце — неофициальная, но тем более жгучая:

"Готовь вазелин. Наверху считают, что у такого эпического факапа должен быть крайний виновный."

Бриггс знал, что это значит, видел. Были прецеденты: братья Даллесы в 1951-м, резидент Ренкин и посол Хант в 1954-м. Даже если он каким-то чудом вывернется, избежит трибунала или Комиссии Сената, всё одно — карьера сожжена дотла. Место в посольстве — зачищено под нового. А имя его — будет в подстрочниках провала, в тайных служебных архивах, и, возможно, в мемуарах под кодовым обозначением "тот идиот, что слил Мадрас".

Он тяжело выдохнул и отвёл взгляд в сторону окна. Там, за баррикадами форта, по-прежнему мерцали пожары в городе. Где-то на горизонте слышались редкие выстрелы и отдалённые крики. Город жил — и сопротивлялся.

— И за что мне всё это? — выдохнул он себе под нос. — что, чёрт побери, я мог сделать больше? Этот чёртов упрямец — решил сдохнуть, но не подписать. Разве это моя вина?

Прайс пропал. Интересно, что он наговорил Перияру — что тот именно после его визита и выбрал смерть? И, что хуже, успел стать мучеником. И в народе, и, что важнее — в прессе, что уже завтра будут кричать об этом.

"У успеха много отцов. А у провала — всегда один. Тот, кого назначат"

И вот — он, Бриггс, и есть тот один.

Он снова налил себе. Глотнул. Виски обожгло горло, но не согрело. Только усилило тревогу.

Новый посол прилетит не раньше чем через трое суток. Выбор, утверждение, пересадки — и потом, из Поднишери, на эскадру. А до тех пор... он, Бриггс, остаётся здесь.

И — что делать?

Вариант первый. Сдаться. Бросить весла. Признать провал и сесть в самолёт, если, конечно, будет откуда взлететь.

Вариант второй. Драться до конца. Как учили в университетской футбольной команде, где он был крайним нападающим. "Всегда беги даже за безнадёжным мячом. Потому что если ты не побежишь — ты проиграл точно."

— Чёрт... — сказал он вслух. — А ведь шанс есть. Побарахтаемся!

Он налил себе ещё. И с размаху плеснул виски на депешу. Пятно расползлось по бумаге, словно кровь по бинту.

Итак, план.

Во-первых, законное правительство у них — в руках. В смысле — под караулом. Но официально — всё те же лица, что были до этого. Как во Франции 1940-го, когда Виши подписали соглашение с Адольфом. Их потом прокляли, но в тот момент — они были легитимны.

Во-вторых, эти подпишут, что надо. Договор. Союз. Защиту. Помощь. Что угодно. Подпишут, если захотят жить. А если нет — тоже подпишут, мёртвыми.

И в Вашингтоне это предъявят миру. С любой трибуны, в газетах, на радио, в теленовостях. "По просьбе законного правительства свободной и демократической страны, Соединенные Штаты, являя образец христианского милосердия, руководствуясь принципами и нормами международного права и выражая солидарность со всеми свободными народами мира, оказали поддержку в нейтрализации незаконных вооруженных формирований, восстановлении порядка и предотвращении захвата власти коммунистической тиранией..."

А если толпа взбунтуется?

Да к чёрту толпу. Бомбы и снаряды всегда весомее бюллетеней — во всех смыслах. Ненавистный Город! Пусть Флот хоть весь его сравняет с землей. Без всяких ограничений по районам бомбардировок или сопутствующему ущербу. Умывшиеся кровью морпехи только рады будут: всё, что летает и стреляет — по всему, что шевелится!

Он усмехнулся своей же жестокости. Когда сюда войдут ещё войска — по просьбе законного правительства, конечно — всё будет под контролем.

А Перияр?

Умер. Стал жертвой внутренних разборок или коммунистических киллеров. Или банальной старости. Трагедия для свободного мира. Но мы не виноваты. Мы просто мимо проходили, обеспокоились. Из человеколюбия. Ради свободы и демократии. Как всегда.

Он встал. Подошёл к окну. Там, вдалеке, гудели моторы — то ли грузовики, то ли танки. Небо над Мадрасом дрожало от дыма и огня.

— Ещё не всё потеряно... — прошептал он. — Чёрт побери, ещё не всё!

Ну а Перияру — можем устроить торжественные похороны, и хоть в персональном мавзолее! Если это поможет нам — позаимствовать долю его авторитета, в наших целях.

Дели. Советское посольство. 1 июня 1956..

В комнате с плотными шторами, отсекающими жаркое солнце над Дели, под потолком тихо жужжал старый вентилятор. На стене — портрет товарища Сталина. На массивном столе — карта Индийского субконтинента, с карандашными пометками, цветными стрелками и флажками. Перед ней сидел товарищ Ковалёв, советник посольства, в тёмно-сером пиджаке, не снимая его даже в этот зной.

Министр иностранных дел Федерации, товарищ Сингх, нервно наливал себе воду из графина. Он был умен и опытен, но на лбу у него сейчас — испарина. И вовсе не от жары, привычной коренному индийцу чуть ли не с рождения. Слишком много всего навалилось за последние сутки.

— Мы никак не можем пойти на немедленный мир с южанами прямо сейчас. Значительная часть бывшей территории Хайдарабадской монархии всё ещё под тамильской оккупацией. А там живут наши братья — и по крови, и по вере. Они подвергаются репрессиям, насильственной тамилизации, депортациям и изгнаниям, даже погромам и прямым убийствам. И не скрою, в командовании армии считают, что сейчас — очень удобный момент нанести последний удар. Мы разбили их, они бегут! Другого такого шанса не будет.