Ацилия лишь качнулась вперёд, опять-таки пряча лицо у него на груди, еле заметно вздрагивала от неприметных рыданий, Гай гладил её по голове, по спине, словно старался утешить, говорил:

— Всё хорошо... Жаль, конечно, что мы встречаемся при таких обстоятельствах, но...— усмехнулся,— Я отвезу тебя к себе, ты отдохнёшь, познакомишься с моей семьёй, со всеми родственниками, ты же никого ещё не видела. Всё забудется... Скоро ты всё это будешь вспоминать, как страшный сон... Все мои уже знают, что ты жива, тебя все ждут... Я уже направил прошение в Сенат, чтобы тебе разрешили жить в Риме, чтобы подтвердили гражданство, ведь ты не отвечаешь за своего отца...— Ацилия слушала краем уха, Гаю для удачной карьеры надо было обладать ещё и ораторским искусством, он умел утешать, во всё, что он говорил, можно было верить, но прошлое... прошлое ещё цепко держало её,— Я сообщил Домицию о тебе... Знаешь, он обрадовался, а то уже начал подыскивать себе другую невесту...

Ацилия плохо понимала, какой Домиций, но при последних словах замерла, даже плакать прекратила, отстранилась, качая головой; Гай держал её за подрагивающие пальцы ладоней.

— Нет...

— Что?— он заглядывал ей в лицо, ловил взгляд.

— Нет, Гай...— она попыталась освободиться от его рук,— Я... Я не могу замуж за господина Домиция... Я не должна...

— Почему?— он нахмурился.

— Я же была рабыней... Я полгода была рабыней...

— Ну не по своей же вине!

— Гай!— она глядела ему в лицо обычным своим, хорошо знакомым взглядом,— Я не могу замуж. Я не просто была рабыней, я была наложницей, понимаешь?.. Наложницей!

Теперь уже он смотрел на неё удивлённо, долго молчал, примериваясь мыслями к услышанному, потом спросил:

— И он знал, кто ты, и всё равно?..

— Да, Гай!— она ответила сквозь зубы, уже стояла в стороне, стиснув кулаки, в полумраке атриума палатки, в которой прожила эти последние полгода.

— Он знал, что ты дочь сенатора, знал, что патрицианка, и...

— Да, Гай!— она перебила его.

— Он не позволял тебе известить родственников, а держал у себя наложницей?

— Да... Да, Гай!

— Да я убью его...— процедил сквозь зубы, и Ацилия поняла, что именно так и сделает, как обещает, бросилась навстречу, уткнувшись сомкнутыми кулаками в кирасу, ударила в грудь, моля огромными глазами:

— Нет... Я... Я не позволю...— трибун изумлённо приподнял брови на непонятную ему просьбу,— Прошу тебя, Гай, не трогай его... Последние четыре месяца он не прикасался ко мне, ни разу, слышишь?.. Он не бил меня... Он многое позволял мне, как рабыне...— голос её срывался на полушёпот, она и сама не могла понять, зачем, почему она старается оправдать его. Гай — трибун, что ему стоит убрать с дороги простого декануса? Его вышвырнут из армии... А что он будет делать без неё? Она хорошо помнила его отчаяние прошлого раза, когда он искал деньги, когда он готов был пойти на крайние меры... Марк Марций, ставший почему-то совсем не безразличным в последнее время, или ей показалось?

— Я часто спорила с ним, я дерзила, я издевалась над ним — он мне всё позволял.— Гай только хмыкнул недоверчиво,— Он мне жизнь спас, когда через Перевал шли!..— Нахмурился,— Он не продавал меня другим, тем, что скупали в притон...— она готова была сказать, что угодно, лишь бы гнев брата не обрушился на голову декануса Марция,— Гай, прошу тебя, не трогай его...— она ударила кулаками в грудь трибуна, от удивления у Гая даже челюсть отвисла,— Пожалуйста, Гай...

— Я посмотрю ещё...— ответил машинально, не раздумывая, всё ещё не веря своим ушам. Разве могла бы девушка просить о подобном после всего, что пережила по воле негодяя и подлеца? Это ему было непонятно.

Но это была она, она, его Ацилия, живая, здоровая, бледная, уставшая, да, но живая, и, если уж она так просит, почему бы не сделать. Усмехнулся мысленно, вспоминая лицо этого декануса. Ничего необычного, на вид он даже показался честным и воспитанным в добрых чувствах младшего офицера римской армии. Может быть, он даже дослужится до старшего центуриона, но... Но то, что он узнал сейчас...

О каком благородстве может идти речь?

Подло. До чего же подло.

Гай еле заметно покачал головой, сжимая зубы, глянул в лицо Ацилии.

— Мы уедем отсюда. Как только, так и уедем.

Она согласно дёрнула подбородком:

— Да, Гай...

— Мне нужно поговорить с ним.— Вышел.

Появление трибуна с сопровождением привлекло много любопытных к палатке Марция, да и сам он был здесь. Все перешёптывались, спрашивая, что бы всё это значило.

Фарсий вопросительно приподнял брови, и Марций ответил ему коротко, чем вызвал ещё большее удивление:

— Это брат её...

Фарсий отвернулся, стараясь скрыть изумление в глазах. Ничего себе новости! Эх, Марций, Марций, сколько можно тебя учить?

Марк только упрямо поджал губы, чуть сузил тёмные глаза. Нет, он, конечно, думал, что брат её патриций, но то, что он окажется трибуном... Явился по форме, да ещё с охраной, ещё бы ликторов себе нанял для пущеё важности. Пижон. Знаем мы таких трибунов. В армию лезут только, чтобы карьеру сделать, шагнуть ещё дальше, в боях не участвуют, а от вида крови бледнеют, как девицы. И этот такой же. Важный. Мнения о себе — ого! Чистенький, при параде, с этой нелепой охраной... Ну-ну...

Коротко глянул в сторону коновязи, где у привязанных лошадей стояли чужие легионеры.

Посмотрим ещё, кто кого.

Хотя, эта голубушка, поди, опишет всё в ярких красках, она так долго этого ждала.

Появился из-за полога палатки этот трибун. Высокий, хорошо сложенный, наверное, сильный; как и она, тёмноволосый, тёмноглазый, похожий на неё какой-то внутренней упрямостью, силой. Этот, наверное, всегда своего добивался, если уж даже ей в кости повезло. Глаза быстрые, яркие, под высоким лбом, и даже волосы по-уставному коротко подстрижены, как у путёвого военного, смешно, да и только.

Все замерли, ожидая, что случится. А оно и случилось...

Ни слова не говоря, трибун подошёл стремительно и коротко, без замаха, ударил в лицо, вымещая всё, что накопилось на душе после услышанного. Марций и понять ничего не успел, не смог блокировать, опомнился уже, когда коленом упирался в землю. Усмехнулся, сплюнул кровь в сторону, костяшками ладони промакнул разбитые губы, глядел снизу в лицо старшего офицера.

— Ну вы и подлец, деканус...— прокомментировал свои действия гость гарнизона,— Вы же всё знали...

Марк громко усмехнулся. Этого он ожидал, но не в присутствии любопытных зрителей. Но как хочешь, первым начал... Ещё и на "вы", вот же сволочь!

— А чего бы вы хотели?— поднялся на ноги, ещё раз тиранул пальцами по губам, глянул упрямо исподлобья,— Вы же сами трибун... Знаете... У вас у самого рабов хватает, многих из них вы отпустили на волю?— Усмехнулся,— Она — пленница... Моя рабыня... И знаете,— улыбнулся вперемешку с ухмылкой,— ничем она от других не отличается, пове...— но договорить не успел, пощёчина трибуна оборвала его на полуслове.

— Да вы...— трибун замахнулся ещё раз, но тут вдруг неизвестно откуда появившаяся Ацилия вцепилась ему в руку, повисла на локте:

— Гай! Гай, прошу тебя... Пожалуйста, Гай...

Трибун опустил руку, глянув на сестру, перевёл глаза на декануса, уже не улыбающегося, глядящего через упавшие на глаза прядки волос.

— Я бы убил тебя, пусть даже в поединке, всё равно бы убил, но...— коротко глянул в лицо Ацилии,— Я бы хотел поговорить с вами, деканус... Один на один.— Снова перешёл на "вы".

Марк смотрел остановившимся взглядом, словно и не слышал. "Так мы ещё и Гай... Как Фарсий... Тоже мне... Это, наверное, ваши родовые имена... Из поколения в поколение... У неё родного брата тоже так звали, она сама рассказывала..."

— Проходите...— указал рукой в сторону своей палатки, встретился взглядом с Ацилией, глянул в её бледное лицо с огромными глазами. Она стояла рядом, сцепив пальцы обеих рук, вывернула локтями вперёд, словно такие муки претерпевала, что и словами не выскажешь.

Трибун, в палатке уже, резко сорвал у горла завязки тяжёлого офицерского плаща, сдёрнул его в сторону. Марций же спокойно наблюдал за ним, потирая костяшкой указательного пальца разбитые губы. Как бы то ни было, он ни в чём не чувствовал себя виноватым перед этим человеком, если что-то и было, то только с этой девчонкой, но не с ним. Поэтому будет лучше всем, если он побыстрее уберётся отсюда.

— Во-первых,— трибун обернулся,— я хотел бы поговорить с вами наравных, без званий, вы — деканус, я — трибун. Забудьте об этом на время, я хочу поговорить не как военный с военным, а...

— Я понял вас...— перебил Марций, и трибун согласно кивнул головой.

— Хорошо. Я люблю понятливых людей,— Трибун бросил свой плащ на лавку у входа,— Во-вторых, я хочу, чтобы вы уяснили себе одно: Ацилия — моя двоюродная сестра, наши отцы братья, долгое время я думал, что они все погибли... Из её рода никого не осталось, вся фамилия-семья погибла в Нуманции... Она осталась одна, оказывается... Выжила вопреки всему... Я хочу, чтобы вы поняли — я заберу её у вас, что бы она для вас ни стоила, через что бы мне ни пришлось пройти!..

— Хорошо!— Марк согласился с его доводами,— А теперь послушайте меня. Эта девушка — дочь предателя, она оказалась в городе на момент осады и штурма. Консул Сципион Эмилиан отдал приказ на разграбление города, все жители, не зависимо от рода и происхождения, были обращены в рабство и отправлены в Рим. Вашей сестре угораздило остаться в легионе. Она могла попасть в руки любого, а попала в мои. Точнее, я выиграл её в кости у местного подонка...

Она у меня уже полгода. Она — моя рабыня, и я...

— Вы превратили её в свою наложницу!— резко перебил трибун, сверкнув глазами, но Марций продолжил:

— Она — моя рабыня, и я вправе был делать с ней, что захочу. В условиях войны противник теряет былое положение, его убивают, грабят, насилуют или продают, если хотят... Хотя, откуда вам это знать...— добавил негромко.

— Знаете, Марций, противник противником, я это понимаю не хуже вашего, но существуют какие-то понятия о приличии, о благородстве, о воспитании в конце концов!.. Вы же...

Марций перебил:

— Вы, как военный, входили когда-нибудь в захваченные посёлки или города?

— Да!— ответил резко, выкриком, на исходе терпения.

— И что?— Марций скривил губы,— Что вы видели там?.. Как вели себя там ваши легионеры?.. Ска́жете ещё, что вы сам лично не насиловали ни одной женщины? Не брали ни одной девушки?.. Это же смешно!

— Нет!— резко опять-таки перебил трибун, и Марк замолк недоверчиво, смотрел в глаза собеседнику. Помолчал, хотел ответить: "Представьте себе, я тоже...", но промолчал об этом. Вздохнул:

— У вас же самого есть рабы, задавались ли вы вопросом о том, кто они, кем они были, или — рождены рабами? Чего они хотят?.. Может, у них тоже есть братья и сёстры, мамы и папы...

— Перестаньте, Марций!— трибун нетерпеливо рубанул воздух ладонью,— Я не говорю об этом... Я не понимаю одного!.. Вы же знали, знали, что она дочь сенатора... Знали, что у неё есть родственники... Родственники отца...

— Предателя!— перебил в свою очередь Марций,— Дочь отступника, противника Рима. Что вы хотите?

— Она говорила вам, что аристократка... Пусть отец её отступник, его двадцать лет назад выслали из Рима, или вы тоже из тех, кто считает, что за грехи отцов должны отвечать и дети?.. Ладно сыновья, Гая уже нет в живых, но дочери... Почему дочери должны платить за всё?.. Что она оказалась вдруг должна вам? За что вы так унижали её?..— он сокрушённо покачал головой,— Почему, Марций?.. Почему вы не отпускали её, да и... Наложница!— он усмехнулся,— До чего же подло... Низко как... Воевать с девушкой...

— Ни с кем я не воевал, что за сумасшествие! С чего вы это взяли...

— А чем тогда всё это объяснить?

— Она — рабыня,— медленно произнёс Марций, словно объясняя непутёвому ребёнку,— Мне было всё равно, кто она была в прошлой жизни. Сейчас и в будущем — она моя!

— В будущем? Вы говорите "в будущем"?

— А вы думаете, я продам её вам?

— А разве нет?— спросил трибун вопросом на вопрос, изумлённо вскинув чёрные брови.

— Она выиграла в кости только право написать письмо в Рим. Свою часть договора я выполнил, но мы ни слова не говорили о том, что я отпущу её или даже продам.— Он упрямо поджал губы.

Трибун некоторое время молчал, словно не верил тому, что слышал, потом прошептал:

— Ну вы и подлец, а она ещё вас защищала...

— Да?— он удивился, усмехнувшись,— Кто бы мог подумать...

— Просила, чтобы я не убивал вас...— процедил сквозь зубы.

— Вот как?— он и сам себя ненавидел в этот момент, зная, что будет жалеть о каждом сказанном слове, но сейчас словно что-то двигало им, заставляло издеваться над этим человеком, чувства которого ему были понятны,— Я не ожидал от неё этого...— улыбнулся, двинув головой.

Трибун молчал, но видно было, как стиснуты его зубы, каким острым стал взгляд.

— Сколько?— спросил наконец.

— Чего?

— Сколько денег вы хотите за неё? Во сколько вы её оцениваете?

— Я? Рабыню?— усмехнулся.— А во сколько бы её оценили вы?

— Разве можно продавать свою сестру? У вас нет сердца, Марций.

— Правда? А когда вы отдаёте их замуж, своих сестёр, за старых патрициев, за всадников, которым больше сорока лет, которые уже дважды вдовцы, вы не продаёте их?

— Я не договаривался об этой свадьбе.

— Я не говорю только об этом конкретном случае, ведь у Ацилии есть жених, правда? Она как-то говорила мне...

— В Риме всегда партию детям выбирали родители, какое это имеет отношение к происходящему? Никто никого не продаёт!

— И я не продаю!— Марций повысил голос,— Никаких ваших денег не хватит, чтобы выкупить её, делайте, что хотите...

— Почему? Почему вы такой?

— Вы называете меня подлецом, считаете, что я обвиняю её в преступлениях отца, а почему же ваш дядя не отправил её из Нуманции заранее, почему он бросил своих детей на верную смерть ради своих идей?— усмехнулся,— И вы?.. Я отправил письмо четыре дня назад, где вы расквартированы, где ваш гарнизон? Вы приехали только сейчас, и думаете, что ваши деньги всё решат здесь. Ваши звания, положение... А я не продам её, она моя и точка! Идите к кому хотите, хоть к самому легату, любой суд будет на моей стороне. Я имею полное право не продавать свою собственность, как делал это уже не раз. Мне предлагали за неё немалые деньги, хотели купить в притон...

Трибун перебил вспыльчиво:

— Я не притон! Я — её брат!

— А мне всё равно.

— Вам не может быть всё равно!

— Я уже слышал о том, что я эгоист, между прочим, от вашей же сестры...

Трибун Ацилий покачал головой, шепнув:

— Она права...

Марций усмехнулся, передёрнув плечами:

— Знаете, я даже как-то предложил ей выйти за меня замуж? Обещал жениться...

— Неужели?

— Представьте себе.

— И что она вам ответила?