Оборотная сторона Света. Часть 1 Бешеный Волк

Матерый тхарг лежал возле крыльца, опустив голову на передние лапы и наблюдая за деревенской кутерьмой. Уши беспокойно подергивались, прислушиваясь к тому, что творилось за дверью.

Слабость вожака сильно тревожила Тайрелиона. Если он слишком долго не будет показывать стае свою власть, большинство может бросить его. Или, что еще хуже, оспорить главенство. Времена сейчас не те, Темные признают в большей степени звериные законы, а не старые догмы почивших Кланов. Единожды завоеванное господство Волку придется раз за разом доказывать до тех пор, пока несогласных попросту не останется. То есть, всю жизнь.

Говорят, жертвы Юфуса не выживают вообще. Тагару однажды доводилось видеть тело бедолаги, вызволенного из некромантских подвалов перед самой смертью. Честное слово, высушенные мумии из старых крипт выглядят лучше! Стоило несчастному испустить последний вздох, как плоть его попросту рассыпалась под пальцами... А Волк не просто выжил там, но и благополучно сбежал.

Он обязан справиться сейчас!

Скрипнула дверь, на крыльцо вышла бабка. Тхарг поднял морду, вопросительно взглянул на нее. Ведьма поманила его сухим пальцем. Встал, подошел. Даже на четырех лапах стоя, он смотрел на старуху сверху вниз.

— Отправишься в лес, к поваленному кедру над ручьем. Поймаешь там молодую косулю и притащишь ее сюда живой. Ясно?

Чего уж тут неясного. Придется в самом деле пойти и принести. Тайрелион еще раз прислушался к внутренним отголоскам и связям, но все было тихо, Ваэрден не отзывался, как будто его разум спал. Тагар вздохнул, развернулся и потрусил к воротам.

* * *

Свернувшись клубком в теплом гнезде, он слушал звуки логова. Скрип старого дерева, шорох мышей под полом, шум ветра в кровле. Голоса и шаги его не трогали. Запахи трав и кипящего на огне варева щекотали ноздри. Абсолютное спокойствие поселилось в душе и теле впервые за долгое время. Инстинкт нашептывал разуму, что рано или поздно все будет правильно, а пока — незачем спешить и все время куда-то бежать.

Приоткрыв один глаз, Волк лениво посмотрел на низко нависшие закопченные балки. Там висели пучки сушеных трав, в полумраке похожие на свернувшихся летучих мышей. Горбатая бабкина тень металась по стенам вслед за хозяйкой, а та знай себе что-то шурудила в котле, напевая под нос тягучую мелодию без слов. Рейн не было. Но ее молочно-можжевеловый запах присутствовал всюду и пропитал шкуры, на которых он лежал. Смутно шевелились какие-то воспоминания о близости с ней, но наверное, ему все это привиделось.

Тело внезапно окатила волна липкого неприятного жара, Ваэрден недовольно заворчал. Звук этот самому ему показался слишком громким, уши моментально прижались к голове. Показалось кощунством нарушать эту благостную тишину, наполненную застывшим временем. Шевелиться... Думать... Зачем? Даже раздражение на вечную собственную слабость после каждой приличной драки помаячило и отступило, устыдившись. И голоса в голове смолкли. Может быть, стоит еще подремать, пока дают?..

Не тут-то было.

Гвалт возбужденной стаи ворвался в тишину, разбив ее вдребезги. Они что, желают его видеть? Все сразу?

Совсем с ума посходили.

Бабка встрепенулась, ухватила метлу и ринулась к двери в сенях.

— А ну кыш, оглоеды! — громыхнула она, шуганув Темных, словно надоедливых гусей. — Чего разгалделись?! Не до вас ему!

— Да нам бы узнать, госпожа, — послышался голос Миары. — А то от Рейн и полслова не добьешься.

— И правильно, — продолжала ворчать Тагира, перегородил древком метлы дверь, как стражник в почетном карауле. — И нечего вам знать! — она еще что-то пробухтела, пошуршала, раздался удар метлы по чьей-то нерасторопной заднице, а после задремавший было Ваэрден услышал знакомые шаги. — Ладно, уж тебе можно. За это сам в него траву вольешь.

"Какую еще траву?" — вяло подумал Волк, приоткрывая глаза.

Безмерно уставший и небритый Разэнтьер как раз снял заснеженный полушубок и тяжело сел на край лежанки.

— Ты самую малость до упыря не дотягиваешь, — оскалился ифенху, изобразив попытку пошутить.

— А ты на него уже совсем похож, — не остался в долгу риану. — Вон, кожа да кости. Давай пей, что велено.

— Твой риану дело говорит, — кивнула ведьма, помешав в котелке ложкой в последний раз и взявшись сливать пряно пахнущий взвар в кружку. — Дрянной мальчишка Юфус пьет из тебя жизнь. По капле и медленно, но он не успокоится, пока не иссушит тебя до дна.

Ваэрден промолчал и отвернулся, уткнувшись лицом в подушку. От одного упоминания мерзкого имени сделалось тошно, хоть вой. Даже когда жесткая натруженная оружием ладонь человека легла ему на загривок, стала перебирать волосы, подобралась к ушам — он не дернулся, не зарычал.

— Там детвора дерево мун булками обвешивает, — принялся рассказывать Разэнтьер, безотчетным жестом почесывая ифенху за ухом. — Мальчишки умудрились аж на самую вершину залезть. Она под ними раскачивается, а матери внизу стоят и, на чем свет стоит, бранятся. Уже просили Римара туда забраться, и шкодников за пятки покусать.

— Полез? — заинтересованно обернулся Ваэрден. Римар перекидывался лаской, взбежать по шершавому стволу и колючим веткам он мог без труда.

— Не-а. Сказал, что сам так же лазил, когда мальчишкой был.

Ваэрден нахмурился, пытаясь припомнить, а доводилось ли самому сидеть на вершине дерева мун с булкой? Вышло плохо. Человеческая жизнь как будто скрылась в вязком тумане, и все попытки отыскать ее заканчивались ничем. А зачем вешают булки на дерево?.. Ах да, чтобы приманить птиц и удачу. С какой стороны птицы больше склюют, оттуда и удачу в наступившем году ждать стоит.

Он уже и забыл, какими бывают праздники Излома года. Всегда старался в эти дни уходить в лес, подальше от шумных людских скопищ.

— Где мы теперь? Все дошли?

— Все. И даже ран серьезных почти ни у кого, только Дайрен топором себе по ноге шарахнул, когда дрова рубил.

Волк фыркнул. Бывший интендант работать руками не умел никогда, и женушка частенько гоняла его скалкой за леность. Удивительно, что совсем не отмахнул.

— Это село власти Инквизиции не знает, — продолжал рассказывать Разэнтьер, как бы невзначай подсовывая Ваэрдену кружку с отваром. — И про известных богов никто ничего не говорит. Зато я слышал, что где-то неподалеку отсюда стоит заброшенный храм Колеса, и люди туда до сих пор с подношениями духам ходят.

— Храм Колеса? — удивленно переспросил ифенху. — Убери эту гадость, а то я тебя покусаю!

— Больно ты сильнее меня сейчас! — усмехнулся Воладар. — Пей сам, а не то я помогу.

— Не бойся, — подала голос бабка, подняв глаза от разложенных на столе трав, грибов и чего-то еще невнятно-сушеного, — она тебя не обожжет. Она прирученная.

Ваэрден вздохнул, перевел взгляд с кружки на решительно сжавшего челюсти риану, потом обратно. Вздохнул еще раз, привстал... И глотнул, ожидая, что жидкий огонь хуже спирта обожжет рот, горло и внутренности, но кроме противного, горько-вяжущего вкуса не ощутил ничего.

— Пей быстрее, — посоветовал Разэнтьер. — Остынет — еще хуже на вкус будет.

Слабость и жар разливались по телу от каждого глотка, из Волка словно вынули разом все кости. Воладар едва успел подхватить выпавшую из ослабевших пальцев посудину и пихнуть под спину подушку. Его лицо опять поплыло перед глазами, приобрело четкие, жестко выточенные черты зрелого Темного. Не хватало только мягких складок кожистых крыльев за плечами. Ваэрден хотел было спросить про гвоздик, но передумал — чересчур заплетался язык. Бабка подошла и села рядом прямо на пол, подобрав ноги. Чем-то она напоминала белку в своих рыжевато-серых мехах. Сухие пальцы шустро сплетали в косицу длинные полоски выделанной кожи.

— Не заброшена святыня, — негромко проговорила она. — Только забыта. Но Духи по-прежнему там, ждут, когда их призовут к служению. Если ты где-то и найдешь спасение от своих врагов, то только у них.

С трудом разлепляя глаза, Ваэрден следил за руками ведьмы. Это помогало хоть немного сдержать подкатившую к горлу тошноту — зелье отчаянно запросилось наружу. Тагира бросила на него пристальный взгляд переливчатых глаз и молча пододвинула к лежанке ведро. Он едва успел приподняться, как строптивое нутро сжалось в судорожный комок, и вместе с травами горлом хлынула черная желчь.

...Сколько прошло времени прежде, чем судороги его отпустили, Волк не знал. Очнувшись, обнаружил, что безвольной тряпкой висит у Разэнтьера в руках, и силы совсем его оставили.

— Ничего, это полезно, — утешила Тагира. — С тем, сколько некромантской гадости я из тебя вытащила, ты давно помереть должен был.

— Не помер же до сих пор, — сварливо пробурчал Волк. — А уж сколько лет его терплю...

— Кончилась твоя терпелка вестимо, если он может тобой как игрушкой пользоваться, — отмолвила бабка, тряхнув головой. — Едва отбила тебя в этот раз. А уж удастся ли, если снова позовет — одним Духам ведомо. И ведь не самый же сильный из Хранителей гаденыш этот. А гляди ж ты...

— И что мне с этим делать? — хмуро буркнул Волк.

— Защитить от смерти может только жизнь. А кому защищать тебя, если ты сам от круга отказываешься? Была бы я моложе — было бы легче... А в старом теле, — ведьма закряхтела напоказ, согнувшись в три погибели, будто ее скрутил страшнейший радикулит, — жизни-то не больно много остается. Вон и вчера пришлось твою женщину звать. А она не умеет-то толком, да и рано ей еще. А сам ты ей не помогаешь.

Он от изумления даже забыл про собственную слабость и приподнялся на локте, уставившись на ведьму подозрительным взглядом.

— Ты о чем, женщина? От чего я отказываюсь? Мне эти ваши магические материи до одного места, я просто жить хочу нормально!

Он зашелся тяжелым кашлем и свалился обратно на подушку. В глазах потемнело. Бабка протянула кружку с водой и продолжила, как ни в чем не бывало, гнуть свою линию:

— В тебе от живого — только то, что ходишь ты пока еще сам. Еду в тебя пихают силком, любовь — тоже силком. Привязываться ты ни к кому не хочешь. Сам от жизни отказываешься — вот некромант и берет с каждым днем силу все большую. Да и Хранителем мир тоже не просто так избирает. Прими этот дар, дойди к Колоннам — и твоя воля будет над волей Круга! И тем более над волей заигравшегося в могущество гаденыша Юфуса! Если и так не понял — ответь мне на вопрос. Ради чего ты все эти столетия жил?

Прозрачные колдовские глаза смотрели на Волка в упор, словно просверливая в нем сквозную дыру. Под этим взглядом хотелось съежиться, спрятаться, стать невидимкой, мухой, кем угодно, чтобы только избежать бередивших душу вопросов. Но Тагира отвернуться не давала и ждала ответа.

Теперь Ваэрден уверился в том, что ведьма — сумасшедшая. В самом деле, что за странные речи? Раздражение вскипело волной, заставило вскинуться, снова закашляться. Круг, Хранитель... Она что, дурмана наелась для своего колдунства?

— О чем ты? — настойчиво повторил он, едва приступ отступил. Молча сидящий рядом Разь подставил плечо, придержал поперек туловища.

— О том, что для того, чтобы хотя бы противостоять некроманту, тебе надо знать, ради чего ты все это делаешь. Не бегать и не прятаться от страхов, а сделать свой мир таким, чтобы некроманту в нем места не нашлось. И это будет лучшим щитом. Так что спрошу еще раз. Ради чего до сих пор?

Ваэрден растерянно замер, не зная, что ответить. Внезапно невесть откуда дохнуло холодом, и он зябко передернул плечами, завернулся в шкуру.

И правда, ради чего? Почему он все эти годы упорно стремится выжить, когда проще было бы махнуть на все рукой и тихо сдохнуть, разом избавившись от бессмысленной изнуряющей гонки. До сей поры он ведь никому кроме хозяина не был нужен. А подвалы некромантского особняка — совсем не то ради чего стоит цепляться за жизнь.

Почему он не позволил себе умереть еще тогда, получив во время очередного наказания воспаление легких — болезнь, для Темных более опасную, чем для людей? Что толкнуло его снова показать смерти кукиш и пуститься в бега?..

Гидра непрошенных воспоминаний подняла головы в мутной глубине души и всплыла на поверхность. Забытое встало перед глазами так ярко и четко, словно это было вчера. Повеяло не просто холодом — лютым зимним морозом.

Тот же подвал. То же кольцо в полу. Та же цепь и тот же ошейник. Вот только вода на камнях схватилась корочкой, а стены покрылись белым налетом инея. Факелы не горят. Темень разгонят только столб бледного света, льющийся из зарешеченной дыры в потолке. Сквозь нее залетют снежинки и медленно опускаются в маленький сугробик.

Холодно.

Который это день?

Волк не помнил. Он давно уже оставил попытки отползти подальше от нарастающего сугроба — длины цепи не хватало — и просто лежал, сжавшись в промерзший клубок. Тело одеревенело и холода уже не чуяло. Мысли застыли и смолкли, не тревожа уставший разум.

Даже вина, которой он навлек на себя это наказание, стерлась из памяти, как ненужный хлам.

Почему он одежду не оставил...

Слышатся какие-то голоса, звон. Холод постепенно отступает. Ну вот, — подумалось, — наконец-то согреюсь. А что кашель иногда... Так это неважно. Пение, тягучая мягкая нота, и голос, кажется, женский. Не замолкает ни на миг. Все очертания размываются в темной сери без начала и конца. Боль — его постоянная спутница — отдаляется.

Отдаляется...

— Да он что, совсем охренел, гаденыш мелкий?!

Низкий яростный рык чужого голоса разбивает благостное спокойствие, вырывает из него, вколачивает обратно в тело, которое кашель выворачивает наизнанку. Ошейник лязгает, отпускает истерзанное горло, но сил это не возвращает — дар почти убит. С трудом разлепив глаза, ифенху видит над собой человеческое лицо и не может узнать его. Седые волосы, невнятные, будто смазанные черты лица... Новый садовник? Здесь? Откуда у него ключи от подвала и ошейника?

— Потерпи, волчонок, сейчас все будет.

Он хотел отмахнуться, но человек оказался сильнее. И у него с собой были теплые одеяла.

Так хотелось хоть кому-то верить... Не сдавай меня Юфусу, только не ему!..

— О Стихии, весишь, как дите малое. Чтоб этому отродью червячному дюжину дней кряду слизняков жрать!

Человек все говорил и говорил, костеря некроманта во все корки, но Ваэрден его уже не слышал, соскальзывая в глухую черноту забытья.

Он долго плавал в липком мраке, где не было ничего кроме слабости. Она не давала проснуться, но и уйти за грань сна, туда, в вечный покой — тоже не получалось. И Ваэрден падал, падал...

— Интересно, — внезапно заговорил кто-то голосом садовника, — почему ты так стремишься туда попасть?

— Куда — туда?

Внезапно Ваэрден очутился на пыльной каменистой дороге под бледным негреющим солнцем, затянутым туманной дымкой. Удивляться он не стал. Зачем? Ежу понятно, что все это чудится в предсмертном бреду в сугробе. И нет никакого садовника. А есть... А кто, собственно, есть? Ифенху огляделся в поисках говорившего, но кроме громадной зверюги, очень похожей на кота-переростка с рогами, никого не увидел. Зверь сидел посреди дороги, обернув роскошным хвостом толстые лапы, и пристально смотрел на Волка.