Он оставил рыдающую Анзу, оставил опустошенный руками нелюдей дом, оставил вызванную ранением неуверенность в собственных силах для того, чтобы найти своего сына. Оставил все, ради сына.
Манабу ушел.
Ушел, чтобы многим позже из уст обычного пьяницы узнать об истинной судьбе "своего сына".
Ушел, чтобы вернуться полным не печали, а гнева.
* * *
Почти две недели продлилось мое путешествие на торговом судне под управлением "Корри".
Почти две недели продлилась моя постоянная игра в кошки-мышки с командой того корабля.
Почти две недели я спал так мало, что засыпал даже стоя.
Почти две недели я ел так мало, что едва удерживал себя от того, чтобы не начать есть дерево.
Возможно, это был самый тяжелый период в этой жизни. Без припасов, без законного места на корабле, мне приходилось по ночам, рискуя нарваться на не спящих дежурных, пробираться то в кают-компанию, в надежде найти что-нибудь съедобное, то на гальюн, когда сил терпеть уже не было. Грузовой трюм, в котором я с трудом нашел для себя тихий и надежно скрытый уголок постоянно посещался кем-либо из экипажа, не предоставляя и шанса на нормальный сон или просто отдых. Дикие головные боли от постоянного и непрекращающегося использования Бьякугана больше не утихали, а сами глаза покраснели и раздраженно ныли. Спасаясь от скуки, я пытался занять себя чем-нибудь, пытался вернуться к позабытым экспериментам с чакрой, но общее состояния организма и окружения не давали мне сосредоточиться на чем-либо. Сил едва хватало на то, чтобы просто не попадаться...
Я уже почти отчаялся, когда мы наконец-таки прибыли на остров Хаха, что был частью Страны Моря. Да, я знал его название — за все время проведенное на корабле мне наконец-то удалось дорваться до карты и я не скупился на силы, тратя их все на её изучении. Денно и нощно, дорываясь до неё Бьякуганом, мне приходилось запоминать каждый островок, каждую страну и портовый город. Без знания географии дальше мне пришлось бы худо.
Прибытие в город не решило моих главных проблем — желания поесть и поспать. Лишённый денег и возможностей их заработать, мне буквально пришлось прибегнуть к недопустимым ранее методам себя обеспечить. В тот же день, каким-то чудом украв несколько ломтей вяленого мяса с прилавка зазевавшейся женщины, я без зазрения совести расправился с ними в грязном переулке, не обращая внимания на мусор под ногами. Воистину, как же сильно меняются люди, как сильно они могут раздвинуть собственные же рамки допустимого, когда жизнь хорошенько их прижмет.
Меня прижало, заставив изменить своим принципам.
Страна Моря не была моей конечной целью — та была немногим дальше и путь до неё вновь лежал через море. Потому я остановился в этом городе и никуда не торопился, потому я, лишенный как денег, так и пропитания, ждал нужного мне судна безнаказанно тыря еду с прилавков разных магазинов. И пусть мне хорошо было известно о том, что моя белая полоса на поприще воришки долго продолжаться не сможет, особого выбора у меня не было. Я хотел жить, а других способов по добычи пищи попросту не было видно... до одного момента.
Лишь тогда, когда очередное воровство едва не закончилось для меня печально, когда будучи пойманным за руку тощим мужичком, меня спасла лишь жалость торговца, передо мной забрезжила новая возможность. Отвратная, низкая, но все-таки возможность.
— Я понимаю, что тебе тяжело слепым, — говорил торговец, не сводя глаз с моих выглядывающих из-под маски шрамов, — , но воровство это не решение. Другие продавцы не будут столь же добры.
Эти простые слова простого человека своей простотой и лживостью смогли меня подтолкнуть в нужном направлении. Он говорил про доброту, но на его лице была лишь жалость, намекал на сострадание, но подразумевал лишь подачку. Этот торговец не был хорошим человеком, нет. Он лишь был недостаточно плохим, чтобы вырвать из рук слепого ребенка ворованный кусок мяса.
"Не сострадание, а жалость, не дар, а подачка", — лишь тогда, когда я смог понять, что именно этими принципами руководствовался торгаш, передо мной и открылся новый способ добывать себе на жизнь...
Сложно представить как сильно мне пришлось себя ломать, чтобы все-таки прибегнуть к нему, как долго пришлось убеждать самого себя в необходимости такого шага. Я не решался долго, так долго, что серьезно опасался умереть от голода... Но обстоятельства оказались сильнее меня и моих принципов.
Оживленная улица, картонный ящик, максимально страдальческая мина на лице, подмятая честь и гордость — вот он рецепт идеальной "работы" для обездоленных. "Работа", к которой меня вынудил прибегнуть собственный же организм.
Это было противно... мерзко... унизительно. Еще никогда в жизни я не чувствовал себя более жалким чем в тот момент. Нет, в этом не был виноват способ добычи денег, хотя и он для меня был не приемлемым. Нет. Противна была моя собственная реакция на каждый удар монеты об картонное дно коробки. Этот простой, глухой звук вызывал во мне такую отчаянную радость, что я невольно испытывал к себе сильнейшее отвращение — никогда не думал, что смогу так радоваться жалким подачкам... А взгляды, которыми меня одаривал едва ли не каждый прохожий... Тьфу! Они были попросту невыносимы! В каждом из них было столько презрения, отвращения и пренебрежения, что я едва не начал проклинать собственные же глаза. Да...на второй день, я сидел уже с отключенным Бьякуганом, от чистого сердца благодаря повязку на лице.
Спасибо ей за то, что она защищала меня от всего презрения и жалости этого города.
Спасибо ей за то, что никто не видел моего красного лица.
Спасибо ей за то, что я никого не видел...
Но, даже при всех неудобствах, я бы слукавил, если бы сказал, что в смене класса с воришки на попрошайку не было ни одного плюса. Разумеется, были.
Глаза, что наконец-таки получили долгожданную заслуженную передышку, отдыхали, наслаждаясь, ставшей уже непривычной, темнотой. В ней было удобнее прятаться от красноречивых взглядов прохожих.
Желудок, что раньше перебивался крохами и редкой ворованной едой, теперь почти не пустовал. Пускай мне и приходилось экономить на покупках, но голодать себе я больше не позволял — слишком уж хорошо удалось прочувствовать, насколько же неприятно ощущать в животе зияющий, всепоглощающий провал.
Забытые мною эксперименты с собственной чакрой вернулись — многочасовое неподвижное сиденье на одном месте способствовали тому, как нельзя лучше. Теперь, когда пустой желудок больше не отвлекал, а трезвая голова с легкостью воскрешала и тянула из памяти все известные по канону способы собственного развития, дело сдвинулось с мертвой точки. Если еще в самом начале основания возможностей своих глаз, научившись с легкостью направлять спокойные потоки чакры в любую необходимую точку, я остановился на этом, не видя в срочной необходимости в дальнейшем углублении, то теперь пора было двигаться дальше. Упрашивать себя не пришлось и с того дня каждый вечер, собрав в кучку деньги, мысли и пойманные на улице слухи, я покидал пределы города и, скрываясь от лишний глаз, вовсю резвился в расположившейся рядом чаще...
Чакра выходила из тела тяжело — с трудом, надрывом и даже болью. Не знай о наличии в теле сотен тенкетцу, с рождения пронизывающих человека, то я наверняка подумал бы, что своими попытками самолично пробиваю их в своей тушке. Приходилось терпеть и надеяться, что через это проходят все дети...
Следующие две недели упорных попыток, две недели истязательств над собой и природой, казалось прошли для меня зря. Хождение по стволу дерева? Вращение листа на ладони? Пф... Ничего подобного. Мои общие результаты, даже после такого количества истязаний, оставляли желать лучшего. Оставляли так, что я едва не начал считать себя бездарем.
Но все же они были... и только это, вкупе с затаившимся глубоко в душе желанием крови трех выродков не позволяло мне сдаться или отступиться. И пусть результатами были лишь еле прилипший к коре дерева сандаль и легкая дрожь листа в руке — радость моя границ не знала. Радость и мрачное предвкушение.
Успокаивался я лишь тогда, когда солнце окончательно покидало небосклон, оставляя после себя яркое зарево. Лишь тогда, я позволял себе по старинке залезть на широкие ветви облюбованного мною дуба и, с удобством на них расположившись, заснуть под нескончаемые думы.
Заснуть, удивляясь обстоятельствам, что имели такую власть над человеком.
Заснуть, зная, что и завтра я, наплевав на свою гордыню, буду обшаривать картонное дно своей коробки в поисках случайно закатившейся монетки.
Заснуть с сожалением, что сказка, в которой оказался я, была не для детей.
* * *
Какие мысли посещают голову, какой образ строит сознание каждого, кто слышит выражение "Морской волк"? Одинокий по жизни, свободный в пути и отношениях человек, живущий без привязанностей и ограничений? Творец своей судьбы, плывущий куда ляжет взор и берущий все, чего душа желает? Если да, то Райзо Хано — капитан небольшой двухмачтовой торговой шхуны, — был явно не из их числа. Романтика открытого моря, дух приключений, чувство собственной свободы и открытых границ — ничего этого не развилось в нем должной мере.
Он жил в долг и долгами же их отдавал, ненавидел море, но почти не покидал его, был свободным торговцем, но едва ли не цепью был прикован к земле. Парадокс на парадоксе... всю жизнь. Сейчас уже, после двух десятков лет проведенных на корабле, Райзо уже и не мог вспомнить, что же подвигло, что же подтолкнуло его к такой жизни. Не мог, да и в целом не хотел — были заботы и поважнее.
Легкий пинок по туше обычного пьяницы вызвал у того непроизвольный протяжный стон.
— Мразь, — выплюнул Райзо, переступая через его тело. Как же он ненавидел подобных типов — бесполезных, ничего не достигших, топящих свою жизнь в алкоголе. Подонки, что даже осознавая собственную ничтожность имели наглость просить у окружающих жалость и сострадание.
"Хрен вам, учитесь выбираться из ям самостоятельно", — любил говорить Райзо, ставя им в пример самого себя — живущего полною жизнью не смотря на общее положение дел. Даже будучи беспросветным должником едва ли не в каждом порту Внутреннего моря, он всегда находил работу, оплата за которую, хотя бы на время, но успокоит самых рьяных держателей его расписок. Он работал не сдаваясь, в надежде однажды схватить свою удачу за хвост.
Именно за одной из таких работ Райзо и прибыл в Каркут — его личное райское местечко. Этот единственный на весь остров Хаха порт был тем самым местом, где его репутация твердо держалась на уровне "надежный перевозчик". Ни долгов, ни последствий проваленных поручений, ничего — только отменная история работ. Лишь здесь Райзо всегда мог наедятся на выгодный и нетрудоемкий заказ.
Торговая лавка, к которой он держал свой путь, была хорошо ему знакома — с его хозяйкой Райзо связывали долгие года крепкой дружбы и плодотворного сотрудничества. Уже и не раз, и не два они лишь на слепом доверии шли на уступки, выручая друг друга из щекотливых ситуаций. Да, Минэко была именно той, на которую Райзо мог сейчас положиться.
Глубоко вздохнув, нацепив на лицо свою лучшую доброжелательную улыбку, мужчина слегка подрагивающей рукой толкнул дверь и под громкий звон колокольчика, прошел внутрь. Легкий мандраж из-за так долго ожидаемой встречи охватил его тело.
Они увидели друг друга почти одновременно: он лишь подняв голову, она — обернувшись на звонок дверного колокольчика.
— Бог ты мой! — удивленно воскликнула хозяка, выбежав встречать дорогого гостя. — Райзо! Вернулся!
Искренне радуясь такой теплой встрече, Хано не мог не улыбнуться.
— К тебе и не вернуться? — усмехнулся капитан. — Увольте! Ты же меня на другом континенте достанешь!
Прекрасно понимая на что намекал её хороший знакомый, Минэко тотчас заметно стушевалась, но уже через мгновение смогла взять себя в руки. Руки в бока, грозный взгляд, и вот продавщица уже переходит в наступление.
— А ну не наговаривай! — доброжелательно рыкнула женщина. — То было лишь раз и то из-за тебя же. Долго мне припоминать еще будешь?
Райзо лишь развел руками, молча наблюдая за притворно злой женщиной.
— А-а, черт с тобой, — уже успокоившись, махнула рукой продавщица. — Надолго к нам?
— Нет, проездом, — покачал головой мужчина, с удивлением отмечая, как после его слов понуро опустились плечи хозяйки магазина. — Можно сказать заехал лишь ради тебя.
Минэко кажется сама не заметила, как после этих слов на её лице вновь расцвела счастливая улыбка. Даже ей, уже прожившей большую часть своей жизни женщине, внимание такого надежного мужчины как Райзо, было приятно.
— Значит, заскочил поздороваться? — уже с новыми нотками в голосе, любопытствовала хозяйка. — Или...
Вновь зазвенел дверной колокольчик, прерывая разговор и разрушая сложившуюся атмосферу. Посмотрев на так по детски обиженное лицо хозяйки, недовольной случившимся, Райзо в очередной раз улыбнулся и не спеша развернулся.
На первый взгляд могло показаться, что там никого нет — такой маленький был новый гость. Несколько коротких и, что удивительно бесшумных, детских шагов, и вот рядом с ним уже стоял маленький, грязный малыш со спутанными красными волосами. Стоял, вытряхивая на высокую, достающую ему едва ли не до подбородка, витрину мелочь.
— Оден, пожалуйста, — тонким, будто только прорезавшимся голосом, попросил мальчик, отсчитав необходимое количество монет.
— Минуту, дорогой, — улыбнулась Минэко и, бросив виноватый взгляд на Райзо, скрылась в глубине своей лавки.
А сам Райзо... а Райзо не сводил любопытного взгляда с новоприбывшего гостя. Лишь одного взгляда ему потребовалось, чтобы понять, что стоявший перед ним мальчик был далеко не так прост, как мог казаться — слишком уж он уверенно двигался для слепца с маской, закрывающей большую часть его лица. Не было ни неуверенности в каждом следующем шаге, ни осторожности, ни страха столкнуться с чем-либо — пацан ходил так, будто точно знал, что именно было перед ним. И пускай это было ненормально, но вот только все это Райзо заметил уже после того, как действительно заинтересовался пареньком.
Цвет его волос — вот что первым делом бросилось в глаза бывалому мореплавателю. Грязный, скрытый под тонной пыли и листьев, но тем не менее заметный красный оттенок сложно было попутать с чем-либо иным. Именно за этим цветом охотились разномастные шиноби, которых Райзо перевозил на один островок у берегов страны Огня больше полутора десятка лет назад. Именно этот цвет, пойманный живьем и переданный ему, он увозил с берегов того сожженного селения.
Райзо буквально на мгновение прикрыл глаза, пытаясь успокоить бушующие в голове мысли. Еще ни разу за последние года удача не была к нему столь близко, не появлялась такая легкая, пуская и немного незаконная, возможность подзаработать. Райзо стоял и боролся... боролся не с собой, но с соблазном.
* * *
