Мой отчим - советский пенсионер

Родители уже поели, но дядя Семен моментально подогрел ужин и для меня. Поедая пюре, я украдкой поглядывала на отчима, на его милое, открытое лицо, седой кучерявый чуб, и не могла поверить, что именно о нем, как о великолепном аферисте, — мы разговаривали с бабушкой не далее как сегодня. Истинный агнец...

Съела с охоткой, за ушами трещало. Еще бы: отчим из своих удивительных запасов, непонятно где хранящихся, извлек крохотную, весом в 140 г, баночку красной икры и намазал бутербродики: маме с икрой и маслом сливочным, мне — без масла, не люблю все жирное и скользкое... Поэтому ужин и казался таким вкусным..

Луна заглянула в окошко на кухне, высветила мой чай черный, с добавлением листьев смородины и малины, симпатичную кухонную мебель, созданную золотыми руками местных мастеров. Отчим пытался мне что-то рассказывать о статье в декабрьском номере журнала "Наука и жизнь", статья была посвящена сущности межконтинентальной баллистической ракеты, — тема интересная для многих, но для меня — страшноватая, а я не люблю слушать о страшном. Тогда дядя Семён вдруг переключился резко и стал вещать о проблеме гиксосов в истории Египта Нового Царства. Это было, пожалуй, интереснее...

Удивительные и непонятные гиксосы  — группа кочевых скотоводческих азиатских племён из Передней Азии, захвативших власть в Нижнем Египте в середине далекого XVII в. до н. э., которые около 1650 г. до н. э., образовали собственную династию правителей. Свое название они получили от египетского Hqa xAswt "правитель (чужеземных) стран", передаваемое по-гречески `?????. Слово "гиксосы" переводится как "цари-пастухи" или "пленники-пастухи", последнее подтверждается египетским HAq "добыча", "пленник".Время правления гиксосов в Египте было "темными веками", почти как западноевропейское раннее средневековье: время дикости и робкого, неуверенного поиска чего-то нового...

Мило беседуя, мы с отчимом увлеклись, забыв о времени. В сущности, было еще рано: только десятый час, вполне детское время. Мама полюбовалась на нас, похвалила мою тягу к знаниям и "Семушкину безграничную эрудицию", и спать пошла. Отчим сказал, что тоже вскоре придёт, а пока мы с ним решили сыграть разок в шахматы, в которые я играю так же, как обезьяна в очки смотрится.

Но дядя Семён, видимо, считает, что можно и корову научить танцам...

Сделали несколько ходов, еще ничуть не предсказывавших дальнейшее развитие ситуации на доске, и тут в калитку застучали. Не так, чтобы слишком громко, но вполне слышно издалека, из кухни, где мы играли с отчимом.

Вскочили разом оба, накинули: я — пальтецо, отчим — телогрейку, и оба выскочили на крыльцо. Кого еще нелегкая принесла? Лишь бы мама не проснулась...

Смотрю: стоит за калиткой дядька: не мал, не велик, в нелепой какой-то куртке, смешной шапке, ногами притопывает, и улыбается нам так-то радостно, искренне:

— Откройте, хозяева добрые! Поговорить с вами хотелось бы! А все никак! Соседи, как никак... Так можно войти?

— Заходи, конечно, коли сосед, — отчим мигом перешел с незнакомым человеком на простодушные обертоны речевые. — На кухню пойдём, чайку попьем. Скажешь, с чем пожаловал, мы послушаем...

Провели мы незнакомого дядьку в дом. Посмотрели на него при свете, — обомлели от удивления: форма на вошедшем — милицейская!

— Так я это...Ваш участковый. Разговор к вам есть!

Сердце у меня закатилось. Вдохнула я воздуха, а выдохнуть не могу, даже закашлялась, как астматик завзятый, всё потемнело мигом в глазах и пошло пятнами, как в той шахматной доске. И пот прошиб ледяной. Словом, едва дядя Семен и "гость" успели меня подхватить, — уже собиралась осесть на пол кулем муки.

— Какая у вас дочечка слабенькая, — заметил новопришедший. — Устает на работе?

Молодежь сейчас не та пошла, что в наши дни...С современной молодежью мы бы войну не выиграли: они бы все сразу в обморок попадали от первого звука выстрелов и сирен, или побежали сдаваться оккупантам... А разговор к Вам, Семён Васильевич, у меня особый будет...

Глава 21

Глупо я себя повела, конечно: почти что в обморок упала перед представителем закона. И что он должен обо мне подумать? Что я чего-то боюсь? Совесть нечиста?

Но зачем этот милиционер к нам пожаловал, на ночь глядя? Неужели что разузнал о делишках отчима? Не приведи Господи...Мама-то уже спит, как бы не проснулась...

Но, с другой стороны, вряд ли участковый пришел с чем-то серьёзным: слышала не раз, что на задержание преступников приезжает целый наряд милиции, — кто же пойдет арестовывать вот так-то, в одиночку? Только успокоиться: выгляжу, наверняка, странно, вон как оба на меня уставились...

— Ты бы, Зоенька, пошла к себе в комнату, прилегла, — участливо заметил дядя Семён. — А мы с товарищем... эээ... потолкуем...

— Георгий Иванович, — позвольте представиться, — наклонил голову участковый, и по тону его спокойному и незлобивому, понятно вдруг стало: ничего дурного нет у него в мыслях. Просто пришел участковый, с бытовыми вопросами. Успокоиться нужно!

— Разрешите, пожалуйста, мне остаться! — попросила я. — Так мне интересна работа нашей родной милиции! Пожалуйста!

Засмеялся участковый в шелковы рыжеватые усы, кивнул:

— Ну, оставайся, девонька! Ничего секретного в том нет. Вон присядь поодаль, слушай, может, и пригодишься. Слыхивал: ты с Катькой соседкой — дружна?

Безмолвно и удивленно, кивком я подтвердила факт своей не то чтобы дружбы, но достаточно тесного общения с нашей одинокой соседкой.

— На Вашем участке я — новый человек. Всего несколько месяцев как перевелся сюда, в Сальск, переводом из далекого Кемерово: там работал, но супружница занедужила, легкие у неё болеть стали в суровом сибирском климате, вот и исхлопотали перевод. С трудом... Местных жителей почти не знаю, вот хожу со всеми знакомлюсь... Давненько уже хочу и с Вами познакомиться, Семён Васильевич, равно как и с супругой прекрасной Вашей, Аграфеною, да вот никак днём не соберусь, но таков уже мой род занятий, — все знать о людях, проживающих на подведомственной мне территории. Ведомо мне, что Вы — честный советский пенсионер, все больше дома сидите да в окно глядите...

— Позвольте! — дядя Семён встрепенулся весь. — С чего бы это мне в окна-то глядеть? Я и на кухне днём хозяйничаю, — девочки-то мои работают обе, — и в гараже заведую, да и недосуг мне понапрасну в окна посматривать... Не таков я человек!

— Да Вы не беспокойтесь, Семён Васильевич! Ничего дурного в мыслях не держу! Просто мне нужна информация, — вот и хожу народ опрашиваю. Знаете ли Вы, что в последние дни кто-то повадился в почтовые ящики, что висят на дверях каждого дома частного, — бросать журнальчики такие нехорошие, пропагандистские, агитирующие советских людей к религии и чуждым идеалам?

Удивился дядя Семён, и я удивилась. Правда, нам почту не носят на дом: мы специальное заявление оставили на почте, чтобы вся наша газетно-журнальная продукция оставалась в почтовом отделении, — теперь и письма нам не носят, — все я домой приношу сама, что меня очень устраивает... То есть в ящик мы не смотрим.

— Это какие такие журнальчики? — спросил дядя Семён с искренним удивлением.

— Псевдорелигиозные, сектантские издания, — со знанием дела ответил участковый. Чувствуется, что специально этим вопросом занимался, изучил терминологию. Сам по себе участковый, похоже, — дядька простой... Но умничать любит.— Каждый день некий злопыхатель бросает вместе со свежей почтой в ящики эту галиматью, но никто еще не смог выследить этого подвижника иностранного сектантства.

— Почему же Вы к нам-то пришли? — спросила я невинно. — Разве мы можем иметь что общее с теми сектантскими агитками? Мы — люди неверующие, глупостями не занимаемся, души людские не тревожим.

— Да разве же я против Вас что имею? Да боже упаси! Просто в вашем переулке мужчин подходящего возраста, почитай, что и нет, вот и решил дружбу завести с Семёном Васильевичем. Он тут один фронтовик, человек заслуженный, может, что видел, что знает, вдруг да подскажет что новому в ваших краях человечку?

Посмотрела я на дядю Семёна искоса, подмигнула, да на подоконник указала: там, в погребочке малом под подоконником, хранятся у нас нерушимые запасы хорошего алкоголя. Дядя Семён без слов меня понял: мигом извлек початую бутылку коньяка "Васпуракан", две стопки и палку подсохшей чудесной колбасы "Брауншвейгская", которую ели мы медленно и с уважением к её дефицитности и высокой цене. Георгий Иванович пытался было заерничать, отказаться хотел от угощения, а потом рукой махнул, — рабочее время давно истекло, по домам он ходит явно по своей инициативе, — почему бы и не хряпнуть рюмашечку благородного напитка. Только велел отчиму и мне налить, — тот и налил — чайную ложку, для приличия.

Может, и надо было мне уйти спать, но разве поздний час удержит любопытную Зойку от возможности узнать что-то интересное? Нашла себе дело: колбасу нарезала тоненько, хлеб темный "Бородинский" достала, — он так подходит к бутербродам...

Выпили мужики, ухнули, и стали беседовать. Оказывается, у участкового к нам немало вопросов: во-первых, кто из пацанов-хулиганов периодически костры зажигает да спички бросает в чужие огороды, и окна бьет у одиноких старушек, — на это мы ничего ответить не смогли, незнакомы с уличными ребятишками? Во-вторых, кто из местных пенсионерок водку самодельную, — проще говоря, самогонку, — гонит и продаёт: не стучали ли к нам по ошибке среди ночи и в какую сторону ушли дальше те пьяницы? Снова мы смолчали с отчимом, — никто к нам по ночам не стучит, а стукнет, так отчим им таких профитролей покажет... В-третьих, что можем мы сказать о нашей соседке Катьке, муж которой снова сидит. Что она за человек?

Тут мы несколько даже растерялись: Катьку мы будто и хорошо знаем, но разве можем мы сказать, что знаем её?

— Ну, она где-то работает... По-моему, швеей или что-то в этом роде, — запнулась я. — Муж у неё был дурной, сейчас в их доме — тишь да благодать без Мишки. Вот Маруська, что к Вам, Георгий Иванович, на коленки лезет, — котенок той кошки, что Мишка убил в день задержания...Что вы про Катьку конкретно знать хотите?

— Вовсе она не швеей работает, а рабочей на овощной базе. Работа — грязная, но зато у Катьки в любое время года не переводятся фрукты-овощи: она часть своих продуктов даже меняет с соседками на яйца и мясо. То есть, судя по всему, является "несуном". Ну, да это её проблемы, пусть само начальство базы следит за такой малостью...

С мужем ей не повезло, это точно: в августе еще, только второй месяц тогда работал здесь, в первый раз столкнулся с этой семейкой. В наше отделение милиции поступило заявление от ближайшей соседки Катерины, — старушка писала, что Катьки и Мишки дома вроде бы как несколько дней нет, а из дома через форточку доносится ужасающий, смердящий запах. Будто там мертвые лежат... Не слишком поверило моё начальство старушке, — может, из ума выживает?...

Отправили сперва меня в разведку, узнать, что стряслось. Подошел я к их дому, — калитка незаперта, собака с цепи сорвалась и убежала незнаемо куда, — оно и понятно, раз в доме — тишина, значит, собака не кормлена, вот животина и сбежала... Стучал я, стучал: и в дверь, и в окна, — не открывает никто!

Вернулся назад в отделение, отчитался, так мол и так: не открывают, а в доме...пахнет нехорошо.

В тот момент, когда я отчитался, вечер был: только лейтенант Иваньков в наряд суточный заступил, да сержант Мурков со мной поехали. А еще один сержант, Маркелов, остался на посту в отделении. Сели мы, значит, на мотоцикл и вскоре прибыли к дому. История со стуком повторилась, но, конечно, никто так и не открыл.

Лейтенант Иваньков сам в детстве беспризорником был, в банду его затягивали в десятилетнем возрасте: лазил в узкие форточки поначалу, а потом, как подрос, научился и отмычками орудовать. Это уже потом он стал милиционер, а только навыки остались. Взял он крошечную проволочку безобидную и быстренько открыл замок во входной двери.

А не тут-то было: оказалось, дверь изнутри на засов закрыта, только узенький просвет виднеется. Форточки — узкие: не пролезешь, фрамуги маленьких оконных рам — дубовые, не пилить же нам их. Что делать? Пошли в сарай, переворошили инструмент Мишкин: нашли ломик, начали дверь ломать.

Потом только Муркину пришло в голову: вытащил он ножик и подсунул в щелочку, под тот засов внутренний, — он и откинулся сам собой.

Входим в дом: пусто, ни души, по всем комнатам пробежались, — нет никого, только в зале некто на кровати широченной недвижимо лежит, одна голова с закрытыми глазами виднеется, на голове — кровь запеклась, а тело всё простыней накрыто.

И запах стоит отвратительный, ужасный, нестерпимый, — все нам сразу стало ясно: мокруха. Иваньков велел мне садиться писать протокол осмотра места происшествия, а Муркин еще по другим комнатам пошел, не отыщется ли чего компрометирующего преступников. Сел, значит, начал писать под диктовку Иванькова про картину происшествия, — тут входит из другой комнаты Муркин да как заорёт, — чертям бы тошно стало!

Мы с лейтенантом перепугались, не сбрендил ли наш товарищ, — а он пальцем немо на тело убитого показывает. Глянули мы на тело Мишки, и сами онемели: глаза у покойника были закрыты, как мы вошли, а теперь вдруг открылись! Ожил покойник! Ох, и испугались мы в тот момент: даже нечистую силу вспомнили, едва не закрестились от испуга, но нельзя же, при исполнении.

И здесь тело Мишки пошевелилось, и он сам так-то тихо прошептал:

— Пить... Пить дайте, ироды! ...

Иваньков самолично сгонял на кухню, принёс ожившему покойнику стакан воды. Тот выпил, опамятовался и как заорёт:

— Кто такие? Что в моем доме делаете? Все вон отсюда! — И снова головой на подушку упал, и вдруг, вместо прежнего недвижимого сна, такой храп раздался!

Вот мы с ним опростоволосились...

Бабуля-то соседская верно заявление написала: запах был трупный, да какой... Но только паразит Мишка, оказывается, неделю назад еще выменял на Катькины мандаринки славный кусок баранины у кого-то в деревне, но не поторопился мясо приготовить: в запой впал. Несколько дней безвылазно пил и не вставал почти, сил у него не было. В какой-то момент, потеряв координацию, упал и ударился головой, — отсюда и кровь, запёкшаяся на голове у мнимого покойника. Мясо-то и протухло...

А мы решили: убийство тут, но какое же может быть убийство, если дверь изнутри заперта... Правда, была мыслишка, что преступник мог выйти через чулан задними дворами, но, оказалось, ошиблись мы... Жив паразит Мишка, жив!

С работы Мишаню тогда, конечно, по статье поперли за длительный прогул. Было бы время сталинское, так и посадить бы могли...

— А где же была Катька всё то время, пока Мишка пьянствовал, — робко спросила я.

— Верный вопрос! Катька в больнице лежала: Мишка её так отлупил после очередной его попойки, что она в женское отделение больницы угодила, ребеночка скинула... А только скажу Вам, что и слава Богу: от такого как Мишка такие же "мишутки" пойдут... Я бы таких просто...не при девушке будь сказано... Словом, поняли?