Приехали, оглядели место. Красивое место, подходящее. Есть где сарайки поставить, к воде спуск отличный, в общем — самое оно.
Егорушка сметливый малый, услужливый — и колышки воткнул и веревочки натянул. В общем — приходи, кума, любоваться. И Иван Валерианович вынул из сумки фельдшерской трофейную австрийскую флягу, булькнул ею в воздухе и приглашающе мотнул головой.
Егорушка оживился, при виде фляги, засуетился. Облизнулся плотоядно, глядя алчуще. Алексеев не торопясь, со вкусом, разложил на своей сумке, ставшей вмиг скатертью — самобранкой, два кусочка хлеба, выставил Румянцеву мензурку, себе колпачок отвинтил от фляги и каждому уверенной рукой налил "по три булька".
— А ему? — показал бровями на матроса Егорушка, а нос его непроизвольно нюхал жадно аромат в воздухе.
— А молод еще. Пусть пока так походит. Давай, за знакомство!
Выпили, закусили, как полагается после первой воздухом, улыбнулись друг другу с уважением.
— Есть у меня к тебе дело, Егорушка. Вижу я, что ты не так прост, как выставляешься. И умен ты, без всяких сомнений...
— Кто пьян, да умен — два угодья в нем! — хвастливо ответил Румянцев.
— Вот! И потому нужна мне твоя помощь. Надо нам эту работу исполнить как можно лучше. А публика у нас собралась, да ты и сам видишь — пригорюнился Иван Валерьянович.
— Это да, шаромыжники и прохиндеи — согласился Егорушка, влажно поглядывая на флягу. Старый фельдшер угощал не абы чем, а медицинским спиртом, чуточку, по-уму разбавленным дистиллированной водой с добавками для вкуса и аромата — чуточку сахара, чуточку лимонной кислоты и еще всякого нужного. Царская получалась амброзия.
— Вот! И есть у меня опасение, что испортят эти дегенераты нам всю обедню. А этого допустить никак нельзя. Потому к тебе, как человеку умному и обращаюсь. Да ты не спорь, я же знаю, что говорю. Военно-врачебную комиссию вокруг пальца обвести может только очень умный человек!
Егорушка нехорошо поглядел, метнул взгляд на матроса Ванюшу.
— Да я никому не скажу, что ты самострел. Особенно — если ты мне поможешь работу выполнить, чтоб те оглоеды нам не помешали — спокойно и миролюбиво произнес старый фельдшер. Правда при этом и у него глазки сталью блеснули.
Минутку помолчали, фельдшер по — доброму улыбнулся, словно Дед Мороз, стукнул колпачком по мензурке:
— Будь здоров, Егорушка! И не сомневайся, слово мое — кремень. Что сказал — то держу. Будешь помогать создать коллекцию краниологическую — не прогадаешь. Начнешь меня дурить — даже и думать не хочу, что могу в тебе так ошибиться. Ну что — по рукам?
— По рукам, — кивнул головой Румянцев. Церемонно пожал куцепалую ладонь фельдшера. Выпили, аккуратно отломили по кусочку душистого ржаного хлеба, чуть присыпанного крупной солью, так же чинно закусили.
— А с чего это ты, Иван Валерьяныч, решил вдруг, что я де — самострел? — не удержался ротный шутник.
— Ну, хорошо, будь по — твоему, милчеловек, это можно и иначе назвать. Только хрен редьки не толще. Опыт, его, заразу, не пропьешь. А я на войнах больше был, чем у меня пальцев на руках. Ранений пулевых навидался. Так вот у тебя ранение необычное, на что эти юнцы из ВВК внимания не обратили. Ты ведь, хитрован, в окопе на голову встал, а ногу выставил, так? Вполне честное пулевое ранение. Только вот подставился ты сам, а не подстрелили тебя. Я такое всего пять раз видал, другие-то, дурачье, ладошки левые высовывают, таких пентюхов много — и ВВК их тут же стрижет и бреет. Потому и толкую — человек ты умный, риску не боишься, потому и говорить с тобой стал. Ну как, первая колом, вторая соколом, пора и третьей, мелкой пташечкой?
Егорушка кивнул согласно, смотрел теперь иначе на старика, с опаской и почтением. Угадал, старый черт, именно так Егорушка и схитрил. С другой стороны — с начальством лучше вась-вась. Оно полезно, благо и впрямь — дураком Румянцев точно не был. Иван Валерьянович видел это и понял правильно, но ухо решил держать востро, на случай если протеже вздумает взбрыкнуть.
Приняли еще чуть— чуть для души и поехали обратно.
Не зря, как оказалось. Словно сердцем чуял Иван Валерианович, что молодежь в плане отрубания голов — неумехи. Договорились с командиром, что сначала наших бойцов из блиндажа вытянут для нормальных похорон. Сам блиндаж был не прост — на него баня пошла и хозяйка бани уже насчет сруба своего приходила. Баня для команды могла пригодиться и очень даже, потому и тут командира удалось уговорить без вопросов особых, тем более, в команде были рукастые мужики, для которых разобрать сруб и снова собрать — раз плюнуть.
Могилу братскую решили сделать на пригорке — на красивом месте у въезда в деревню. Новожилов оказался мастером — грохнуло негромко трижды, потом помахали лопатами немного — получилось место вечного постоя аккурат для всех своих размерами.
Бойцы погибшие оказались все как один босы, а некоторые и в белье одном. Нашлась пара жестяных от крови плащ — палаток в том мертвецком блиндаже, а шинелей ни одной. Медальонов смертных на всех нашли всего три. Два — пустые, в третьем — бланки не заполнены никак. Оставалось только надеяться, что хоть в полку их озаботились похоронки послать, да военкоматовских надо спросить — может, что они знают.
Когда собирали по полю баб с детьми, командир желваками заиграл недобро.
Голые трупы практически все. Все поснимали, причем видно — что давно, тогда еще, когда тут бой был — с мягких еще тел. Местные, конечно, постарались, больше некому.
— Суки жатные — выдохнул Берестов.
Новожилов, увидя такую реакцию, пожал плечами.
— Беженцы, городские. Вещи хорошие, добротные, немудрено. Деревенские городских всегда недолюбливают.
— Атфакатом бы фам дабодать! — буркнул неприязненно старший лейтенант.
— Я из крестьян, понимаю их действия. Им в рот все так просто не падает в виде манны с неба. Особенно в войну — пожал плечами младший сержант. Держался он с командиром спокойно и ровно, но без подобострастия и вроде и не нарушал дисциплину, но свою точку зрения отстаивал уверенно. И что странно — при нем получалось как-то все не по-военному, а по-граждански, словно в бригаде рабочих. Но — в хорошей бригаде, споро и толково.
Иван Валерьянович ожидал, что начальник возмутится, но Берестов ничего не сказал. Положили бойцов справа, женщин — слева, даже и прикрыть их было нечем. Нашли какое-то совсем уж никчемное тряпье, которое и местным мародерам не пошло, лица закрыли все же. И это были все почести которые смогли дать чьим-то матерям и женам, чьему то убитому счастью, чьему-то оборванному будущему.
— Только перед войной зажили хорошо — вздохнул Новожилов, вылезая из ямы.
— Оссафить! — осек его начальник похкоманды.
А фельдшер промолчал. Команда тоже молча делала свою работу.
Засыпали споро, холмик получился аккуратный, обхлопанный лопатами.
Как ни тянул время Берестов, а вот — пришло оно, то самое. Пора бошки рубить. Поглядел на Алексеева.
— Поехали — спокойно сказал тот. И постарался угнездиться на жестких досках телеги. Только проверил, что матрос взял кувалду, лопату да поленце.
— Как будем работать? — не утерпел Новожилов. Собственно ему до этого дела не было никакого, но было любопытно. Задачу он знал, понимал ее важность, но как любой нормальный человек сроду с подобной изнанкой медицины не сталкивался.
Старший лейтенант Берестов, начальник похоронной команды.
Тошный получался день. Сосало под сердцем — и оттого, что сразу вспомнились все те, кого пришлось так бросить, словно мусор какой, а не близких людей, и то ело, что красноармейцев местные подраздели. Свои же! Которых они защищали! Сначала думал, что может тогда еще их товарищи все поснимали, но потом увидел голых детей и женщин, вытаявших уже на поле из снега, и совсем стало худо. Никогда не гонялся Берестов за достатком, потому всякое жмотство и барахольщичество его бесило. Да и сам вид словно спящих на голой земле голых женщин с детьми подействовал очень сильно. Холодно еще было, не успели еще придти в безобразное состояние, лежали, словно опрокинутые мраморные статуи. Сначала, нюхая запах падали при построении, думал, что будет тут черте что, а оказалось — только лошадь воняла, валявшаяся на открытом месте, где уже и снега не было. На поле снег местами сошел, но ближе к лесу, где падала тень и где как раз и лежали женщины — еще сохранялся.
— Вот же куркули чертовы, за тряпку удавятся, сволочи — думал зло Берестов, широко шагая по раскисшей весенней земле. Следом словно ртутный шарик катился Новожилов, с которым старший лейтенант не очень знал, как себя держать. И потом телега с дедушкой — фельдшером и вся команда.
Немец первый, молодой, рыжий, мускулистый тоже валялся совершенно обнаженным, только почему-то на ноге — носок один, зеленый, а заштопан красными нитками. Тут Берестов себя одернул — нашел о чем думать!
— Ну вот, приступим — сказал Иван Валерьянович, нехотя слезая с телеги и беря в руки лопату. Голова цела? Давай ему полешко под шею.
Тут старичок приставил лезвие лопаты к шее мертвяка и морячок аккуратно, но сильно вдарил кувалдой. И еще раз. И еще. С деревянным стуком штык лопаты боком ушел глубоко в шею.
Немец как живой повернул голову набок, из распахнутого последним воплем рта полилась талая вода.
— Вот как-то так. Можно рубить и топором, но тут нужна точность, можно промахнуться и снести челюсть, что недопустимо. Для неумелых такой вариант "модус операнди" лучше. Да и топоров у нас нет — будничным тоном сказал фельдшер, выдергивая впившуюся в полешко лопату.
— А ножом если резать? — деловито спросил один из команды, вечно хмурый и злой парень, явно вышедший недавно из госпиталя и до конца еще не выздоровевший.
— Можно и ножом, но требуется больший навык. Это у кавказцев и азиатов хорошо получается, кто баранам головы резал, принцип тот же. Так — проще. Ну, вот теперь вам показано, как и что. Я еще вам здесь нужен? — спросил он Берестова.
Старший лейтенант отрицательно помотал головой, такая желанная работа как-то сильно не вписывалась в те представления, что вертелись у него первоначально. Видимо что-то этакое отразилось у него на лице.
— Угрюмая работенка. Но взялся за гуж — не потолстеешь — тихо, только для него произнес Иван Валерьянович. Берестов тяжело вздохнул. Теперь объемы задания выглядели куда как иначе. Уже практически день отработали, уже темнеет — а всего одну голову получили. С такими темпами десять лет корячиться. И почему-то этот спокойный словно памятник фельдшер раздражал.
Сам удивился, когда спросил вдруг:
— Кте фы пальсы потегяли?
Фельдшер совершенно не удивился. Поглядел в глаза, спокойно сказал:
— Польский поход великого штабного маршала. Дали нам там по сусалам, да под микитки. Окружили. Фронт рухнул. Кто куда. Я с ранеными остался. Вот на нас сабельную рубку и захотели отработать. Лежачих так прикололи, а остальных — перебежишь через поле — пощадят, в лагерь пойдешь. Хотя чего шляхетские слова стоят! А там многие и стояли-то с трудом. Мне тогда дважды повезло — первый раз, что улан — сопляк зеленый на меня наскочил, видать не убивал еще никого, разволновался, рубил неумело, по-бабьи как-то, хотя пальцы мои в разные стороны полетели, когда я руками голову закрывал. А второе счастье — мимо доктор Сапковский проезжал, узнал меня, мы с ним еще в русской армии в Большую войну работали. Он и отнял, не дал добить, хотя потом у него из-за этого неприятности были. Достойный мужчина, с душой человек. Вежливый, порядочный, но если его разозлить — он бы и не одного, а трех хорунжих переорал и с дерьмом смешал, не слишком и запыхавшись.
— А ноха фот?
— Это уже потом. Мотало меня хорошо, это уже на югах басмачи больничку ночью решили сжечь, мне и досталось. Больничку сжечь мы им не дали, а я опять чудом выжил, хотя и то, что ходить могу — тоже чудо. Не берите в голову, Дмитрий Николаевич, послушайте меня, старика, перемелется — мука будет. Мы справимся. Мы всегда справляемся! Надо бы с предколхоза поговорить, напрашивается решение свалить фрицев в оставшиеся окопы, да яму после блиндажа, все равно их засыпать перед вспашкой, да есть нюансы, когда земля просядет. Поговорите с ним?
Берестов кивнул, ему как-то и впрямь спокойнее немного стало, уверенный тон старого медика что ли подействовал.
Предколхоза пришлось искать долго. В конце концов нашли на дальнем конце деревни. Мужик был неряшливо одет и в сильном похмеле, пахло от него соответственно. Старшего лейтенанта он встретил крайне неприветливо и Берестов всерьез уже думал дать грубияну в морду, но вовремя заметил, что у того нет правой руки выше локтя.
На предложение закопать немцев в окопах, заодно сравняв поле, только целой рукой махнул безнадежно, а потом выдал тираду:
— Да хоть куда эту падаль хорони, все равно не на чем пахать, на людях разве, так и то у меня бабы с детьми остались.
Помнивший вколоченное в училище "Народ и армия — едины" Берестов, покинул предколхоза в задумчивости.
На следующий день собрали оставшихся на поле немцев. Без особых церемоний по методе фельдшера снесли им головы, а раскоряченные трупы, тоже уже голые, скинули в окопы. Получалось, что все же местные к нашим бойцам отнеслись уважительнее — на фрицах на всех только у одного были рваные очень грязные подштанники, а наши — все же остались в одежде. В основном.
Правда, когда Берестов поделился с фельдшером этими соображениями, тот хмыкнул и заметил, что просто за немцев ничего не сделали бы, а вот за наших свои же и пристрелить могут. И тут же с места в карьер начал сыпать задачами.
Задач получалось много и обрезать старика не получалось — говорил дельные вещи, потому начпох слушал внимательно.
Старикан вел себя деликатно, говорил убедительным, но не приказным, а рекомендательным тоном и получалось, что хочешь — не хочешь, а надо налаживать и с местными взаимопонимание и с саперами.
— Если эта деревенская шпана сама будет охранять наши клети с головами — нам будет куда проще, чем если эти гопники из вредности или камнями кидать в черепа будут или вообще их в реку скатят, от пацанов неуправляемых всего ожидать можно, они хотя и голодные, а по весне кровь заиграет и нам желательно их активность в нужное русло направить, чтобы они в нашу пользу действовали. И хорошо бы местным помочь с вспашкой, план им спустили на продукты серьезный, если поможем — то они справятся и себе что смогут получить по мелочи, чтобы не голодать. Так что вам все козыри — на слепой лошади пахать можно, а вот ездить — не стоит, потому тут есть как сманеврировать силами.
— Не успеем все — грустно отметил старший лейтенант.
— Как пигмеи съедают слона? По маленькому кусочку. Завтра можно тремя группами работать, одной — на поле, другой в лесу, а третью за лес отправить с парой телег. Заодно жерди заготовим. За той, что в поле будет я присмотрю, ту что в лесу — вам бы стоило проконтролировать...
— И? — поднял бровь Берестов.
— А самых пройдох и урок — можно бы за лес отправить. С глаз долой — из сердца вон. С вашего позволения есть у меня мыслишка, как вставить всяким недоделанным ума в задние ворота. Чтобы не фордыбачили впредь.
