У Ивана, оказывается, была своя машина. Темно-вишневый "жигуль" последней модели. Я и не подозревала. Видела эту машину во дворе. Она появилась недавно. Но с возвращением Ивана как-то не связывала. А Димка знал об этом уже давно.

— Посмотрим, — лениво отзывалась я, точно зная, что никуда ни за какие коврижки с Иваном не поеду. Просто не разрешу себе и все. И тут же помимо моей воли в голове возникала фантастическая картина, как мы втроем едем в Суздаль. В темно-вишневой машине. И по заснеженной дороге. Суздаль — это интересно. Я тоже там никогда не была.

— Мам! — опять кричал Димка, появляясь в комнате с кухонным полотенцем в руках. — А еще он звал нас летом в Крым. Поедем?

Ну, Крым — это уже слишком. И потом, Крым ведь теперь "заграница". Я так и сказала Димке. Думала, он сникнет, обидится на меня. Ничего подобного. Димка ехидно улыбнулся и снисходительно, с отцовскими интонациями заметил:

— Ладно. До лета далеко. Двадцать раз еще передумаешь.

Действительно. До лета надо дожить. А у меня были все основания считать, что не доживу.

Чуть ли не с начала третьей четверти в моем классе пошли ЧП. Одно за другим. Сначала избили Шурика Перепелицына. Из-за Тани Гаврилкиной. Гаврилкина раньше встречалась с Фроловым из параллельного класса. И вдруг переметнулась к Шурику. В Питере они не расцеплялись. Стоило мне отвернуться, эти новоявленные Ромео и Юлия присасывались друг к другу, как пиявки, в полной уверенности, что классная ни ухом, ни рылом... Мне не хотелось оказаться слоном в посудной лавке. И несмотря на то, что подобное поведение претило моей натуре, я была "слепой" и "глухой". Вдруг там и впрямь любовь? Ученички мои были более бестактны. Они широко обсуждали амуры Гаврилкиной. Слухи докатились до Леньки Фролова. А потом он все увидел собственными глазами. Когда же я проявила вполне обоснованное беспокойство, и он, и его дружок Макаров, нахал и грубиян, оба, забыв о своем бандитском имидже, искренно уверяли меня, мол, все в порядке. По их заверениям Гаврилкина сама объяснилась с бывшим кавалером, и конфликт исчерпан. Я и успокоилась немного. По крайней мере, Ленька находится в относительном душевном равновесии. Как бы не так! Фролов, видимо, не сумел перенести Татьяниной измены. Он подключил к этому делу своих взрослых приятелей. Те пришли в школу, на одной из перемен поговорили с Шуриком, после чего скрылись непойманными. Теперь Перепелицын лежал дома с тяжелым сотрясением мозга и сломанным носом. Из ложной гордости отказывался от всего сразу: от лечения в стационаре, от помощи родителей и от посещений друзей. Гаврилкина плакала по вечерам у меня в кабинете. Просила посодействовать. Шурик никого не хотел видеть. Я собралась, поехала к нему. Потом еще раз. И еще. Гаврилкина повеселела. Зато помрачнел наш директор. Ему звонили из 56-го отделения милиции. Жаловались. Родители Перепелицына написали заявление в инспекцию по делам несовершеннолетних. Сам же Шурик о своих приключениях в качестве камикадзе разговаривать отказывался наотрез. Особливо в милиции. Полагаю, не хотел прослыть доносчиком. "А классная руководительница, хулиганка, его поддерживает", — ябедничал какой-то капитан. И мне пришлось неделю доказывать Валерию Петровичу, что у каждого мужчины, пусть даже юного, должно быть чувство чести. И в этом я Перепелицына поддерживаю. Парень должен уважать себя. Уважать за конкретные поступки. Вот Фролова я не поддерживаю. Свидетелей против него у нас и без Шурика хватит. А 56-ое отделение нарушает все законы. Милиция не имеет права таскать Шурика на допросы без родителей или учителей, да еще в таком тяжелом состоянии. Валерий Петрович ничего не стал предпринимать. Я тем временем тихо прижала Леньку Фролова, надавила на него своими методами. И он раскололся, как орех. Выдал своих наемников. Эти истовые поборники справедливости в любви оказались нашими бывшими учениками. Я подкатилась с шоколадкой к секретарю директора Вере Ильиничне. И она, оглядываясь по сторонам, выдала мне из архивов классные журналы за прежние годы. Просила вернуть не позже, чем через два часа. Ха! Найти адреса фроловских дружков и выписать их было делом десяти минут. После чего целый вечер оказался потрачен на громкие скандалы по указанным адресам. Перепелицын несколько дней подряд принимал у себя ходоков, приносивших свои извинения и все почему-то поодиночке.

Не прошло и трех дней после этого, как на первом уроке распахнулась дверь в мой кабинет и я увидела залитую слезами маму Ромки Петрова. Ромка ушел из дома. Я усадила Светлану Игоревну на последнюю парту, где она и просидела с утра до позднего вечера несколько дней подряд. В милиции не принимали заявление о пропаже мальчика. Временно ИДН не работала. Наша опытнейшая Карасева, с которой мы много лет жили душа в душу, понимая друг друга с полувзгляда, внезапно ушла на работу в ОВИР, а нового инспектора еще не прислали. Пришлось идти обычным путем. Но в дежурке нам с Петровой популярно объяснили, что примут заявление только тогда, когда мальчик будет отсутствовать не меньше недели. Мои доводы, что за эту неделю Ромка вполне может влипнуть в какую-нибудь омерзительную историю или даже погибнуть, никого не волновали. Попытки добраться до высокого милицейского начальства дали негативный результат. Из 56-го отделения милиции снова был звонок директору школы с жалобой на классного руководителя. И снова Котов вызывал меня на ковер. Объяснил, что поиски Ромки не мое дело, и объявил выговор за поведение, недостойное звания учителя. Я не обратила на выговор внимания. Первым делом нужно найти Ромку. Бегала по району сама и гоняла своих учеников, но зато Петрова мы отловили, и в субботу он вернулся домой. Светлана Игоревна мне врала, когда рассказывала о причинах, побудивших ее сына покинуть родные пенаты. В семье Перепелицыных обстановка складывалась неблагоприятная. И, между прочим, явно не по Ромкиной вине. Скорее вина лежала на Ирине Игоревне и ее супруге, которого я, как ни старалась, видела всего один раз за пять лет. Впрочем, разбирательство с ней и с Ромкой оставила на потом.

Новое происшествие отвлекло внимание. Леля Козлов подрался с девятиклассником. Подрался из-за пустяка. Разбил ему губу, бровь и поставил синяк под глазом. Чепуха, вроде. Кто так не дрался? Но у этого девятиклассника мама работала в районной поликлинике, а папа оказался начальником отдела по борьбе с особо опасными преступлениями или что-то в этом роде. Они зафиксировали синяки и ссадины сына как серьезные телесные повреждения, написали заявление в ИДН. Все сделали грамотно. Не придерешься. Новый инспектор ИДН, Боголюбцева Елена Викторовна, высокая полная дама постбальзаковского возраста, убедила меня, что Козлову грозит 1О8 статья: от 3-х до 8-и лет. Направила к родителям потерпевшего. Я помчалась. Убеждала, упрашивала, плакала. Добилась только одного. Они написали заявление на имя директора школы, что классный руководитель 1О-го "Б" шантажировал их и угрожал расправой. И снова — на ковер к директору. Снова объяснительные записки, грубые разбирательства, оскорбления на планерках. Но тут судьба пожалела меня. Случайно в магазине я встретила старого знакомого, которого не видела со школьной скамьи, — Юлика Самохина. Он был не таким толстым, каким обещал вырасти, скорее солидным. И не таким рыжим. Очки в тонкой дорогой оправе не портили его полное белое лицо, наоборот, добавляли шарма. К радости встречи прибавилась еще одна радость. Юлик оказался юристом. Это было некрасиво с моей стороны, но я беспардонно воспользовалась случаем. Вместо светлых воспоминаний о детстве получила часовую консультацию. И притом, по старой дружбе, бесплатно. После чего на следующий же день поехала в центр. На последние деньги купила сборники гражданского и уголовного кодексов. Два вечера проковырялась, делая выписки. И с этими выписками рванула в милицию. Между прочим, использование служебного положения тоже преследуется по закону. Я трясла мою милицию несколько дней. От них только пух и перья летели. Не боялась в те дни ни бога, ни черта. Котов от меня прятался. В результате все заявления были аннулированы. Милицейский начальник втихую принес мне извинения в кабинете у Котова. Обидно, что не на планерке. А то как оскорблять, так на глазах у всех, а как прощения просить, так по-партизански. Родители побитого ученика вдруг обратились с униженной просьбой позаниматься с их оболтусом по своим предметам дополнительно. Не бесплатно, конечно. За хорошие деньги. Мальчику скоро в школу милиции поступать. Отказалась наотрез и с огромным наслаждением. Козлова, правда, поставили на учет в милицию. Но это ведь не в тюрьму идти на несколько лет. Тем более, сам виноват. Не дерись. Мама Козлова принесла мне в подарок французские духи в черном замшевом мешочке-футляре. Я махнула рукой на свои принципы и впервые в жизни приняла подарок. А что? По-моему, заслужила.

Дальше стало полегче. Мелочевка всякая. То Виткова подделала подпись мамы в дневнике, то Рязанцев нахамил физику, то дура Фиркович написала в тетради по истории матерные стихи про историчку и ей же сдала эту тетрадь на проверку. За всей этой круговертью я почти не вспоминала о личных проблемах. Домой приходила поздно. Сына видела мало. Ивана не видела вообще. Нет, конечно, замечала следы его присутствия в нашем доме. Во-первых, то, что много лет требовало ремонта или починки, теперь оказывалось в порядке. Во-вторых, кухня однажды оказалась покрашена масляной краской приятного, теплого, золотистого цвета. Ну и запах, соответственно... Сплошная головная боль. В-третьих, в прихожей у холодильника стояли мужские домашние тапочки. На глаз определила размер. Очевидно, 45-й. Поинтересовалась у Димки:

— Это еще что такое?

Он только ухмыльнулся. Непривычно для меня неторопливо пояснил:

— Их отец надевает, когда приходит.

— И часто он приходит?

— Чаще, чем ты.

Я сделала Димке страшные глаза. Погрозила кулаком. Но разбираться ни с Димкой, ни с Иваном не стала. Не до них было. Нашли люди друг друга и слава Богу!

Иван, наверное, ждал каких-то шагов с моей стороны. Поскольку не дождался, начал действовать сам.

В середине марта я опять свалилась. Дело было так. У меня шел урок литературы в одиннадцатом классе. Урок интересный. Сама увлеклась, азартно провоцировала ребят пошевелить мозгами. Они необычно легко шли на мои провокации. Вдруг открывается дверь кабинета и на пороге вырисовывается Гаврилкина. Круглые глаза. Вытянутое лицо.

— Екатерина Алексеевна! Вы только не волнуйтесь...

Разноцветные блесточки побежали у меня перед глазами. После зимних каникул все ЧП в моем родненьком классе начинались этой глупой фразой "Екатерина Алексеевна! Вы только не волнуйтесь!". Организм не выдержал нового потрясения. Я потеряла сознание прямо за учительским столом. Хорошо еще, что сидела.

В беспамятстве пребывала не долго. Минуты три, не больше. Очнулась от шума и гвалта. Выплывала, как из глухого черного сна, постепенно улавливая гневные выкрики столпившихся вокруг меня ребят.

— Дура ты, Гаврилкина! Не могла осторожнее сказать?

— Да я же еще ничего не сказала! — блеющим голосом оправдывалась Танька.

— Что там у вас опять случилось? Смотри, до чего Катерину довели!

— Да ничего не случилось! — почти плакала Гаврилкина. — У нас контрольная по биологии. Вопросы вот. Меня ребята к маме Кате послали, чтобы ответить помогла. Вопросы больно дурацкие.

— Нет, Гаврилкина, ты все-таки дура!

— Да весь их класс — дураки!

Меня шлепали по щекам, обрызгивали водой. Кто-то побежал за медсестрой, кто-то — за завучем. Лидия Григорьевна пришла первой. Недовольная тем, что я, как кисейная барышня, трепетно рухнула в обморок на глазах учеников, она брезгливо бросила мне:

— Идите сейчас домой. Вызовите врача. Если вы так больны, нечего в школе работать.

Я дождалась ее ухода. На суровые слова не обиделась, но и в добрые намерения не поверила. Теперь у Лидии Григорьевны будет прекрасный повод проехаться по моей персоне на планерке. Да? Как бы не так! С трудом, но урок довела. Хотя ребята были слишком возбуждены, остывали медленно.

Потом пришла медсестра Марина. Принесла какие-то таблетки. Я их выпила. На перемене, закрывшись в кабинете, полежала прямо на парте. Стало легче. И домой решила не ходить. Доработать спокойно. Тем более, что оставалось всего три урока.

Домой не пошла и потом. Меня вызвал Котов. Сначала ругал, что работаю на износ. Завуч уже успела сообщить ему про обморок. Потом хвалил за ответственность, за хорошую работу. Обещал грамоту. И еще премию. И вдруг спросил:

— Ну, как? Ты подумала над моим предложением?

— Над каким?

— О, Господи! Замуж за меня пойдешь или нет? Учти, я уже развелся.

Я устало обвела взглядом директорский кабинет. Похоже на квартиру. Стенка темного дерева с зеркальными стеклами. Цветной телевизор. Музыкальный центр. Видеомагнитофон. Ксерокс. Низкие мягкие кресла. Гармонию нарушал только старый обшарпанный сейф, выкрашенный красно-коричневой краской. Интересно, зачем это все в директорском кабинете? И сколько денег на это угрохано? Раньше почему-то не обращала внимания, не задумывалась. Вон в туалете у мальчиков на третьем этаже стекло разбито. Целых два месяца. У школы нет денег, чтобы вставить новое. Да-а-а... Неплохо Котов устроился. Посмотрела на него. Он терпеливо ждал.

— Я ведь уже сказала: "Не пойду".

Он усмехнулся. Сунул руки в карманы. Это у него любимая поза для приватных бесед. Сказал гнусаво:

— Ну, да. Старая любовь не ржавеет. Лукин вернулся, и тебе больше никто не нужен.

У меня поплыли перед глазами цветные блесточки. Начался звон в ушах. Зря не пошла домой, когда Лидия Григорьевна меня отпускала. Медленно ответила Котову:

— Не понимаю, при чем здесь Лукин?

Котов достал из ящика стола пачку сигарет. Закурил. Мне предложить и не подумал. Придвинул ближе пепельницу. Вот гад. Нас, курящих училок, гоняет даже из подвала. А сам нахально, в открытую, курит прямо у себя в кабинете.

— Кажется, в январе я вас видел. Точно, в январе. За сигаретами к киоску ходил. И на остановке у АТС видел тебя с Димкой, с Иваном. Вы куда-то ехали. Всей семьей, так сказать.

— Это мы на кладбище ехали, — вспомнила я. — У меня бабушка с дедушкой, а у Ивана отец рядом похоронены.

— На кладбище? В январе? — театрально изумился Котов.

— Ну, и что? Захотели и поехали. А вообще, это мое личное дело.

Хлопнула ладонью по столу. Встала. Вышла, не попрощавшись. Немного постояла в вестибюле, размышляя, что делать дальше? Так ничего и не решив, заглянула к Татьяне в библиотеку. Выпила у нее чаю. Кофе мне запретили. Поболтала с ней немного и пошла к себе в кабинет — проверять тетради. Домой не торопилась. Отвыкла за два месяца приходить домой вовремя.

Наверное, у меня было какое-то предчувствие. Поэтому и не торопилась домой. Когда все-таки добралась туда — остолбенела. Дома меня ждали. Встревоженный Димка и Лукины всем семейством. Даже баня Маня заявилась. Оказывается, история с обмороком дошла все-таки до Димки. Он после школы прямой наводкой отправился к Лукиным — кляузничать на меня отцу и Лидусе. Ивана дома не было. А у Лидуси случился выходной или отгул, или нечто в этом роде. Они дождались возвращения с работы Сани и Ивана. Потрапезничали. И все вместе отправились к нам — воздействовать на непутевую Димкину мать.