4. "Атаман из будущего. Огнем и мечом"

В рассказах нечисть размножалась с пугающей скоростью. О её появлении уже не в одной башне, а во многих, если не во всех, говорили, как о безусловной правде. Кто-то вспомнил вой собаки (собаки ли?) на кладбище, кто-то пророчества местного юродивого... Обречённость бургомистра и всего магистрата на вечные муки в геене огненной доносилась, как неоспоримая истина. Уровень испуга и взвинченности горожан быстро достиг взрывоопасной черты. Люди стали искать — на ком бы выместить свои отрицательные эмоции.

Удачным день оказался для казацких снайперов. Засев вокруг города в разнообразных укрытиях от дождя, они выцеливали на стенах неосторожных. Обычно таких было немного, воины и ополченцы города Льва быстро осознали опасность, угрожавшую от запорожских стрелков. Но в этот день на стены почему-то полезли попы с причетом. Увы, верующие в бога сечевики не видели греха в убийстве человека в рясе. Расстались с жизнью или получили смертельные раны пять священнослужителей (три ксёндза, униатский и православный попы) и несколько их помощников. Попытка освятить немедленно не только основания, но и верх стен провалилась.

Меткость казаков больно аукнулась православным львовянам. В нескольких католических храмах прихожане, собравшись в толпу, шли громить православные кварталы, не без основания подозревая их жителей в симпатиях к бунтовщикам. И власти вмешиваться в это безобразие не спешили, давая возможность испуганным и озлобленным людям выместить свои эмоции на ненадёжных горожанах. Несколько десятков человек погибли, многие были жестоко избиты, немалое число женщин и девушек пытались подавать в суд, требуя наказать насильников. Без толку, естественно, православных религиозная терпимость Речи Посполитой не касалась.

В таких городах, как Львов, бургомистрами дураки редко становились. Сделал выводы из произошедшего и Ян Алембек. Рассказ Хофмайера, донесения стражников и городских чиновников убедили его, что затягивание осады может стоить ему не должности, а жизни. Уж лучше выгрести всю львовскую казну и хорошенько потрясти местных богатеев, но убрать от города бунтовщиков. Если проклятые запорожские колдуны нашлют на стражу нечисть, люди могут и не выстоять. Деньги ещё можно нажить, а жизнь Господь человеку даёт один раз.

* * *

Осаждающим приходилось пока терпеть куда большие трудности. Холод и сырость стали косить их ряды не хуже вражеской картечи. Не хватало тёплой одежды, появились проблемы с доставкой продовольствия и корма для скота. Из-за постоянно моросящего дождя резко ухудшилась санитарно-гигиеническая обстановка, тащиться для оправки куда-то на край лагеря под льющейся с неба водой, да если тебя морозит... Богдан ломал голову, как выбить из горожан выкуп за прекращение осады?

Поэтому произошедшее стало для него очень приятной, но несколько загадочной неожиданностью. Вскоре после обеда к Хмельницкому явилась представительная делегация. Разыгрывать из себя сильно занятого человека он не стал, хотя дел, причём требующих срочного решения, у него было очень много. Гетман сразу обратил внимание на перевозбуждённый, если не испуганный вид её членов. Некоторых он знал лично, уж что, а сохранять видимость спокойствия они точно умели.

"Да что там случилось? Все дёргаются, будто чёрта увидали. Впрочем, у меня вчера слегло более сотни человек, если дело дальше так пойдёт — не с кем осаду держать будет. Надо договариваться".

Делегаты тянуть кота за хвост не стали. Сразу предложили огромный выкуп за снятие осады. Богдан и сам к этому вёл, да и запросить собирался меньше, но раз предлагают деньги, почему бы не потребовать вдвое больше? К его превеликому удивлению, немного поторговавшись, делегаты согласились с запрошенной им несусветной, как он сам считал, суммой. Решив, что от добра добра не ищут, согласился, уже жалея, что не запросил втрое.

Заключив договор и отдав приказ о начале подготовки к отступлению на восток, Богдан задумался над произошедшим.

"С чего это они как наскипидаренные мира просить прибежали? Запасы продовольствия у них ещё есть, стены крепки, больных в городе, как подсылы и перебежчики показывают, много меньше, чем у нас. С чего эта паника? Кто их испугал?"

Долго не мог придумать ничего путного, решил развеяться, приказал явиться к нему Срачкоробу, тот вроде бы собирался пошалить, скучать объектам его шуток ещё никогда не приходилось. Уже отправив посланца, подумал: "Уж не его ли шуточка до усирачки львовян испугала? Хм... а ведь возможный вариант. Они не первые в таком качестве будут".

Явившийся по приказу Юхим выглядел довольным, как кот, выхлебавший у соседей крынку сметаны. Можно сказать — лучился блаженством. Знаменитый шкодник с видимым удовольствием рассказал о своей проказе.

— ...мне Аркадий подсказал. Давно хотел так пошутить, да условий подходящих не было. И глаза светящимися никак черепу сделать не удавалось. А тут Свитка мне и посоветовал, как светящуюся гнилушку на короткое время яркой сделать.

— Постой, если глаза светящиеся, как же ты сам сквозь эти гнилушки видел? — Богдан начал понимать причину испуга городской верхушки. Добавка к огромному казацкому войску нечистой силы делала положение горожан особенно уязвимым. Не случайно их попы святить стены бросились.

— Не-е, батько, гнилушки у меня в фальшивых глазницах были, на лбу. Вокруг всё подсвечивали, а мне глаза не слепили. Ну и кости нарисованные белой краской на... одежде такой обтягивающей, Аркадий её трико называл. Специально мне эту одёжку под цвет камня львовских стен выкрасили, а нарисованные кости тоже гнилушей немного подмазал, чтоб виднее были.

— И не побоялся, что стража тебя на куски порвёт, если разоблачит?

— Ха! Разоблачит. Соображалка у них для этого негодная.

— Ну ты и, как твой друг говорит, отморозок. Очнись там хоть один человек, не быть тебе живым.

— А!.. — махнул рукой Юхим. — Один раз живём, так уж лучше прожить эту жизнь весело.

Выбор.

Чёрное море, баштарда "Гетман Сагайдачный", конец октября 1638 года от Р. Х.

Тяжёлыми выдались для Ивана лето и первая половина осени этого года. Да — победными, да — очень прибыльными, да — радостными. Но трудными и выматывающими, даже если не обращать внимания на опасности. Однако если угрозу своей жизни он мог игнорировать, то нехватка сил на привычное бытиё тревожила с каждым днём всё больше и больше. Только он сам да Господь знали, чего ему стоила кампания по очистке черноморских берегов от османской нечисти.

По утрам приходилось мысленно раздваиваться. Один воображаемый Васюринский стягивал не желающее просыпаться, тяжёлое — будто свинцовое — тело с постели, другой спихивал его с кровати, старательно награждая тумаками и подсрачниками. Хорошо, хоть воображаемыми, иначе задница давно в сплошной синяк превратилась бы. Хотелось — как тому Вию из рассказа Аркадия — попросить, чтобы кто-нибудь поднял веки, потому как сами они, несмотря на приказы хозяина, открываться отказывались. И так почти каждое утро.

Всё чаще и сильнее стали ныть старые раны, а их у него было немало, порой тяжкого труда стоило заснуть, притом, что вымотан был до предела. Начавшая побаливать после контузии лет десять назад голова теперь, если не каждый второй, то каждый третий день точно, будто невидимому палачу попадалась. Очень старательному и знающему дело. Непонятно, правда, кому и в чём надо было признаваться для избавления от этих мук.

"Господи ты Боже мой! Дай возможность дотянуть, не сломаться в самом конце! Пожалей своего верного раба, добавь хоть немного сил! Понимаю, что стар стал, уж давно сорок лет минуло, но ведь богоугодное дело вершим, супостатов подальше от родной земли гоним".

Голова от такого пробуждения соображала плохо, а война медлительных и невнимательных не любит. Волей-неволей пристрастился к любимому напитку друга — кофе. Никакого удовольствия от его употребления не испытывал, пил как горькое лекарство, аптекари, бывает, и не такую гадость приготовляют, да и народные средства на жабьей коже и летучих мышах... Однако хоть и отвратительно горьким напиток был, а сон прогонял и думать помогал.

Какие бы тяготы на Васюринского ни валились, достигнутыми под его руководством успехами он мог гордиться. Всё побережье Малой Азии, от грузинской крепости в Абхазии Гониа до Босфора, было очищено от осман. На дневной переход пешего войска, как минимум. Во время кампании наказной атаман не раз натыкался на оставленные турками сёла и города. Забрав всё, что могли унести и увезти, мусульмане в страхе бежали на юг, где их, кстати, никто не ждал с распростёртыми объятьями. Ну разве что симпатичных молоденьких девушек гарантированно готовы были принять в гаремы. Поставки живого товара с севера прекратились совсем, да и с Румелией, Сирией, Египтом связь, не говоря уже о торговле, была затруднена до крайности.

Повезло тем, кто сообразил уйти весной — они смогли хоть как-то устроиться на новом месте. Тем, кто бежал осенью, пришлось намного хуже, их шансы на выживание этой зимой были призрачны. Мужчины могли уцелеть разве что у близких родственников или в расплодившихся как грибы после дождя бандах, о судьбе, ждавшей селянок, лучше и не говорить. Война пришла в Анатолию сразу с нескольких сторон и не поленилась заглянуть в каждую семью, почти во все селенья и дома. Кровавая смерть ходила сейчас по этим местам, собирая обильную жатву, а вслед за ней уже показались голод и болезни.

К погромам присоединился целый флот. Опасавшийся до того влазить в дальние экспедиции владетель Абхазии Шервашидзе послал свои немалые морские силы на помощь казакам. До этого он побаивался агрессии Дадиани, но после того, как тот начал наводить свои порядки в Имеретии, абхазы также захотели откусить кусочек от поверженного льва. Не все в Западной Грузии восторженно приветствовали смену власти, тем более Лев Мингрельский был куда более решительным и умным правителем, чем его предшественник, и многих феодалов это в восторг не привело. Да и на укрепление новых южных и восточных границ ему приходилось обращать самое пристальное внимание.

Палить оставленные врагами дома казакам и их союзникам было неинтересно, им рабы на продажу нужны были и добыча, желательно побогаче. Так что разорением и разграблением Синопа и Трапезунда они не ограничились, совершили несколько рейдов на малых судах по рекам Анатолии во внутренние области.

Два таких похода прошли успешно, хоть и нельзя сказать, что сверхприбыльно, а в третьем казаки нарвались на неприятности. Они всего в двадцати верстах от морского побережья обнаружили небольшой и символически укреплённый городок с трудновыговариваемым для русских названием. Иван, хотя турецкий язык знал, названия не понял и запомнить его не пытался. Вероятно, лёгкие победы, шедшие одна за другой, вскружили ему голову.

* * *

Узнал Васюринский об этом треклятом городке, как обычно, от греков из рыбацкой деревеньки невдалеке. По их словам городок был небольшой и не слишком богатый, жили в нём местные руководители и люди, обслуживавшие скотоводов и земледельцев округи. Земледельцы, правда, от моря сбежали, а город и населявшие его люди остались. То ли понадеялись на свои невысокие стены, то ли посчитали, что не привлекут внимания жадных грабителей своим скудным достоянием. В другое время, может быть, и не привлекли бы, но после решения атаманов об очистке всего побережья и прилегающих к нему земель они были обречены.

Разведка донесла, что городок действительно мал и плохо укреплён. Стены в полтора человеческих роста, старые, местами в плохом состоянии, никаких пушек на них нет и быть не может. Башен всего три, самая высокая сажени в три с половиной. Судя по малому числу широких бойниц, пушки там если и есть, то в малом количестве. Гарнизон в таком городе большим быть не может, хотя пластуны отметили, что дозорную службу городские стражи несут хорошо, в лунную ночь к трём из четырёх стен подобраться будет затруднительно.

Посовещавшись, решили времени на правильную осаду не тратить (ох, грехи наши тяжкие, гордыня, так совсем к смертным относится), взять город неожиданным наскоком. Любимый запорожцами приём, удававшийся им и против куда более крупных и сильных укреплений. Те же разведчики донесли, что четвёртая стена выходит на глубокий овраг, башен не имеет и ночью охраняется всего одним часовым. Иван решил тряхнуть стариной и пойти на приступ вместе с его зачинателями — пластунами.

Вместе с передовым отрядом пошёл в обход оврагом и, скрываясь под крутым склоном, лёгко незамеченным подобрался к предполагаемому месту атаки. Про себя немного погордился.

"А ведь есть ещё порох в пороховницах. Иду с лучшими пластунами, все — кто в полтора, а кто и в два раза моложе меня — а ничуть им не уступаю. Значит, рано мне ещё на монастырский покой отправляться, грехи замаливать".

Атаковали глубокой ночью, за полчаса до первого намаза. Стражника на стене удалось убрать бесшумно. Он, находившись, имел неосторожность присесть и, получив две стрелы в лицо, упал практически беззвучно. Очень тихо звякнула заброшенная на стену кошка, и по тянувшейся за ней верёвке в крепость стали проникать пластуны. В числе первых десяти проник и наказной атаман. Ему пришлось сцепить покрепче зубы из-за не вовремя занывших локтевых суставов, но на подобные мелочи Иван давно привык не обращать внимания.

Всё сделано было профессионально, вторжение врагов в крепости никто не заметил. Вниз сбросили ещё несколько верёвок, по ним вверх поднимались уже опытные в уличных схватках бойцы. Когда казаков набралось больше сотни, Васюринский повел эту команду через город к воротам, рассчитывая захватить их втихую. Пластунам он приказал взять две ближайшие башни. С чем они, кстати, прекрасно справились. В неприятности вляпался со всего маху отряд самого наказного атамана.

Он шёл впереди отряда вместе с проводником, казаком из греков Василием Скользким. Тот по своим делам здесь не раз бывал и заверил, что хоть давно это было, но к воротам вывести ночью сумеет. Васюринский ещё тогда подумал, что вряд ли только рыбной ловлей занимался, проживая в этих местах, этот человек. Зачем рыбаку умение уверенно ориентироваться в чужом городе ночью?

Улочки, как и в других здешних поселениях, были очень узкими, извилистыми и грязными. Сам бы атаман на подобный рывок без провожатого ни за что не решился, уж очень легко было здесь заплутать.

У входа на базарную площадь шедший впереди Иван чуть не столкнулся лоб в лоб с десятком осман. Не турок-крестьян или ремесленников, а воинов. Оттолкнув грека левой рукой назад, правой выхватил саблю и ринулся в бой. Никак не ожидавшие наткнуться здесь на врагов мусульмане, тем не менее, праздновать труса не стали, а также выхватили сабли и бросились на пришельцев. В короткой ожесточённой схватке азапов, как опознал встреченных Васюринский, всех перебили, но о сохранении тишины не приходилось уже и мечтать. Атаман приказал поспешить к воротам, рассчитывая, что успеет их захватить нахрапом, о чём потом сильно жалел.