Планета-мечта

И ведь он, Господи, разрешил мне. Разрешил ударить его. И я сделаю это. Уже сделала.

Я чувствую себя убийцей, когда думаю об этом. Тогда, после И-16, я себя так не чувствовала. Никогда у меня не было еще так паршиво на душе.

"Я люблю тебя, деточка".

"Я тоже люблю тебя, Кэр".

И ведь Торион тоже любил тебя, Кэр. Я же помню, как этот холоднокровный ублюдок говорил с тобой, смотрел на тебя. Как на безумно любимого младшего брата. Но он, самый близкий твой друг, единственный твой друг, он читал над твоей головой Большое заклятье изгнания. Над твоей склоненной головой. И кто-то, наверное, держал тебя за руки, принуждая стоять на коленях.

Что же ты натворил, Торион, ублюдок, что же ты натворил! Из-за власти, Господи.... Ведь я готова поклясться, что жезл достался бы тебе. Такой славный род. Ведь ты, наверняка, считал, что Кэррон обошел тебя в этом. Ведь он был слишком молод для Царя, он и сейчас слишком молод. А ведь ты, наверное, завидовал ему, Торион, ублюдок. Впрочем, и я не лучше. Что я делаю? Кэр, как же я боюсь — за тебя. И все равно бью — своими руками. И Тэй тоже приложил руку. Побратим, лучший друг, названная сестра, посестра, как говорили славяне давным-давно. Что же мы все делаем....

30. Из архива И. Тона, этнографа. Диктофонная запись беседы с лииеном с горы Аль. Фрагмент.

Вороны сегодня чествуют своего Царя, но они его изгонят. Поля времени, как в зеркале, преломят старую историю, и хоть все будут говорить, что она повторяется, это будет неправдой. Та история умерла, эта будет — на свой лад.... Но воронам не годиться изгонять Царей, каждый раз они сами оказываются на краю гибели.... Вороны вообще глупы.... Да. Да. Они ужасно глупы. Тот, что царствует сейчас, неплох, но ему далеко до того, кого изгнали первым.... Я его помню. Да, как же я стар! Эта девчонка догнала его, и ему пришлось прожить еще один день. Эти девчонки ничего не понимают!.. Я-то понимаю. Да.... Да.... В его глазах была боль, а в сердце был только лед. Мало кто умеет смотреть в сердце, все больше норовят в глаза. А у него было пустое и ледяное сердце, ничего в нем не было: ни боли, ни ненависти, ни любви, что бы уж там не думала эта его жена. Он был великим магом. Он, да Корд, да нынешний — вот и все, кто был стоящим среди воронов. Да нынешний-то тем двоим в подметки не годиться. У него в глазах будет лед, и никто не заметит, что сердце его будет полно болью. Сердце его будет исходить болью, как раненые исходят кровью.... Да.... Вот я и говорю: разве может та история повториться? Тот сам выбрал день своей смерти, сам загнал себя в это ущелье, а мог бы еще жить. А этот будет жить и своей жизнью спасать, не подумает о том, чтобы успокоить навсегда свою боль. Его низложат и изгонят, а он будет нести ношу Царя.... Дурак.... Ах, дурак!

31. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день тридцатый.

Сегодня у нас был очень душевный разговор с Куном. Он зашел что-то спросить, и кончилось тем, что он сел на кровать, и мы проболтали, наверное, не меньше часа. Почему-то он мне все в душу лезет, этот Кун, и не безуспешно, надо сказать. Говорили мы о проекте "Зеркало".

— А вы знаете, что это за проект был — "Зеркало"? — спросил он.

— Мне сказали, что это секретная информация. Я пыталась узнать, конечно, — сказала я, — да только куда там, — я ударила рукой по колену и улыбнулась мельком, — Даже нам не говорят, а я-то думала, что для координаторов закрытой информации нет.

— А для вас действительно нет закрытой информации?

— Есть, как видите.

— А вообще?

— Обычно нет, — сказала я, — Обычно, понимаете, наша деятельность и есть самая секретная, а уж наши архивы нам доступны. Да и остальные.... А тут — нет. Тут мне отказали и, по-моему, начали присматриваться ко мне — что это она разузнает, почему? какова причина такого любопытства? Родители, или нечто иное? Понимаете, Торнберг?

— Вполне, — отозвался он с легкой усмешечкой, — Я с этим столкнулся. Но что такое проект "Зеркало", я знаю и довольно хорошо. Могу рассказать.... Если у меня не будет после неприятностей, — прибавил он с почти вопросительной интонацией и с тенью усмешки в углах губ. Я думала оскорбиться, но почему-то не сказала ни слова.

— Ладно, — сказал он, запуская руку в короткие жесткие волосы, — Ладно, слушайте. Вы интересуетесь хоть немного строением Вселенной?

Я улыбнулась. Покачала головой. Честно говоря, мне было немного неловко.

— Мне достаточно и того, что в ней для меня есть работа, — сказала я.

Кун кивнул.

— Есть теория, — сказал он отрывисто, — немного странная, пожалуй, но кое-кто затратил огромные средства на то, чтобы проверить ее. Огромные средства и жизни тысячи с лишним человек. Нет, я не осуждаю. В свое время я поседел, пытаясь пробиться в участники этого забега. Ну, так вот. Есть такая теория, которая гласит, что реальность нашей Вселенной многовариантна, и что все эти варианты так или иначе связаны друг с другом. Ну, знаете, было раньше такое девичье гадание, ставили одно зеркало против другого. И там, в зеркалах образовывался словно коридор из отражений.... Я это так себе представляю, хотя в теории это выглядит несколько иначе.

— И что же проект?..

— Проект.... Ну, технические подробности я вам объяснять не буду. Но считается, что при определенных условиях можно перейти из одного варианта реальности в другой. Условия эти должны быть... ну, как бы это сказать, должны достигать экстремума. Достижимо это при определенном режиме движения космического корабля. Был разработан такой двигатель — импульсный. А что было, вы и сами знаете. Пять звездолетов, из них три — класса "гросс".... И все исчезли. В сущности, проект, наверное, считается удавшимся. Ведь куда-то звездолеты ушли.

— Да, — сказала я.

— Но они так и не вернулись.... Впрочем, может там время течет иначе. Там все может быть иначе.

— Вы с такой тоской об этом говорите, — сказала я, скрывая за легкой иронией свои подлинные чувства. А чувства эти были — страх. Я вдруг представила себе эти реальности, бесконечно отражающие друг друга, и пять звездолетов, затерявшихся в этой бесконечности....

— Ну, — сказал Кун, — это ведь была моя мечта. Что вы, Кристина, это для исследователя — это ведь такое!..

Я улыбнулась в ответ, потом посерзьенела.

— А вы что думаете — куда они попали?

Кун подпер кулаком щеку.

— Что же... — сказал он, — Я вообще-то так и думаю. Я верю в эту теорию, знаете ли. Но она, конечно, довольно странная. Если это представить — что где-то твоя жизнь повторяется кем-то еще, пусть даже и искаженная. И так — множество и множество жизней, и чем дальше, тем больше искажений. Довольно странно.

— А почему вы в это верите?

— Ну... это сложно. Я, видите ли, сыграл не последнюю роль в формировании этой теории. На первичном, так сказать, уровне. Мы на "Весне" зарегистрировали первыми те явления, которые эта теория объясняет. Я много видел странного, Кристина.

"Я тоже", — хотела сказать я, но не сказала. Водя пальцем по столу, я сказала:

— Вот вы верите во множественность реальности, а я верю в магию. Раньше я верила только в здешнюю, а теперь думаю, что верю, пожалуй, во всякую.... Это ведь соотноситься с вашей теорией. Кто знает, может, там реальность магическая, и до нас долетают отголоски.

— Да, — сказал Кун, — и это тоже.

— Да, — повторила я за ним, как эхо.

— У координаторов, наверное, странная работа. Вы живете когда-нибудь своей жизнью?

— Сейчас — живу.

— Нет, я хотел сказать...

— Я поняла, — сказала я быстро, — Просто я.... Для меня это не очередная планета, понимаете, для меня это почти родина.

— А обычно вы равнодушны?

— Вовсе нет. Нас учат равнодушию, но... все равно всюду обитает часть тебя. У координаторов есть такая болезнь, кто называет — сопереживание, кто называет — вживание. В сущности, это две разные стадии одной болезни. Знаете, был не так давно случай. Координатор, старше меня, гораздо старше, с десяток лет жил на планете, узурпировал власть в государстве, поднял его на недосягаемую высоту. На него были и покушения, но никто не мог добраться до него, и наши не могли тоже. Его хотели вывезти с планеты.

— Не удавалось? — спросил Кун, слушавший с немалым интересом.

— Не удавалось. Я, в общем, только понаслышке эту историю знаю, через третьи-четвертые руки. Вроде бы его обвинили в колдовстве, пытали, собирались казнить. Его вывезли с планеты, но получилось, что не планету от него спасали, а его самого. Говорят, он остался калекой, вроде бы ослеп.

— Жестокая история, — сказал Кун, — Что же, он так вжился в этот мир?

— Да, — сказала я, — Так бывает. Действительно бывает.

— Н-да. Я и не думал об этом. Мне и в голову не приходило.

Я кивнула.

— А что с ним потом было, с этим координатором? Как его звали, кстати говоря?

— Саша Карпенко. Александр Васильевич Карпенко. Я когда еще училась, видела его, действующих координаторов иногда приглашали читать лекции. Он очень был красив. Лицо у него было такое, мужественное. Я, вообще-то, таких мужчин не люблю, — прибавила я. Кун улыбнулся, — Но в нем было что-то, что прямо за душу брало. Глазищи такие, как у кошки, зеленые-зеленые, я в жизни таких глаз больше не видела.... Говорят, ему выжгли глаза.

— Господи!

— Что с ним теперь, я не знаю, — продолжала я, — Вроде бы он был в психиатрической лечебнице, а потом — не знаю.

— Бедняга, — сказал Кун.

— Бывает так, — сказала я, — А бывает и менее трагично. Бывает, что человек просто привыкает и тоскует потом. Это тяжело. Это тяжело, Торнберг.

— Да, я понимаю.

Я засмеялась.

— Ничего вы не понимаете, Торнберг. И я вас тоже не понимаю, хоть я и родилась в семье исследователей. Люди вообще друг друга не понимают.

— Это верно, — рассмеялся и он, — Это верно.

Кун давно уже ушел, а все сидела и думала. А думала я — о Полях Времени и о том, что я видела там. Сидела и думала. За прошедшие годы я много думала об этом, гораздо больше, чем обо всем, случившемся со мной на Алатороа.

Это было очень давно. И иногда я чувствую, что это было как бы не со мной. В Поля Времени меня привел, как ни странно, Кэррон — с любым другим я, пожалуй, испугалась бы, но с ним я не боялась ничего. Смешно, как когда-то я верила в его бесконечное могущество, а сейчас я с ума схожу от страха — за него. Когда-то я была уверена, что уж ему-то ничего не страшно, и мне не было страшно рядом с ним. А теперь я боюсь — за него.

Ну, ладно, я ведь о Полях Времени. Кэр отвел меня туда. Зачем, я не знаю, но здесь многие, и особенно маги, часто бывают там, правда, детей туда обычно не водят. Человек сам должен решать, хочет ли он задать вопрос Полям Времени. Но, так или иначе, я оказалась там. Вспоминать я об этом не люблю, но вовсе не потому, что что-то напугало меня там. Просто... это было так ужасно и прекрасно, это было истинное чудо, а оно не может не ужасать. Но речь, в общем-то, не об этом.

Сейчас, когда Кун рассказал мне об этом чертовом проекте, я, кажется, впервые начинаю понимать, что я на самом деле видела в Полях Времени. Только сейчас. Мне сейчас не до этих загадок, но все же это пугает. Я видела тогда своих родителей, а за ними — череду их отражений. Я, вообще-то, всегда думала, что это из-за тумана, какой-то оптический эффект или просто Поля Времени так подшутили надо мной.

Мои родители выглядели старше, чем были тогда. Может, именно так они выглядели, когда стали участниками этого проекта. Я ведь не видела их тогда, я вообще последний раз их видела, когда мне было лет семь, не больше. Они были в форме и стояли, полуобнявшись. А за ними, в тумане, еще и еще — пары в сером, и чем дальше, тем больше они становились непохожими на моих родителей, замелькали цветные одежды. Отчетливее всего мне запомнилась женщина в белой сорочке, пестрой какой-то юбке и голубой шали, а ее обнимал мужчина в ярко-алом камзоле. И потом я увидела, как мои родители, Анна и Тимофей, повернулись и пошли туда, в свои отражения, и кого они проходили, те гасли. А сейчас мне вдруг пришла в голову страшненькая мысль: а если они убили тех, через кого прошли? Ведь эти звездолеты полетели в какие-то миры, и в этих мирах были те, кто являлись отражениями участников проекта.... Да, видно, мне своих проблем не хватает.

32. Ра. Несбывшееся.

Бургомистр Альвердена был высок и представителен. Красивый был мужчина, половина горожанок среднего возраста были тайно влюблены в своего бургомистра, так хорош он был собой, широкоплечий, полный, с твердыми правильными чертами обветренного красного лица. Роскошная грива седых волос обрамляла это лицо. Глаза были большие и карие, они всегда пленяли женщин, еще в те времена, когда господин Ориен был еще худеньким слушателем Альверденского университета искусств. Высокий, в красном камзоле и черных кожаных брюках, обтягивающих сильные полные ноги, в красных сапогах для верховой езды, стоял господин Ориен на верхних ступенях лестницы, ведущей на второй этаж университета магии, на знаменитую галерею, и с неудовольствием смотрел на того, кто стоял на одну ступеньку ниже.

Не то, чтобы господину Ориену неприятен был сам собеседник, который, кстати сказать, тоже был роста немалого, правда, сходство их на этом и заканчивалось. Собеседник господина Ориена был худощав и подвижен, черные его волосы были зачесаны назад. Одет он был в черное, и черный же плащ свисал с его плеч до самых ступеней лестницы. Тонкое смуглое его лицо было бесстрастно, и господин Ориен подумал с неудовольствием: "Жаба!". Не то, чтобы собеседник был ему неприятен, случалось им и за одним столом сидеть, в доме бургомистра, кстати говоря, в Серые горы господина Ориена не приглашали. Поговаривали, что проще зайти за перевал Гро, чем выйти обратно, что непрошеных гостей в Серых горах не жалуют, а в гости вороны никого не зовут. Но в Альвердене к воронам давно привыкли, а Царь-ворон нынешний и вовсе был любимцем университетского Альвердена: такой маг, да к тому же вовсе не гордый, ну, конечно, в приделах вороньего привычного высокомерия. И господин Ориен Царя-ворона любил, но сейчас он был недоволен, ох, как недоволен.

Мимо ходили студенты. Сине-серые мантии, руки спрятаны в рукавах, на гладко причесанных головах треугольные шапочки — паиньки-паиньками. Глухо звучат шаги, когда идешь в студенческих войлочных башмаках. Немало и девушек, и все такие же: причесанные, в шапочках, в мантиях, в войлочных башмаках, даже не разберешь, хорошенькие или нет. Проходя мимо, студенты низко кланялись, ниже, пожалуй, чем кланялись бы самому ректору: как же, сильнейшие маги на планете остановились поговорить на лестнице, ведущей на знаменитую галерею. Бургомистр заметил, как рыженькая девушка со съехавшей на бок шапочкой, прошла, прижимая к груди книги, поклонилась и заглянула в худое смуглое лицо ворона. И тут же смутилась, залилась краской, но не удержалась, через плечо оглянулась и посмотрела еще. Девушка была очень милая, с голубыми наивными глазами и широким веселым ртом, этакий бесенок, господин Ориен всегда охоч до таких, но сейчас не о том были его мысли. Совсем не о том. "На кого засматриваешься, дурочка, — только и подумал он, — Вороны не люди, и сердца у них от рождения, видно, нет". Не зло подумал, так, буднично.