Черные ангелы (дилогия, первый роман)

Леха незаметно пожал плечами и с ухмылкой покосился на меня. Ему приходилось выслушивать от шефа и более грозные тирады.

— ...Можно было утереть нос любому конкуренту!..

На большее у него фантазии не хватило.

— ...Или на худой конец продать!..

— Шеф! — дружно и радостно вскричали мы, — тогда бы нас точно посадили в тюрьму!

Ведь фактически из планшетника ничего нельзя было выжать, кроме его физического наличия как улики, которая подтверждала пришествие инопланетян. Но этот факт и так был известен.

— А где Мирон? — спросил он вдруг абсолютно спокойным голосом и принялся за куриную ножку.

— Он... — я замялся, — ушел...

— Все... все... все! — замер он. — Идите вы... правдолюбы! Идите работайте! Дело закрыто!

Похоже, ему надо было принять за воротник, и он нас просто выпроваживал. Я понял, что он принял решения, исходя из личных надобностей, а не из соображений стратегии.

— Шеф, у нас еще есть полдня... Похищена полицейская... мы будем... мы можем... Завтра утром...

— Идите... идите... к Луке, теперь он ведет расследование. У меня голова трещит. Делайте что хотите... век бы вас не видать...

Мы уныло вышли из кабинета. В коридор выскочила секретарша Вениаминова Зоя и сообщила:

— Тебя зовет Арон Самуилович, — она выразительно потыкала пальцем в пол.

— Спасибо, я спущусь, — ответил я.

Тогда я не придал этому значения. Может быть, Арон Самуилович просто хотел выпить со мной кофе? Если бы я сразу очутился у него в магазине, наверное, вся история закончилась бы раньше времени.

Леха спросил:

— Ты чувствовал себя когда-нибудь озлобленным?

— Конечно, чувствовал, — ответил я, соображая, что делать дальше.

Лука, конечно, не лучший выход из создавшегося положения, но мне приходилось работать и не с такими людьми. Когда я попал в переплет из-за корпорации 'Топик', мне понадобилась вся выдержка, на которую я был способен. А обходились со мной очень жестко, и я знал, на что способны люди, наделенные властью. Разумеется, Лука не тянул на штатного дознавателя прокуратуры или костоломов 'Топика', но работать с этим человеком все равно было трудно. Пожалуй, один Леха благодаря природному юмору умел с ним ладить. Такого юмора у меня не было, вернее, он улетучивался, когда я общался с Лукой.

— А Мирон-то был? — спросил Леха с тоской в голосе.

— Был, — ответил я, испытывая чувство неполноценности, потому что и Леха мне не верил.

Что мне оставалось делать? Если бы я сказал, что Мирона не было, что мне все приснилось, было бы еще хуже.

— Ну был, так был... — согласился он и вдруг добавил: — Мне все надоело... Пойду свою 'мамию' собирать...

— Леха... — удивился я, — ты что, бросаешь меня?

— Устал, — вздохнул он, не глядя мне в глаза. — Может, этих зеленых человечков и не существует?.. А?.. Кто знает?..

— Леха! — воскликнул я. — Чутье потерял?! Назревают такие события... блондинка... летчик... Мирон... бармен...

— Потерял... — признался он, — вот если бы у меня была жена, если бы меня не бросило правительство, если бы главный был родной мамой, я бы всех простил, и то бы подумал. А так, гори оно все синим пламенем...

— Может, ты и прав, — сказал я, чтобы облегчить его страдания. — А мне деваться некуда.

— Ладно... — произнес он с горечью, в которую вложил всю мудрость человечества.

Действительно, в сложившейся ситуации каждый из нас был волен выбирать. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он поплелся к себе в каптерку. Его фигура выражала опустошенность. А я открыл дверь в кабинет Луки. Он лихорадочно диктовал своему новенькому баснословно дорогому квантовому компьютеру статью. Даже у Алфена была далеко не самая последняя модель. Хоть в этом Лука утер ему нос. На гвозде, вбитом с стену, висела его знаменитая 'карапуза'. Надо сказать, что его кабинет был еще меньше, чем у главного — в нем даже дивана не было. К тому же в нем было душно, как в кочегарке, которую я имел честь посещать в детстве. Впечатление от пребывания в ней было примерно такое же, как и от пребывания в кабинете у Луки, только раз в пять ярче, потому что на Марсе всегда было минус сорок, а в кочегарке, как утром в тропиках — все плюс тридцать пять. Но Луке все было нипочем. Он никогда не потел. Зато я сразу покрылся предательской влагой — сказывалось вчерашнее чаепитие.

— Привет, — сказал я. — Я пришел...

Он сдвинул на лоб очки и уставился на меня. Усы его грозно шевелились, а лицо как всегда выражало крестьянскую хитрость. Было такое ощущение, что Лука знает обо всем на свете. Надо ли говорить, что синяк на шее, оставленный Пионовым, приобрел синюшный оттенок, а по краям пожелтел. Впрочем, точно такой же был у меня на лице справа.

Я взял в углу комнаты стул, поставил его в центре комнаты и сел, давая понять, что я не мальчик на побегушках. Он тряхнул головой, очки упали на переносицу, и сказал:

— Сейчас смотаешься в Смольный... к одному человечку. Я ему сбрасываю информацию о твоем планшетнике, летчике и Мироне Павличко...

Оказывается, за заботами о собственном здоровье Алфен не забыл позвонить Луке и сообщить последние новости.

— Ты и об этом раскопал? — спросил я, помня первую заповедь журналиста — не выдавать своего информатора, то есть Таню Малыш. Я только забыл, что этот информатор уже мертв.

— Конечно, — многозначительно произнес он. — А человечек расскажет нам о вторжении. Отнесешь ему бутылку водки.

— У меня могут быть неприятности, — признался я, — планшетник тянет на два года.

Я уже знал, к кому он навострил лыжи — конечно к Курдюмову, к кому еще? А если Курдюмов узнает, что еще кто-то знает правду о блондинке, то я точно попаду в список невыездных, и тогда прости-прощай Марс. Я почувствовал старый, противный запах системы. У меня не было ни малейшего желания снова бодаться с ней. Вот чего я действительно боялся, поэтому и не стал на Земле классным журналистом.

Еще я мог сказать Луке, что Курдюмов натурой не берет, но промолчал.

— Если работаешь репортером, то надо быть самым циничным и продажным, — нагло заявил Лука мне в лицо.

— Но не до такой же степени?! — удивился я.

Я не требовал от него жалости, но хотя бы элементарной порядочности.

— Сынок... — устало сказал он, глядя на меня поверх очков, — когда проживешь с мое, то поймешь, что миру на тебя наплевать. Ты думаешь, что поступаешь справедливо, но никто этого не оценит и не повесит тебе на пуп звезду героя.

— Да ты такой же беспринципный, Лука, — сказал я, — как и все земляне.

Всегда найдется предатель, разрушающий систему. Страны разваливаются именно из-за таких людей: десяток неразборчивых в средствах политиков, десяток денежных тузов, не уважающих законы, десяток циничных журналистов — и общество начинает на них равняться. Потом кое-кто из них становится национальным героем. Вот об этом Лука и напомнил мне:

— Лучше жить без принципов, чем лежать в гробу мертвым идеалистом!

На нем была даже майка цвета американского флага — красно-бело-синего тона. Где он ее откопал? Этой стране давно уже никто не поклонялся. Может быть, он тайный агент бывшей супер-державы?

— Вот это здорово! — воскликнул я. — Ты думаешь, что прав?

— На все сто! — сказал он безапелляционно.

Я помолчал, разглядывая его. Мне надоело спорить.

— Ладно, — сказал я почти примирительно, — твои взгляды меня не касаются. — Что ты собираешься делать?

— А ты сам не знаешь?

Даже усы у него топорщились от возмущения, потому что он считал меня никчемным журналистишком.

— Я знаю, что ты наверняка что-то раскопал, но молчишь.

— Ха-ха... — он коротко рассмеялся. — Где тебя учили так грубо льстить.

— Ну и черт с тобой! — сказал я. — Какой же ты профессионал, если не делишься информацией. У меня тоже кое-что есть.

— Ну да? — удивился он скоре всего тому, что кто-то что-то знает больше его самого. На этот раз я заставил его пошевелить мозгами. — Ладно, говори, что знаешь, и убирайся. Мне такие помощники не нужны.

— Так не пойдет... — заявил я.

— Хорошо... — И я удивился, как он быстро сдался. Мне даже показалось, что в этом крылся какой-то подвох. — На прошлой неделе в правительстве решался вопрос о вторжении.

— Боже мой! — воскликнул я. — И это твоя тайна? Да об этом твердят на каждом углу.

— Твердят, да не на каждом, — возразил он. — Официальное решение говорит о том, что начат реализовываться некий план.

— Что за план? — удивился я.

— А вот об этом я тебе ничего не скажу.

— Почему? — спросил я слишком нетерпеливо.

— Потому что зарабатываю деньги, а не треплюсь на каждом углу.

— Хорошо, — согласился я, — если я тебе намекну кое о чем, а тебя это заинтересует, ты мне намекнешь о подробностях.

— Валяй... — согласился он не без ехидства.

— Я знаю, как проникнуть к инопланетянам...

У меня был еще один аргумент — разговор с Мироном Павличко. Но я не собирался открывать Луке все карты. Все равно он не оценит. В лучшем случае украдет информацию, чтобы присвоить себе. Правда, он был настолько виртуозен, что черпал ее буквально из воздуха. Недаром он был замглавного.

Он потерял дар речи. Пауза, которую он выдал мне, стоила любых похвал. Но гордость не позволяла ему спросить у меня о подробностях.

— Браво! — он захлопал в ладоши. — Ты меня удивил, если не врешь.

— Ага... — иронически произнес я. — Когда в дело идут такие аргументы...

— Ладно, ладно... — перебил он меня, — верю, что раскопал. Но ведь ты не воспользуешься этим один, правильно?!

— Почему это? — удивился я, приподнимаясь.

Его крестьянская хитрость мне надоел, я уже пожалел о самом разговоре, я забыл, что с Лукой надо было держать ухо востро.

— Потому что здесь нужно чутье, — сказал он, намекая на полное отсутствие его у меня.

Лояльность Луке — дешевый товар, поэтому мне было наплевать, что он думает.

— Я сам справлюсь... — произнес я равнодушно и поставил стул в угол.

— Это неправильно! — горячо возразил он. — Я иду с тобой.

— Ты мне не нужен, — ответил я, направляясь к двери.

— Все сдаюсь, — он поднял руки вверх. — Один ноль в твою пользу. Идем.

Ради сенсации он готов был лезть черту в зубы — хорошее качество для журналиста, который решил не дожить до старости. В этот момент раздался звук бьющегося стекла, и в окно влетел камень, который угодил в монитор сверхмодного компьютера. На пол посыпались осколки пластмассы и стекла. У Луки оказалась хорошая реакция — он спрятался за тумбу стола. С улицы донеслись крики.

Я выглянул: проезжая часть дороги была запружена хлыстами, которые двигались к Эрмитажу. Прохожие жались к стенам. На противоположной стороне тротуара лежало распростертое тело. Несколько мгновений хлысты обтекали его, как вода обтекает торчащее бревно. Потом тело скрылось в белом водовороте.

— Что я тебе сказал! — возбужденно крикнул Лука. — Бежим! Это восстание!

Разумеется, главный дал маху. Виной всему была вчерашняя пьянка. При других обстоятельствах Алфен никогда не терял чутья. И Лука спешил поскорее убраться из редакции, чтобы окунуться в гущу событий, а не попасть под горячую руку Алфена, который любил устраивать разносы в самое неподходящее время.

Мы выскочили в коридор, по которому с перепуганными лицами уже сновали сотрудники. Сашка Губарь крикнул мне:

— Тебя разыскивает главный...

— Ты меня не видел или увидел там... — я показал пальцем в окно, за которым кто-то кричал на высокой ноте.

Мы с Лукой пронеслись по второму этажу, и, перескакивая через ступени, слетели по лестнице вниз. Арона Самуиловича, закрывающий жалюзи, испуганно оглянулся на нас. Я не успел спросить, зачем я ему был нужен. В следующий момент меня чуть не сбил какой-то хлыст с белыми от страха глазами.

Все бежали бежали, прижимаясь к домам и оглядываясь — ближе к нам группами по два-три человека, а дальше за ними стремительно заполняли переулки, выплескиваясь на Адмиральский проспект. Пахло как-то странно: то ли розами, то ли серой.

— Что происходит?! — успел я крикнуть, и нас растащили в разные стороны.

В антикварной лавке напротив разлетелись окна. С лязгом рухнула стальная дверь. Я увидел, как человек, очень похожий на Леху, мелькнул в проеме. В руке у него был фотоаппарат. И после этого сразу же я услышал стрекот пулемета и упал вместе со всеми на мостовую, больно ударившись щекой о чьи-то башмаки. В следующий момент кто-то закричал так, как может кричать только смертельно раненый человек, и хотя мне до этого не приходилось слышать ничего подобного, я понял, что ему очень больно. Я поискал глазами, где он лежит, но над головой прожужжал белый рой пуль, раздался непонятный звук и посыпались мелкие камни, тогда я увидел, что стреляют от Строгановского дворца. С той точки откуда я смотрел, это выглядело, как вспышки ярких звездочек в окнах и на крыше, и тогда вдоль улицы проносились трассеры. Мне показалось, что все пули летели прямо в меня. 'Ту-ту-ту... ту-ту-ту...ту-ту-ту...' — строчил крупнокалиберный пулемет. Пули рикошетили от стен и высекали из мостовой искры. Со стороны Невы ему отвечала скорострельная пушка: 'Бум-бум-бум-бум...' Толпа шарахалась из стороны в сторону, словно в нее били кувалдой. Все выглядело, как в очень дешевом кино. Я попытался было вернуться в редакцию, но меня потащили в сторону Зеленого моста. Потом все упали, потому что пулемет рубанул длинными очередями, и расстояние до ближайшего переулка я преодолевал ползком. Мне все время мешал какой-то хлыст, который хватал меня за ноги и норовил обогнать. Все мое внимание было сосредоточено именно на нем. Иногда на нас сыпались штукатурка, стекла и куски деревьев. Все: стоны, хрипы, вопли — слились в протяжный вой. Нельзя было ничего разобрать. Мои руки и ноги были в мелких порезах и ссадинах. Я перепачкался чужой кровью, которая лилась по мостовой ручьями. В какой-то момент я посмотрел вперед и увидел, как в угловой дом за Мойкой — в Строгановский дворец — попал артиллерийский снаряд. Из общей какофонии выпали звуки крупнокалиберного пулемета. Но потом стрельба разгорелась с новой силой. Последние десять метров я преодолел по телам. Я не знал, убиты эти люди или ранены. Мне казалось, что если я сверну влево на Мойку, то уйду из-под обстрела. Перед мостом горел автомобиль. В коптящем пламени лежал человек. Его лицо были устремлено в небо, а обгоревшие руки были прижаты к груди, как лапки у курицы.

Однако как только я оказался на набережной, то понял, что центр окружен войсками со всех сторон, потому что стреляли и с Певческого, и с Красного моста. От града пуль меня прикрывали угловые дома. Вот почему здесь скопились люди, хотя и вповалку — они не могли никуда убежать. Зеленый мост стал непреодолимой преградой. Я видел, как один хлыст, выждав паузу, устремился на левый берег. Он не пробежал и половины пути. В него попала очередь из крупнокалиберного пулемета. Он упал навзничь. Впечатление было такое, словно он взорвался изнутри. Его тело долго дергалось от пуль, а кровь стекла на правый берег. Я так и не мог понять, кто в кого стреляет. Несколько снарядов взорвались в районе Казанского собора. Если начнут обстрел со стороны дворца Разумовского, нам конец, подумал я. Потом с той стороны, откуда я бежал, в общему гулу, добавились лязгающие звуки танков, и оглянулся — по тому, как подались люди в конце улицы было понятно, что там творится нечто невообразимое.