Сегодня - позавчера_3

— Не о том думаешь.

— Ты мой глюк! Ты мне ещё поуказывай, о чём думать! Брысь под лавку! Глюк позорный!

— Перебьёшься! Посмотри на его левую руку. Ту, что бревном лежит.

Посмотрел. Татуировка. Котёнок или какое-то другое кошачье существо с лицом сфинкса лежит свернувшись клубком. Очень качественная и чёткая татушка. И что?

— И что? Блин, командир, ты когда головой работать начнёшь? Я — твой глюк, я, по определению, не должен думать за тебя!

Громозека наконец выковырнул что-то из носа, вытер об штаны, спрыгнул со своего насеста, но до пола не долетел — растаял в воздухе.

Ага, опять слинял! А я, значиться, тут больную голову напрягай! Бедная, бедная моя голова! Как же ей досталось за этот год в этом мире!

Так, погоди! В этом мире! Вот — ключ!

В этом мире татуировки — не особо приняты среди, так скажем, европейцев. А прямо говоря — среди бледнолицых. Тату тут презренно именуются наколками и носят сугубо описательный характер. По тату ты можешь узнать имя владельца, место его службы или отсидки, принадлежность к особым кастам, типа наколок электриков в подмышечной впадине, срок отсидки и его положение в воровской иерархии. То есть, наколки — как паспорт — сугубо информативный документ. А котик? Украшательство! Не вписывается.

Ну и что? Из всякого правила должны быть исключения. Может этот Пяткин — тоже сильно оригинальный человек? Ну, вот, захотелось ему! И что? Тату и тату. С кем не бывает? Был на юге с дамочкой, зашли в тату-салон, она его уломала, чтобы он потом уломал её. Вот и ходит теперь с легкомысленным котёнком в полруки. Законом не запрещено.

Голова разболелась невыносимо. А мясник местный только рассмеялся в лицо. Обезболивающее? Забудь! Тут только наркоз вносится молотком по темечку. Даже спирта нет. Можешь покурить полупревшую солому — в том смысле, что курить так же нечего. Да, и спички — детям и пленным — не игрушки.

Вышел на воздух. Перемещаться внутри периметра лагеря не запрещалось. Не приветствовалось, но и не препятствовалось. Немцы вообще не лезли в периметр. Тут для этого шавок хватало. Хивики, предатели, ссучившиеся и другая мразь тут устроили порядок похлеще гулаговского. Так что мне, болящему, никто ничего не говорил. Ходи себе. В столовку не лезь до обеда, да к периметру не подходи. И вообще — не отсвечивай. Прикинься ветошью. Так я и сделал.

Но, порция кислорода мне не принесла облегчения. Наоборот. К разламывающейся от боли головы прибавилась боль от света в глазах, боль в руке, в разбитом лице, в отбитых почках, в посечённых ногах.

Я взвыл, проковылял обратно десять шагов до своей шконки и рухнул на неё грызть прошлогоднюю солому. От боли, от голода, от отчаяния. Не помогает солома. Может не того сорта? Ячменная была бы лучше? Ну её, от неё ещё больше бы всё чесалось.

К темноте припёрлись эти трое — Пётр-Апостол, Крыс и Авторадио. Пожрать принесли. Они ходили на работы, весь день какие-то доски перегружали с вагонов в машины. Там их покормили, вот они и прихватили мне. Заботливые какие! Палитесь, ребята. Хотя, если бы не чекистское натаскивание меня на измену — принял бы за чистую монету. За доброту душевную.

— Благодарствую, конечно, но — чем обязан? — удивился я.

Вот так вот — подсадили меня кровавая гэбня на параною!

А сам внимательно смотрю непрямым взглядом за лицами. Крыс растерялся, Авторадио удивился, Апостол огорчился. Потом он наклонился ко мне и шепнул:

— Набирайся сил. Бежать будем.

Я не смог сдержать усмешки:

— Это без меня. Спасибо, за хавчик, но я явно не беглец. Отбегал своё. И зачем я вам?

Обиделся, посмотрел осуждающе, отвернулся.

— Ладно, командир, ты питайся. Мы завтра ещё заскочим, — с радостной улыбкой сообщил Авторадио.

Вот даже как! Я — командир? Чёй-то вдруг?

Тут мой взгляд попал на Пяткина. Уж не в тебе ли дело, розовопяточный ты наш? Наколка эта... не понял! Чё за...? Он же клубком был свернут! Почему котёнок с мордой сфинкса теперь сидит и пялиться на меня?! Тату меняет форму?!

И тут я выпал в осадок. До утра.

Боль, терзавшая моё тело, свербила теперь где-то на периферии сознания. А моя тяжелая тугосоображающая голова лопалась от разворота мыслей в обратную сторону.

Незаметно для себя за ночь я перешёл из состояния прострации в боевой режим. Потому что надо Федя, надо! Потому что я опять нашёл что-то на дне выгребной ямы. И это что-то сейчас обладало технологиями недоступными не только середине 20-го веки, но и началу 21-го.

Меняющие конфигурацию татухи — это из какого "прекрасного далёка"?

— Вот так я и решил воспользоваться планом немцев для собственного побега. Только мне надо было срочно поправляться и совсем не обессилеть на их лечебной диете. Был только один способ улучшить свою пайку — идти работать.

— В таком состоянии, как ты описывал?

— Другого состояния у меня под рукой не оказалось.

Особист горестно хмыкнул, что-то пометил в блокноте. Как так у него всё горестно и пессимистично получается?

— Как отнеслись к вашей готовности к работам немцы?

— Немцы? Никак. Им совершенно прохладно кто именно будет работать. А вот наши, ну, бывшие наши соотечественники, решили, что я у них хлеб отбираю. С тем и наехали на меня. пришлось одного отправить отдохнуть, чтобы остальных охлануть.

— Одной левой?

— Ну, больше правой ногой. Я его пнул в колено, а когда он пополам сложился, пробил как пенальти в голову.

— Сразу поняли?

— Тут мои, хм-м, как их назвать-то, ладно — спутники, подоспели.

— Апостол, Крыс и Авторадио? — спросил особист, сверившись с блокнотом.

— Они самые. Ага, я стал как тот Д*Артаньян с тремя мушкетёрами.

— И как работали?

— Нормально. Не хуже других. Мы в этот раз попали на ремонт пути. Так что я не был лишним. Рельсы таскали за километр на верёвках. Перекидывал через шею и тащил.

Ага, больше руководил процессом. Так даже выше оказалась выработка. Потому что не на горбу их надо нести, а тащить верёвками прямо по рельсам пути. Предателю, что был нам за прораба так понравилось, что он нас "застолбил" за этим видом работ.

Я вздохнул:

— Вот так я на немцев и работал. За паёк. И ждал момента.

— Вань, тут мне по секрету шепнули, что побег будет. Давай с ними! — возбуждённо шептал Апостол. Глаза Авторадио тоже горели. А вот Крыс был испуган.

— Куда?

— К своим!

— Это понятно. Куда рванут, когда столб свалят? В какую сторону?

Апостол аж отшатнулся:

— Ты знаешь?

— Догадался. Это самый очевидный план. Подгнивший столб, пропущена одна вышка — не просматриваемый участок, там овраг за ним. А за оврагом что? Ты знаешь?

— Нет.

— А то, что холодом с той стороны тянет — тебя не насторожило?

— Холодом? Не тянет оттуда.

— Нет, Петя. Я не участвую. И тебе не советую. А план тебе предложил не этот гнусный тип с оторванным карманом?

— Он, откуда...?

— Падла он. За версту птичьим помётом от него несёт. Провокатор он. Думаю, что он сам в рывке не будет участвовать. Я всё сказал. А там — как хотите. Всё, поездок прошёл, вон, вертухай уже кипятком писает. Давай, закидывай конец на путь. И-и-раз! Ещё раз! Погнали! Арбайтен! Веселее, негры, Солнце ещё высоко! На том свете отдохнём!

Слышь, Князь, а ты был прав — эсэсовцы с собаками реально повышают производительность труда!

Ночью поднялись крики, пальба, зарычали пулемёты, взрывы, вой мин. Ну-ну. Удачи, ребята! Удачи! Может вам повезёт уцелеть в этой операции руководства лагеря по выявлению и уничтожению лиц, склонных к побегу? Такой вот вариант усмирения. Завтра же в лагере будет тишь и благодать. Интересно, как провокатор сумеет избежать смерти? Какой уловкой?

Особист удивлён. У него даже удивление какое-то скорбное. Ничего не спросил. Ну, хозяин — барин.

А пока шухер, надо попытаться законектиться.

— Привет! Ты из какого года тут оказался? Ты русский? Какая страна?

Молчит, смотрит на меня. Пожал плечами. Ну, хоть жест знакомый. Ладно, поиграем в папуасов.

— Я — Ван. А ты?

Молчит. Может — так?

— Хелло! Хау а ю?

Всё одно молчит. Берёт своей правой рукой левую, кладёт на живот, задирает рукав. Татуха сфинкса стоит на задних лапах и со вскинутой в приветствии рукой. Ага! Есть контакт!

— Ты меня понимаешь? Ю андестенд ми?

Сфинкс медленно-медленно отрицательно качает головой, потом медленно-медленно достаёт из-за спины рамку, в рамке появляются какие-то символы, возможно буквы.

Я вздохнул. Блин, не бельмеса по-нашему не сечёт. И что с тобой делать? Языку учить? Если жесты отрицания и непонимания совпали, то шанс есть. Сколько времени это займёт? А с каждым днём я не крепчаю. Я уже едва способен на "рывок".

Будем думать.

— Ладно, давай. Пообщаемся.

Сфинкс мне махнул лапкой, Пяткин моргнул.

Ага, да и он не крепчает. Помрёт так, не дав выхода нам на своё высокотехнологичное наследие.

Так, надо поспать. Завтра — опять: "арбайтен!".

Так и стали общаться. Я сидел на шконке Пяткина, молол языком на отвлечённые темы, о том, что Солнце — желтый карлик, а Земля лежит на трех китах — Глупости, Алчности, Порочности, а сфинкс мне заторможено сигналил.

И ждал часа "Хэ".

Запуск игры

Видимо, конектин пипл не прошло незамеченным со стороны кураторов проекта.

Вот в одно холодное голодное утро нас, мушкетёров и ещё троих крепких мужиков, вытолкали из толпы гасторбайтеров. Всех остальных погнали на работы, а нас повели обратно в столовую. Налили пайку, которую мы мигом порубали (чё там есть? Жижу, что супом обзывается чаем посчитать западло и хлеб спечённый из муки, перемешанной с соломенной крошкой и опилками?) После этого нас погнали в лазарет, где мы грузили неходячих в машины. Мясник-врач командовал кого — в какую машину.

Случайно, (ага, верю, верю!) я и три моих мушкетёра, оказались в одном кузове с Пяткиным. Так вот, совпало. Бывает! И совершенно случайно, на нас хватило только одного предателя. С винтовкой. В тентованном кузове.

Поехали. Недалеко, правда, доехали. У того самого оврага, через который совершали побег наши буйные, колонна встала. Мы разгрузили две машины раненных, сложив их рядком на краю оврага. Некоторые заверещали, умолять стали.

— Прими судьбу достойно, — сказал я тому, который вцепился мне в остатки рукава, оторвав его. Блин!

А внизу — буйные. Воронки от мин, потроха. Овраг — заминирован. С той стороны были пулемёты, с лагеря крыли миномёты. Захлопнувшаяся мышеловка. Задумчивый взгляд Апостола на меня.

Предатели-конвоиры прошли вдоль ряда раненных, стреляя им прямо в лица. Как-то отстранённо слышал скрежет своих же зубов.

Смотри, Витя, запоминай! Смотри и помни! Это даже не немцы. Это свои. Свои! Русские! Смотри и помни!

— Потом мы столкнули тела в овраг, на поругание птицам и собакам, — вздохнул я.

Даже теперь мне тяжело рассказывать об этом. Мои слушатели тоже не поднимают глаз от пола.

— Продолжай! — поперхнувшись, потребовал особист.

— Две освободившиеся машины пошли назад, к нам посадили двух пленных и ещё одного предателя. За нашим я считал — он выстрелил четыре раза, не перезарядил винтовку. У него была обычная мосинка. И только один патрон. Второго не успел отследить. А у меня в гипсе — гвоздь. Ржавый, кривой, но 150-ка!

— Гвоздь? — покачал головой особист.

— Ага. Так вот у них была поставлена служба. Нашёл гвоздь на работах, спрятал, и ни одна падла не удосужилась меня обыскать. Мир погубят раздолбаи. Вот. Потому я проволынил при посадке в кузов, оказался напротив этого тупого предателя.

— Почему тупого? — спросил летун.

— Умные Родину не предают. И оружие держат исправным и заряженным.

— Продолжай, — поморщился особист.

— Так, вот, сидел я напротив него, а меж мной и свободой — ещё один. Минут через пять езды стал изображать, что мне стало плохо. Глаза закатил, стонать стал, валиться из стороны в сторону.

Напротив меня — предатель. Сытая морда типичного деревенского дурачка. Тупые, свинячьи глазки, рыжие ресницы. Сальная кожа. Он добивал наших с явным удовольствием.

И сапоги. Комсоставские. Почти новые.

— И как служиться немцам? — спросил я его. Апостол пихнул меня в бок. Знаю, что рано, но — ненавижу!

— Нормально! Не хуже, чем красным!

— Чё-то по тебе незаметно. Ходишь в своём.

— Ха! Скоро переведусь отсюда! Поеду краснопузых давить! — довольная морда предателя казалось сейчас лопнет от полноты чувств, его переполняющих.

— Заткнись, дурень! — оборвал его второй конвоир, отодвинув винтовку ещё дальше от меня, — Ты с какой целью интересуешься?

Да, этот не дурачёк.

— Да, вот, интересуюсь.

— К нам хочешь?

— Может быть. Одно только меня тревожит — что вы будите делать, когда наши вернутся?

И тут же удар локтём в лицо справа. От этого, что умный. Я ждал этого. Подставил лоб. В голове взорвалась граната. Блин, опять я забыл, что в черепке у меня гоголь-моголь. И трогать его не желательно.

В общем, поплыл я. Окружающая реальность стала медленно крутиться, как в иллюзионе. Тело Пяткина на носилках, взволнованные глаза Апостола, его усы, тент кузова, свинячья морда предателя плыли у меня перед глазами, меняясь местами, перемешиваясь с тёмными пятнами приближающегося обморока. Звуки стали гулкими, как в пустой бочке.

Нет! Нельзя уплывать! Нельзя прозевать минуту "Хэ"! Так, соберись джедай! Тебе же знаком способ. Сосредоточиться на одной точке, одной из картинок калейдоскопа. Да, вот это в самый раз! Сфинкс, что замер в позе готовности к прыжку. Татуха встала в центр калейдоскопа, остальное — закрутилось вокруг наколки ещё быстрее.

Вспомнил вчерашний наш "разговор" с Пяткиным.

— Ты понимаешь меня?

Моргнул. Да, значит.

— Ты немцам очень интересен.

Моргнул.

— Почему не делаешь то, что нужно им?

Водит глазами из стороны в сторону.

— Это значит — нет?

Моргнул. Ха, общаемся!

— У тебя есть что-то, что им нужно?

Моргнул.

— Я так думаю — тебе устроят побег. И мне.

Моргнул.

— Чтобы ты с моей помощью вывел их на то, что им нужно.

Моргнул.

— Так! Ты догадался?

Мельтешит глазами. Нет.

— А, это не первая попытка?

Моргнул.

— Всё чудесатее и чудесатее. И почему не получилось?

Никаких действий. А, у нас же двоичная система. Да-нет.

— А ты их собираешься вообще-то вывести на то, что их интересует.

Моргает. Прикольно.

— Да? Уже интересно. А что же это? Если не секрет.

Он скосил глаза на право. А, сфинкс. С наколкой тоже "нашли взаимопонимание". Он мне больше не демонстрировал анимацию. Сразу изображал черно-белый диафильм. Да-да, такой вот я древний — помню такой медиаформат. Сфинкс мне показал какую-то семечку подсолнечника.

— Не понял, — признался я.

Картинка изменилась — из "семечки" вылез хвостик ростка, потом появился круг, рядом с ним поменьше, они оба пропорционально уменьшались в размерах слайд от слайда, потом появился ещё круг. Волосатый какой-то. А потом появился круг, опоясанный кольцом. И я, наконец, понял.