Где-то я это все... когда-то видел

Моя версия подвисала в воздухе.

Да! Как я уже говорил, Гришко умел маскироваться.

— Ты должен знать об этом, Старик, — говорил Пятый, прямо глядя мне в глаза, — твою гипотезу о наличии крота в органах безопасности руководство считает бредом воспаленного воображения. Все улики — косвенные. Все предположения — интуитивные. Нет ни одного факта, связывающего Гришко с иностранными разведками.

— А Вы? Вы-то понимаете, что я прав?

— И я, и вся группа. Мы знаем, что ты прав. Версия логична и безупречна. Только, одной схемы, пусть и убедительно нарисованной, крайне мало. Ты это должен понимать. Тем более, что эта версия очень НЕ УДОБНА для кое-кого наверху.

Ну, да! Можно себе представить, сколько высоких кресел сейчас опасно вибрируют, и сколько погон может слететь с заслуженных и уважаемых плеч. Подумать только — вражеская сеть под носом у всесильного КГБ! И в страшном сне не приснится.

— Что получается? — стал рассуждать я. — Им что, выгоднее преподнести ситуацию так, что я сдуру угробил сотрудника и дорогостоящее оборудование? С вытекающими оргвыводами?

— Не хочу тебя расстраивать, но это, пока, лежит на поверхности. В качестве официальной первопричины.

— Подождите! — я в раздражении уселся на кровати, — Допустим, Гришко не при чем. Но ведь есть улики, прямо указывающие на наличие вражеской сети: фотопленка, мини-кассеты. Бонц, Галина, Трюханов, наконец, которого вы арестовали. А как же попытка вербовки офицера-летчика? Это все — что, бред воображения?

Сергей Владимирович усмехнулся. Что-то, уж больно не весело...

— Ты меня пытаешься убедить? Я, вообще-то, в теме.

— А начальство — что? Не понимают там, наверху?

— В том-то и дело, что очень хорошо понимают...

Многозначительно помолчал.

— Ну, ладно. Ты пока выздоравливай. Не все так грустно. Хотя, и не все так просто. Вернемся к этому разговору чуть позже.

Направился к выходу, но задержался возле дверей.

— Для полноты картины. Знаешь, по какой версии разрабатываются сейчас найденные диктофонные кассеты?

— Ну?

— В качестве образчиков забугорных технологий из среды фарцующей клиентуры. Вот так! Целая межведомственная группа создана для сбора доказательств.

— Так ведь это — идиотизм! Чистой воды.

— Я и говорю — не все так просто. Бывай!

И вышел.

* * *

Вот это да! Значит, все детали происшедших событий сейчас будут нивелироваться десятками многомудрых предположений. Которые, несмотря на их явную дурь, будут восприниматься на ура. Потому что — в кассу. Потому что — на злобу дня. И потому что — вопреки неудобным фактам. Которые, вроде бы как, уже и не факты...

И все из-за меня.

Я становлюсь очень неудобной фигурой. Моя горькая и очень нелицеприятная правда подвисает одинокой песчинкой на чаше весов, с обратной стороны которых комфортно расположились авторитеты-тяжеловесы, прошляпившие вражеского агента в своих рядах. И эта обеспокоенная своей безопасностью стая, без всякого сомнения, будет хвататься за любую соломинку. И с умным видом поглощать любой бред, способный хоть как-то сохранить их достойное положение.

Агент Гришко был не нужен, царствие ему небесное. Или, куда он там попал. Нужен был погибший в результате несчастного случая добросовестный работник, замечательный товарищ и отличный семьянин капитан Гришко.

И, скорей всего, вскоре им понадобятся козлы отпущения. Во главе с товарищем Пятым. Предполагаю, что лично я, как агнец жертвоприношения, для начальства буду мелковат. А вот мои инструктора могут пострадать самым серьезным образом. И ведь, вида даже не показывают!

— Ну, ты монстр, — восхищенно качал головой Козет, — я бы не додумался. Расхреначить в пух и прах целую яхту, чтобы ушатать одного урода!

— И себя заодно... без малого...

— Все нормально! Сделал все правильно. По обстоятельствам.

— Вас сильно плющат? Из-за меня?

— Не бери в голову. Прорвемся. Есть пара идей, как найти доказательства.

— Не поделишься?

— Ага! Сейчас! Чтобы ты рванул в бой, мелькая спиной своей, ошкарябанной? Лежи, давай. Раны зализывай. Разберемся без тебя.

— Инспекторша, которая Зоя Игоревна, она как — наглухо ушла?

— Пока, да.

— Слушай, Сан-Саныч, она ведь как-то связывалась с Галиной? Ну, чтобы передавать материал для закладки. Понятно, что это могли быть Румын, Гришко. А что если — еще кто-то был? Помнишь, Галина пакет какой-то извлекала из-под моста в Мартыновой бухте? Явно, ведь, от инспекторши...

— Работаем, Старик. Работаем. Об этом тоже мозговали. Ты не заморачивайся. Все будет хорошо.

— А Ричард?...

— Ха! Слинял твой Ричард. Собирались с ним плотно поработать, а он, сразу же после первого допроса — папе телеграмму. Вчера яхта приходила с Констанцы, так он на ней ноги сделал на родину. Перепугался твой американский дружок, что его прессовать будут. В подвалах КГБ...

— Как думаешь, он был в теме?

— Вряд ли. Хотя, кто его знает? Мутный парнишка...

И Гришко возле него терся. Впрочем, не он один. И все материалы наблюдения сейчас перетряхиваются. Зацепились бы уже, если что...

— Ладно, Сан-Саныч. Встретимся в спортзале. Я уже почти в форме.

— Ну, бывай здоров!

Надо отдать должное, что, не смотря на тяжелый административный пресс, вся группа была на моей стороне. Пока я безмятежно почивал на больничной коечке, они стойко выдерживали чудовищный натиск сомнений и, да что там скрывать, жесткое и неприкрытое давление номенклатурного ресурса конторы.

Как я узнал позже, кроме всего прочего в контору посыпались возмущенные звонки вельможных приверженцев советско-американской дружбы. Это — после отплытия Ричарда Донахью под папино крылышко. Нажаловался уже, гаденыш! Надо же — сколько "друзей" успел приобрести! И это в разгар холодной войны! Недаром он втирал мне в свое время про "хороших людей" в Советском Союзе.

А эти "хорошие люди" начинали добираться и до моей тушки.

Ирина, в свойственной ей жизнерадостной манере сообщила, что совсем не исключает заинтересованности моей персоной видными деятелями психиатрии разных мастей. Дабы установить причинно-следственные связи мотивировок всех моих поступков в последнее время. Особенно — чем мне так не пришёлся по душе немецкий дизель на яхте "Орион", лишенный в силу своего допотопного возраста защиты от опасности разноса. Чем я возмутительно и воспользовался в чрезвычайно сомнительных целях.

— Кто-то нас хочет сделать дураками, — заводилась Ирина, вышагивая по палате, — и кто-то горько пожалеет об этом. Очень скоро пожалеет!

— Тише. Тише, девушка, — пытался я ее успокоить, — не надо столько эмоций. Вы же профессионал. Держите себя в руках.

Ирина плюхнулась на койку напротив и зло глянула на меня.

— Знаешь что, Старик? Больно ты благоразумен для ребенка. Ты даже не знаешь, что они там говорят!

— Я догадываюсь, Ириш. Очень хорошо догадываюсь. Этот кто-то, который скоро обо всем пожалеет, имеет очень простое название. Это — Система. Суровая и непобедимая. В которой — по верхам уютно устроились заслуженные дедушки. Слабенькие уже физически, но очень сильные в вопросах козней и интриг. С целью любыми средствами сохранить под собой теплое гнездышко.

Ирина пристально меня разглядывала.

— Что? Я не прав?

— Прав-то, прав. Только мне иногда с тобой становится страшно разговаривать. Откуда ты это все знаешь?

— Знаю. И скажу больше — когда-нибудь из-за этого гнездилища патриархов всем нам, я не имею в виду только контору, всем жителям страны станет очень и очень плохо.

Помолчали. Глаза в глаза. Не мигая.

— Слушай, Старик, — медленно произнесла Ирина, — а ты не хочешь мне сказать правду?

— Хочу. А какую?

— Ты кто?

"Кто же ты такой, шкет?" — спрашивал меня старый уголовник за минуту до своей гибели. Он тоже что-то почувствовал?

— Правду хочешь? Хорошо. Я скажу тебе правду. Только, с одним условием.

— С каким?

— Ни Сан-Саныч, ни, тем более, Сергей Владимирович этого знать не должны.

Пауза. Ирина напряженно думает, не сводя с меня пристального взгляда.

— Ты сам знаешь, что я не могу этого пообещать.

— Теперь знаю. Если бы согласилась — я бы тебе не поверил. А так, ты сама им не скажешь.

— Почему?

— Потому что, я тебя об этом попросил.

Молчит.

— И потому что, правда, до такой степени невероятна, что ты сама не будешь рисковать своей репутацией здравомыслящего человека. Ты ведь не хочешь оказаться вместе со мной в медицинской клетке? Под микроскопами?

— Ну, говори, — поерзала на койке Ирина, откинулась спиной на стену и сложила на груди руки, — давай, не тяни.

В этом она вся.

— Я не просто вундеркинд, — начал я, — точнее, совсем не вундеркинд. Вовсе не "золотой мальчик-гений", свалившийся в нашу опергруппу по прихоти дьявольской "чуйки" Пятого. Кстати, о Пятом. Сергей Владимирович это чувствует. Так же, как и ты...

— Ну и кто же ты тогда?

— Я — семилетний школьник, которому на самом деле СОРОК ДЕВЯТЬ ЛЕТ. Два высших образования, военно-политическое и историко-педагогическое, богатый жизненный опыт и знания, обкатанные на практике.

— Ты хочешь сказать, что родился,... — Ирина мысленно прикинула, — ...в двадцать четвертом году? И просто хорошо сохранился?

— Не так. Я родился, как и положено — в шестьдесят шестом. И прожил сорок девять лет вплоть до ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТНАДЦАТОГО года. А потом что-то замкнуло. Щелк — и я в семьдесят третьем. Опять в семьдесят третьем. В своем же собственном детском теле!

— Ты — из... будущего?

— Если можно так сказать. Хотя, и не совсем точно. Я из СВОЕГО будущего. А наше с тобой, новое будущее — уже другое. Потому что, как минимум, мертв капитан Гришко. И Румын. И Чистый. А красивая черная яхта "Орион" покоится на дне Черного моря, тогда как в МОЕМ будущем она благополучно бороздила волны и в двадцать первом веке. Понимаешь?

Ирина молчала. И пауза затягивалась.

Я ее понимал. Шутки и розыгрыши исключались подоплекой разговора. В общении с Ириной мы давно уже научились четко определять — когда можно похохмить, а когда наступает время для серьезных вещей, будь то хоть действия, хоть разговоры, хоть многозначительное молчание.

Как сейчас, например.

Я просто кожей чувствовал, как Ирина, треща мозгами, прокрутила в своей голове версии "Врет" и "Сумасшедший", потом с усилием отбросила их за несостоятельностью. Осталась версия "Правда", но она никак не желала укладываться своими буграми на гладкие, устоявшиеся годами представления о действительности. Вот и подвисла моя подруга, что и говорить.

Надо помочь. Я, было открыл рот, чтобы чего-нибудь напророчить, но...

...чуть не грохнулся с кровати. Потому что Ирина неожиданно задала вопрос, который меня просто убил:

— А ты был лысый? Ну, в сорок девять. Или с волосами?

О, женщины!

Ну, вот скажите мне на милость — зачем ей это? Почему не спросить — "будет ли мир во всем мире?", или "кто станет Генеральным Секретарем?". Или хотя бы — "что носить будут в двадцать первом веке?". При чем здесь мои волосы? Где логика? На ум пришел Брекоткин из "Уральских пельменей": "Да почему... голова-то не квадратная у вас после этого-то? Я не понимаю!"

Я выдохнул. Потому что, забыл, как дышать, переваривая этот чудо-вопрос. И не нашелся, как ответить, буркнув:

— С волосами... и даже, проплешины не было.

Ирина улыбнулась:

— Это хорошо. А что носят в... две тысячи пятнадцатом?

— Слушай, Ириш. Мы еще об этом поговорим. И, чувствую, не один раз. Если, конечно, меня в бункер не закроют на опыты. Хочу просто узнать — ты поняла теперь, почему не стоит распространяться о моем феномене?

— Конечно, — просто ответила Ирина, — тебе не поверят. И точно закроют в бункер.

— Ну-ну, продолжай!

— Наши пока тоже не поверят...

— И?...

— И это будет между нами,... пока не "созреет" Сергей Владимирович.

— Умница! Именно это я и хотел услышать. Просто ты "созрела" немного раньше. И я был уверен, что ты гарантированно мне поверишь. Настанет время — и шефа введу в курс дела.

Ирина неожиданно глянула на меня с жалостью.

— Старичок! А ведь тебе сейчас не сладко приходится. Подумать только! Жить по-новому.

— Все нормально, старушка! Я даже бываю рад тому, что вернулся в свое детство. Оно реально счастливое. Поверь, мне есть с чем сравнивать. Не хочу тебя расстраивать, но ты еще много печального услышишь от меня о нашем будущем. О событиях, о людях, о нравах. Потом, как-нибудь.

— Уверен, что нам нужно это знать?

— Нет. Ни в чем я не уверен. Теперь — нет. После того, какую волну я поднял в конторе своими фокусами с яхтой. Знаешь, все эти вельможные интриги, подковерные игры и грязь за спиной оставляют стойкое ощущение, что...

...где-то я уже это все... когда-то видел!

Русские своих не бросают!

Глава 38

Я хорошо выспался, отъелся и почти полностью восстановил утраченные силы. Желание доказать свою правоту, а еще больше — уберечь своих товарищей от несправедливой расправы — переполняло меня.

Я готов к бою. Возможно, я даже готов свернуть горы. Дело осталось за малым — найти их. Ну, это как раз, просто. Как говорится, когда сидишь в яме — любая кочка покажется горой.

Первая задача — покинуть гостеприимную больницу.

Меня, как и раньше не контролировали, но сегодня в здании медицинского флигеля довольно оживленно. Лежащая в соседней палате Галина Анатольевна, спасшая совсем недавно мне жизнь почти ценой своей, сегодня вышла из комы. Говорить, разумеется, не могла из-за последствий страшного удара в шею, и с ней теперь пытались установить разумный контакт любым другим известным человечеству способом.

Пользуясь суматохой, я благополучно вышел на свободу. Ну, если честно, не совсем благополучно — уже делая первый шаг на лестнице, я заметил, как Ирина, перебегавшая из палаты в палату, вдруг резко остановилась и пристально посмотрела мне в след. Я умоляюще прижал руки к сердцу и придал лицу просительно-заискивающее выражение. Потом прижал палец к губам, и когда Ирина показала мне кулак, благодарно кивнул и рванул на выход.

Не до меня им сейчас.

* * *

На улице серьезно похолодало. Природа убедительно напоминала о том, что на носу — второй осенний месяц. Мол, пора бы и забыть уже о купальном сезоне и солнечных ваннах. Хватит того, что летняя эйфория растянулась вплоть до конца сентября. Теперь, осенняя промозглость стремительно добирала упущенное. Ночью прошел дождь, а ветер трудолюбиво и усердно работал над прореживанием быстро желтеющей листвы.

Я поежился. Впору было уже утепляться. Одного спортивного костюма становится маловато. Курточка явно не помешает. А пока, я просто сменил размеренную ходьбу на привычный для всей детворы бег вприпрыжку. И доскакал таким жизнерадостным Макаром до... школы. Своей собственной школы номер четырнадцать. Гостеприимно встретившей меня в качестве лупоглазого первоклассника какой-то месяц назад.