Бесконечное лето: Город в заливе

— Давай, мистер Будда, не затягивай, — хихикнул в очередной раз толстый. Вот кстати, умный человек: чужое имя назвал, а свое — нет. И не прицепишься к нему теперь. — У нас с вами впереди длинная ночь.

— Как скажешь, мистер Джабба, — согласился я. Пускай и он не уйдет обиженным, что ли. — Я принес вам радостную весть: про вас и ваш остров придумана славная песня. Пока мы тут прохлаждались, стоя в водичке, я ее вчерне набросал, а когда мистер Уилсон представился, текст обрел законченную форму. Вот послушайте:

Чимичанга — весело живем!

Чимичанга!

— Там еще второй куплет был, после припева, — признался я, доверительно глядя на окаменевшие лица граждан пиратов. — Но там уже звучит слово "чупасанга", а это уже совсем не так весело. Для вас. Поэтому остановимся пока на вот таком варианте, если не возражаете.

Зачем я это делал? Тянул время — отчасти. Чем дольше они стоят, тем меньше решимость нажать на спусковой крючок. Ну, и плюс нужно было набросать на толстого — он тут явно был мозгом — максимальный объем непонятной информации. Он же разумный человек, и других считает такими же. А разумные люди поступают разумно — эгоистично и расчетливо, сугубо ради собственной выгоды. Вот и пусть думает, в чем здесь расчет — во всем том бреде, что я охотно вываливаю на их терпеливые головы.

— Ну вот что, достаточно, — терпение у Билли-Уэйда, кажется, лопнуло. — Выходите из воды, все пятеро — это раз.

— "Пятеро — это раз", — задумчиво повторил я. — Это ставит под сомнение всю современную математическую теорию, довольно смело сказано, не находите?

— Быстро! — рявкнул бородач. В плохих фильмах в этот момент злодей обычно передергивает затвор, типа "раньше я шутил, а теперь серьезно говорю", но тут парни и без того были серьезными, у них по умолчанию все на боевом взводе стояло.

Вот в этот момент толстый уже должен был всерьез озадачиться — почему это я не реагирую на практически упертый в грудь ствол автомата? Либо я полный идиот и псих, который не соображает, чем чреваты такие вот наглые телодвижения, либо у меня в рукаве спрятан десяток тузов, и я сейчас с каменным выражением лица пущу их в ход.

По секрету говоря — оба варианты отлично подходили. Но ему об этом знать было не обязательно.

— Ребят, вот честное слово, — сказал я, медленно хлюпая к берегу. Очень медленно, чтобы хлюпанье не заглушало слова. — На вашем месте я бы просто отпустил нас с миром. Вы понятия не имеете, какие силы задействованы во всей этой операции, и во что вы прямо сейчас успешно вляпываетесь.

— Мы разберемся, — пообещал нервный Билли-Уэйд, показывая стволом автомата, куда мне отойти. — Для этого вас и пригласили сюда, болванов.

— Мы были частью секретного правительственного эксперимента, — поведал я с отрешенным видом. Песок был прохладным и неприятно поскрипывал, в воде стоялось куда лучше. — Над нами ставили опыты — частью мерзкие, а частью даже анальные. И превратили в опасных телекинетиков. Фактически, я могу заставить ваши сердца остановиться одной силой воли. Или рассеять в воздухе ядовитый вирус. Или еще что-нибудь придумать. Отпустите нас лучше подобру-поздорову, мистер Уэйд. Не играйте с судьбой. И вы, мистер Джабба, тоже не играйте.

Ну, работай же, "открытая книга", убеждай их, внедряй в голову правильные мысли, склоняй через непрямую угрозу, неуверенность и беспокойство к сотрудничеству, как это ты умеешь делать...

— Мы видели, как одна из девчонок собрала из воздуха передатчик, — сообщил толстый парень. — А потом спела песню, которая забила весь радиоэфир и наглухо отключила радар. Ты серьезно думаешь, что мы от вас отвяжемся просто так, потому что ты нас убедительно просишь? Я уже не говорю о том, что работодатель заплатил очень милую сумму за то, чтобы мы взяли ситуацию под контроль в любой удобной форме.

Вот черт. Тут еще и секретные работодатели, опасение которых сложились с извечной наемничьей жадностью и желанием заграбастать нас, как ценный и непонятный феномен. Эти ребята даже в мыслях не рассматривают вариант, где нас просто можно отпустить. Поэтому и переубедить их не представляется возможным.

Секунду. Он что-то сказал насчет "отпустить просто так"?

— Предлагаю сделку, — заговорщицки ухмыльнулся я. И придвинулся еще чуточку ближе. — Понятно, что вы понесли в процессе погони и выслеживания некоторые издержки и вам интересна как минимум их компенсация. Это понятно и справедливо. Поэтому как насчет такого: я даю вам координаты зарытого на вашем острове сундука с золотыми слитками двухсотлетней давности — может, лично Фрэнсисом Дрейком, не знаю — а вы, после того, как убедитесь, что информация настоящая, нас отпустите? Сундук не особенно большой, но на пару миллионов точно потянет. А работодателю соврете что-нибудь — что судно поломалось, например. Очень убедительная история обычно получается, проверено. А можете даже погнаться за нами, дав небольшую фору. Ну как?

Нет, правда, предложение было реальным: создать из ничего сундук золота я был вполне в состоянии — девчонки бы помогли, если что. А завершать дело стрельбой и кровищей мне и в самом деле до смерти не хотелось.

— Не пойдет, — почти не раздумывая, буквально через секунду откликнулся толстый. — "Закон чести среди воров", слыхал такое? Мы выполняем заказ и не бросаем его на полпути. Хотя... конечно, информация насчет сундука ценная, мы ее у вас все равно получим. — Он неприятно улыбнулся, борода разъехалась в разные стороны. — Так или эдак.

Благородные разбойники, ты посмотри. И очень жадные в придачу — везет нам сегодня.

— А кроме того, — "мистер Джабба" подозрительно прищурился, — меня не оставляет ощущение, что ты, парень, придумываешь эти увертки только чтобы потянуть время. Разум подсказывает, что мы будем последними идиотами, если поведемся на такое. Поэтому

— Что ж, — я огорченно вздохнул. — Придется подчиниться силе, ничего не поделаешь. Но напоследок я хотел бы произнести молитву великому богу Донару, на предмет укрепления нашего ослабленного в этих сложнейших испытаниях духу. Возьмемся за руки, друзья — чтоб не пропасть поодиночке!

Я протянул назад руку, в нее немедленно поместилась чья-то ладошка. Надеюсь, девчонки сообразят, зачем это.

— Стоять! — пьяным медведем взревел Билл-Уэйд. — На колени, немедленно, иначе стреляю по ногам, ублюдки! Меня это достало, Рей, все достало — эти разговоры, эти увертки, все это дерьмо — на колени, я сказал! Не то пожалеете, что на свет появились, твари!

Палец его побелел на спусковом крючке, глаза стали прозрачными от ярости. Что ж, похоже, пора было прощаться — у меня всегда был безошибочный нюх на такие моменты. Поэтому, кстати, меня в целом за все годы довольно редко били.

Тут я совершил ошибку. Я помахал доблестным пиратам ручкой, улыбнулся и сказал:

— Покедова.

А потом представил нас, всех пятерых, обратно на катере.

Раздался выстрел.

* * *

Недавно обретенное полезное умение телепортации сработало четко — полсекунды, едва уловимых, в глазах было темно, появилось неприятное ощущение то ли падения, то ли скольжения по узкому тоннелю, как в аквапарке — а в следующий миг я уже стоял на палубе. И, судя по чьей-то ладони в своей руке, не я один. И над головой все так же светили яркие звезды, а за бортом плескалось море. Вдалеке грохнули в темноте дуплетом еще выстрелы, с опозданием заревела сирена — в общем, на острове давали понять, что обеспокоены и даже где-то разозлены нашим уходом без спроса.

Вот только...

— Сашка... — выдохнула вцепившаяся мне в руку Алиса. Я обернулся. И ничего не понял — зачем Славя обнимает Мику? И почему Лена в испачканной чем-то темным рубашке сидит на палубе, бледная как смерть, и с таким видом, будто вот-вот хлопнется в обомрок?

Потом я увидел лицо Слави — тоже испачканное, только уже ярко-красным, будто помадой, ее расширенные от ужаса глаза и дрожащие губы.

А после, словно у нее кончились силы, Славя медленно опустила Мику на палубу. Та не сопротивлялась, падала медленно, безвольно. Лицо как у куклы, неподвижное и пластмассовое. А вместо левого глаза зияла черная, страшная дыра.

Нет.

Нет.

— Саш.... — Славя, не договорив, бросилась к борту. Ее вырвало. Алиса держалась чуть лучше, но и ее пошатывало. — Как же... как это...

Нет.

Это невозможно. Мы не можем умереть. Виола говорила... и потом... мы же творим чудеса, и перемещаемся в пространстве, и воскрешаем смертельно раненых... да мы вообще все что угодно можем, в пределах физической Вселенной, и нельзя, что бы вот так просто, чтобы от дурацкой пули...

Отставить разговоры. Я опустился на колени возле Мику и приложил ладонь к измазанному красным лбу. Новых друзей наживай, а старых не теряй. Веру к делу применяй, а дело к вере. Глаза боятся, а руки делают. Что там еще мудрые предки придумали на этот счет?

— Несмотря на жуткий вид ранения, надежда не потеряна, — севшим голосом сказал я. — Мозговые функции пока живы, а это значит, что Мику еще может... она... она еще может...

Рядом кто-то присел, тронул за лоб и повернул голову к себе. Это была Славя.

— Оставь, Саш, — ровно сказала она и вытерла ладонью губы. Глаза у девушки были мертвые. — Ничего не выйдет. Мику больше нет.

* * *

Когда этот мелкий "мистер Будда" ухмыльнулся на прощание и начал исчезать, рассеиваясь в ночном воздухе — а вслед за ним, по цепочке, стали таять и девушки — Билл Хойт не смог бы сказать, чего в нем оказалось больше, удивления или злости. Наверное, и того, и другого, поровну. Столько усилий, столько труда, нервов — да и денег тоже, не будем забывать о деньгах! — было вложено в эту операцию, и внезапно все пошло прахом.

Не выйдет!

Автомат громко закашлял, посылая вперед пулю за пулей — каждая третья трассирующая, как принято. Сам безымянный парень уже исчез из поля зрения, но за ним стояли девушки — ничего, и они тоже сгодятся. Время словно бы замедлилось, и Билл Хойт успел еще рассмотреть, как одна из пуль тяжело ударила какую-то из девок в лицо, расплескивая кровь и осколки кости, а другая уже почти рванула белую ткань блузки, когда пространство вокруг будто схлопнулось, только круги пошли, как по воде, и все они исчезли окончательно.

Билл Хойт оглянулся безумными глазами — но дело было, видимо, в порядке, Рей, оправившись от шока, уже раздавал указания, вдали кто-то тревожно перекрикивался, слышался топот ног, завыла сирена — непонятно зачем, никто поблизости все равно уже не спал. Рейхардт стоял, нахмурившись, и даже не обратил внимание на подошедшего товарища.

— Ну, что сказать... — сказал он, обращаясь в пустоту. — Ну, не планировал я такого, не рассчитывал. Попробуй спланируй, когда средь бела... ну, пускай даже не дня... на глазах у пятерых здоровых мужиков исчезают люди, практически рассеиваются в воздухе — это как называется?

— Да один хрен, как это называется, — сказал ему на это Билл Хойт. — Одну девку я вроде как подстрелил, прежде чем они исчезли, можно сказать, капнул сукиным детям скипидара на хвост. Какие наши действия теперь?

— Действия... — пробормотал Рейхардт. Взгляд его сделался осмысленным. — Известно какие — погоня. Численное преимущество в судах и людях никуда не делось, да и недостачи с боеприпасами я не предвижу. Плюс у наших катеров баки залиты под пробку, а у них — пусты или около того. Собирай людей, прогревай моторы, никуда они от нас не денутся!

И уже отворачиваясь, уронил больше для себя, но у Билла Хойта, который в свое время отбыл два тура в Ираке и Афганистане, и немало повидал там, от этих слов по коже мазнуло чем-то морозным:

— И общаться мы теперь будем совсем иначе...

* * *

Примечание к части

В главе использованы стихи Леона Фелипе.

Глава 20, где становится ясно, что с наркоманами шутки плохи

Был у меня когда-то друг и однокурсник — армянин по имени Арташ. Как и положено людям его крови, веселый, горячий и очень, очень любвеобильный. В университете половина девчонок на потоке была с ним в тот или иной момент крайне близка, а другая, хотя и ничего такого не собиралась, но все равно поглядывала порой с живейшим интересом. Ребята ему, конечно, все жутко завидовали (включая меня), но парень он был добродушный, и ни с кем умудрялся не ссориться навсегда.

На четвертом курсе Арташ влюбился в Женьку Кляйман, девушку красивую и улыбчивую, но с мощным и холодным разумом. То есть на походы в рестораны, кино и подаренное на день рождения золото она реагировала с искренней радостью, но о свадьбе речь не заводила никогда и даже не намекала на такую возможность. Арташ, весь такой радостный и влюбленный, был уверен, правда, что наконец-то нашел любовь всей своей жизни, и с нетерпением ждал конца выпускного курса, чтобы устроиться на приличную работу и оформить отношения окончательно.

Финал оказался предсказуем — он бросил аспирантуру ради высокооплачиваемой, хоть и выжимавшей все соки должности на другом конце города, чтобы ни в чем не отказывать своей любимой Евгении. А любимая Евгения бросила неперспективного Арташа ради многообещающего любовника в городе-герое Москва.

Это я все к чему веду — очень трудно, когда твой мир рушится в пыль и щебень, когда за секунду умирает и распадается то, что ты считал вечным, стоящим навсегда — но нужно продолжать работать, отвечать на вопросы и улыбаться, будто ничего не случилось. Потому что как бы тяжело, как бы больно тебе ни было, планета продолжает все так же равнодушно вращаться. Ни ей, ни подавляющему большинству ее обитателей нет до твоего безысходного горя и отчаяния никакого дела. Время идет, часы тикают, и никто не может позволить себе остановиться, чтобы выразить свое сочувствие. Жизнь несется своим чередом.

Помню, как мне на работу позвонил тогда Арташ и странным, мертвым голосом попросил встретиться. Попить кофе и поболтать, прямо сейчас. Я отпросился у начальника — срочных заказов на перевод все равно не было, граждане успешно использовали для этих целей своих детей-школьников — и выскочил в ближайший Coffee Life. Помню этот его взгляд — неподвижный, остановившийся, помню сорванный голос — Женька уже была в поезде, уже подъезжала к границе и готовилась заполнять миграционную карту, а он все звонил ей, все пытался что-то объяснить, переубедить в чем-то.

— Не могу работать, — пожаловался он мне тем же самым голосом. — Руки дрожат, не могу ни одного чертежа делать. И говорить тоже плохо получается. Заколдовала, ведьма — как же так получилось, как вышло, ничего не пойму, да.

— Жизнь продолжается, Адабашьян, — высказал я тогда самую отвратительную банальность, которую смог придумать. — Все, что остается тебе — забыть ее и выбросить из головы ко всем чертям.

— Ха, — сообщил он без эмоций. — Как будто это можно сделать — забыть. Ты же ее помнишь? Даже ты ее помнишь и не забудешь, хотя и недолюбливал всегда, да и ты ей тоже, в общем, не нравился. А я? Что про меня говорить? И как вообще жить дальше, кто может сказать?