Обещай мне вернуться

— Это Любане, это Настенышу..

Майка подняла еще три треугольника и конверт... и похолодела. Желтоватый полупрозрачный бланк с казенной печатью был ей уже знаком. Похоронка.

Кому же? Кому?!

Майка осторожно, словно боясь обжечься, вытащила его из общей стопки. У Милочки на фронте отец и два старших брата, подводники. У Любаши — брат. У кого ж еще? Судорожно соображая, к кому же пришло несчастье и как она сегодня будет утешать подругу, девушка заставила себя взглянуть, и пальцы у нее заледенели: "Соколовой"...

"Женька?!!" Майка чуть не уронила злополучный листок, но заставила себя прочесть.

"Сообщаем вам, что ваш отец..."

Папа?! Не может быть! Этого просто не может быть! Папа был всегда. С ним не могло, просто не могло никогда и ничего случиться. Он ведь прошел войну в Испании и вернулся невредимым! Не может быть! Может, ошибка? Может, в полковой канцелярии или где там что-то перепутали...

"Ваш отец пал смертью храбрых..."

Хлопнула входная дверь. Вошла Клава.

— Кто? Майка, кто?!

Майка не ответила. Она словно закаменела. Клавдия сама вынула бланк из ее оцепеневших пальцев, ахнула и сгребла подружку в охапку. Наверное, легче было бы заплакать, но слез не было. Только тупая боль, как от удара о что-то твердое. Отец был всегда. "С папой никогда ничего не случится". Она верила в это всю сознательную жизнь.

Майка позволила Клаве взять себя за руку и увести в комнату, хотя сама не понимала, как еще переставляет ноги.

"Геройски погиб... 14 октября ... Значит, зря я ждала от него ответа! Когда я ему писала, он был уже убит... Я писала уже мертвому!!"

Она зябко передернула плечами, нахохлилась и забралась под одеяло.

"Убит... Две недели как убит..."

Кто-то входил, кто-то выходил, из коридора слышались голоса, но Майка воспринимала всё как сквозь вату. В серую вату был укутан весь мир, а воздух неожиданно стал холодным и колючим. Бланк обошел комнату. Повисло молчание. Только Настеныш было тоненько заскулила, но мгновенно осеклась под строгим Клавиным взглядом.

Подошла Даша. Отстранив Клаву, сунула Майке кружку:

— На-кось, хлебни.

Та послушно сделала большой глоток и закашлялась. На глазах выступили слезы, горло обожгло, в животе стало горячо, а в голове слегка зашумело.

— Это же спирт! — возмутилась она.

— Ну да, разведенный спирт, — невозмутимо подтвердила подруга. — А ты думала — я тебе компоту налью? На-ка, запей.

И дала стакан с водой.

Появилась Наталья. Ей уже кто-то сообщил.

— Соколова... Майя... — неожиданно мягко проговорила она. — Может, тебя сегодня вечером с дежурства снять?

Майка отчаянно замотала головой.

— Ни за что!

— Пускай, — негромко произнесла Даша. — Так легче...

Здравствуй, мой хороший!

У меня беда. Получила похоронку на отца. Сижу вот на дежурстве, пишу тебе, а голова как в тумане. Ничего не соображаю, хорошо хоть назначения не путаю. Я никогда даже в мыслях не могла допустить, что его могут убить. Я всегда с этим жила - папа самый храбрый, папа всё умеет. И сейчас не верю. Сердце не верит.

Даже не знаю, что еще написать. Бей их, Женечка! Бей так, чтоб только пух-перья летели! За меня. И за папу моего. Чтоб ни одного не осталось и чтоб война поскорее кончилась.

Майя.

Ответ на письмо почему-то всё не приходил...

—

— Сестренько, не відмовь, у мене земляк лежить в другій палаті. Голопятенко його фамілія. Лежачій. Відвідай, будь ласка, тютюну йому передай.

Молодой боец протягивал Майке шелковый зеленый кисет, расшитый яркими малиновыми цветами.

"Н-да, сочетаньице — вырви глаз! Но ему, похоже, нравится — вон как ласково поглаживает..."

— Хорошо, давайте отнесу.

— Будь така добра! Да скажи: дядька Голопятенко, кланяється вам Мыкола, Тараса Коваленка син. Неодмінно навестить вас, тільки підніметься. Запам'ятаєш?.

— Запомню. Передам.

Майка вышла во двор и только у крыльца общежития спохватилась, что совершенно забыла про кисет. Пришлось вернуться. В коридоре ей попалась взволнованная Даша.

— Вот... Просили Голопятенко передать ... Где у нас такой?

— Ох! Умеешь же ты вовремя приходить! Какая группа крови?

— Четвертая. А что...

— В перевязочную, живо! — Даша, изменившись в лице, схватила Майку за руку и потащила за собой. — Может, успеем еще!

— Девчонка у нас затяжелела, — на ходу торопливо поясняла она, — твоя одногодка. Осколочное в голень, нагноение пошло, еще немного — и сустав захватит. Ампутировать не стали — жалко. Почистили. Крови много потеряла, переливать надо, а у нее группа редкая. Ни у кого такой нет, я уже всех расспросила. Думала в соседнем отделении пошукать... А тут ты.

В перевязочной на маленьком столике привычно теснились мензурки, воронки, предметные стекла, иглы, шприцы... Майку уложили на холодный стол, перетянули руку жгутом и воткнули в вену большую иглу со скошенным концом.

"А Клавка-то молодец, — оценила девушка. — Не больно ни капельки, и попала сразу..."

— Четыреста кубиков, — велела врач.

"Ох ты! Столько же здоровые мужики сдают! Ладно, потерплю. Не впервой. Вдруг Женьке тоже сейчас кровь нужна, может, он ранен! Потому и не пишет..."

Глядя, как мензурка наполняется темной кровью, Майка загадала: "Если девчонку эту вытащат — пусть и у Женьки все будет в порядке! Ну, девка, теперь только попробуй умереть! Вот только попробуй!!! За косы с того света вытащу!"

Потом на нее начал медленно опускаться потолок, и кто-то зачем-то выключил свет.

— Эй! Сомлела, что ли, кудлатка? — Клава встряхнула Майку, потом поднесла к носу ватку, смоченную нашатырем. — Встать сможешь?

— Попробую, — Майка сползла со стола и едва не упала. Клавдия успела ее подхватить, заметив:

— Экая ты у нас нежная. Прям будто впервой. Ну, поди посиди пока в коридорчике. Сейчас старшая талон на доппитание тебе выдаст, поешь — оклемаешься.

Майка устроилась на стуле возле сестринского поста и закрыла глаза.

— У меня есть минутка, айда на крылечко, покурим, — предложила Даша.

— Не смогу...Голова кружится. Плывет всё.

— Та-а-ак... обожди, я сейчас.

Подруга скоро вернулась.

— Отпросилась у Натальи на пятнадцать минут... пошли, я тебя к тете Тасе отведу.

— А кисет как же?

— Ох, беда мне с тобой! Давай его сюда. Сама снесу. В восьмой палате твой Голопятенко лежит.

-Да не забудь сказать — кланяется вам, дядька Голопятенко, Мыкола, Тараса Коваленко сын, — тревожилась Майка. — Не забудешь?

— Нэ злякайся. Сиди тут, не ходи никуда.

Тетя Тася, как курица-наседка, прикрывала распущенным крылышком молоденьких девчонок-сестер. Те бегали к ней поплакаться и погадать на картах. За суеверия никто ее не ругал — поговаривали, что однажды кто-то из начальства посмел на нее накричать, так у него на следующий день так живот схватило, что сутки из туалета не вылезал. Майка к поварихе никогда не заглядывала: жаловаться посторонним она не любила, а в гадания не верила.

— Ишь ты! Кудлатка! Да тебя ветром шатает! Садись у печки-то, шинельку накинь, горюшко. Ну? Полехшало?

— Теть Тася, покорми девчонку, вот на нее талон, — скороговоркой произнесла Даша. — Кровь она сейчас сдавала. Кто ж знал, что такая слабенькая...

— Я не слабенькая, — принимая из рук тети Таси большую алюминиевую кружку с крепким сладким чаем (настоящим, не морковным!), пробормотала Майка. — Просто взяли сразу много, а с последнего раза двух недель еще не прошло...

— Да что ж это творится-то! — разволновалась тетя Тася. — Да разве ж так можно! Ну, поешь, поешь, красавица!

Она сунула девушке ломоть белого хлеба, щедро намазанного топленым маслом.

Майка равнодушно взглянула на это царское угощение.

— Спасибо. Не хочется что-то...

— Я те дам — не хочется! — прикрикнула Даша. — Лопай давай, раз заслужила! Теть Тася, я на дежурство. Присмотри тут за этой... А ты, чудо в перьях, оклемывайся, а то будешь мимо вены попадать! Ну, счастливо оставаться, — и она убежала.

Майка медленно глотала горячий чай, вполуха слушая хлопотливые причитания тети Таси:

— Гос-споди, что ж я с тобой делать-то стану, цыпленок такой...

Знакомое слово как по голове ударило. Долго копившиеся слезы наконец прорвались тихими безнадежными рыданиями.

— Ох ты моя милая! Ох ты моя хорошая! — тетя Тася обняла девушку, погладила ее по голове. — Гордая. Всё в себе держишь. Ну, поплачь, поплачь... Что за беда с тобой приключилась?

— Все пло-хо! — сквозь всхлипы проговорила Майка. — Хуже не-ку-да!

— Жених есть?

— Есть.

— Воюет?

— Летчик...

— Ох, моряки да летчики — самая наша бабья погибель! Не пишет, что ль?

— Два месяца уже нету писем.

— Ох ты горемычная! А давай я тебе погадаю! Карты всю правду скажут: и жив ли, и почему не пишет...

Майка шмыгнула носом.

— Я вообще-то в эти глупости не верю. Ну ладно уж, один разочек можно!

Старушка вынула откуда-то потрепанную колоду карт.

— Сними-ка, красавица, своей рукой.

— Ну...

— Та-а-ак... — повариха ловко перетасовала карты и быстро начала выкладывать их на деревянную табуретку. — Ты у нас — бубновая дама. Он — бубновый король.

Тетя Тася шлепнула сверху еще три карты.

— Ишь ты! — покачала она головой, и выложила еще несколько. — Ну, посмотрим, поглядим. Судьбу попытаем... Ох, дитятко!

Она ткнула темным костлявым пальцем в туз пик.

— Прошлое. Видишь — острием вниз лег? Это злая судьбинушка. Любовный интерес... Сердечные тайны... Настоящее... Вот он — бубновый король в ногах дамы. Верен, выходит... Восьмерка. Сплетни, значит... слезы... Хлопоты, заботы...

Сверху легла еще одна карта.

— Жив твой ненаглядный. Живой. Откупилась ты от злой участи, девонька. Несчастье минуло стороной.

Майка покачала головой.

— Если б он хоть строчку написал! Ну хоть два слова!

Тетя Тася кинула на табуретку еще три карты.

-Не может он писать. Видишь — четыре семерки выпали? Неприятности у него. Вижу злого человека рядом.. Что-то он замышляет супротив твово милого. Теперь на будущее... Кто-то за него заступится — гляди, трефовый король, в летах уже мужчина, начальник, небось. Что парня ждет? Ишь ты! Туз, десятка... Повышение по службе, выходит. Или награда. Или и то, и другое. А ну-ка, еще раскину! Жди радостную весть. Какую?

Повариха выложила следующую карту.

— Туз бубей. Письмо тебе придет.

— Ох, пусть так и будет! — стиснула кулаки .девушка. — Только бы живой был! Только бы живой! Ничего больше не хочу! Только чтоб вернулся!

— И чем всё кончится? — спросила у карт тетя Тася. — А хорошо всё кончится, девонька. Жди. Воротится. Э, да тебя, я гляжу, сморило совсем! Ох ты, господи, что ж мне с тобой делать? А иди-ка ты в подсобку. На сундуке ляжешь, шинелишкой укроешься — вот и ладно будет. Рыжик вон к тебе придет, помурлычет.

— В семь вечера разбудите, пожалуйста! Мне дежурить надо, — пробормотала Майка, проваливаясь в сон. Теплый Рыжик устроился у нее под боком и завел свою кошачью песенку — "мырр, мырр, мырр..."

Снился ей унылый осенний лес под серым небом, черные голые ветви деревьев, потом какое-то поле, маленькие островки первого снега на прелых и мокрых опавших листьях. Холодно. Очень холодно. Да еще туман проклятый до костей пробирает. Но надо идти. С ощущением этого "надо" Майка и проснулась.

— Ну что? Выспалась, красавица? — встретила ее в кухне тетя Тася.

-Угу, — зевнула Майка. — Седьмой час уже. На дежурство пора.

— Ох ты, — хлопнула себя по лбу старушка. — Голова моя дырявая, забыла совсем!. Снимают тебя сегодня с дежурства. Наталья, ваша старшая, заходила. Ругалась шибко. Надо, говорит, было начальнику отделения сообщить, другого донора с нужной группой нашли бы, что такое, так и до малокровия человека довести можно. Не торопись никуда — отдыхай, заслужила. Поужинай садись.

Майка устроилась у теплой печки с миской каши на коленях. Спать еще целую ночь... Красота...

— Чегой-то смурная такая? — ворчливо поинтересовалась повариха.

— Да так... Чушь какая-то приснилась.

— И-и, милая! Не бери в голову — кто ж на закате сны толкует! Ни на закате, ни на рассвете сон силы не имеет. А вот ежели в полночь проснешься да запомнишь, что привиделось — тогда и толковать можно...

— Ух ты! — удивилась Майка. — Прямо наука целая!

— Наука и есть, — кивнула тетя Тася. — Не хуже вашей медицины да гигиены будет. Только в книжках про нее не пишут. От матери к дочке знание передается. Хочешь, по-настоящему погадаю? На картах — это так, тьфу, для отвода глаз... А сейчас я тебе истинную правду скажу.

— Давайте...— поколебавшись, решила девушка.

— Руку протяни. О господи... Да левую, горюшко! Левую! Та-а-ак... Ну ты скажи, а! Не я тебе — ты мне гадать должна!

— Че-го?! Я?! Гадать?! Да я и не умею...

— Ты, ты, кудлатка... — усмехнулась тетя Тася. — Сила в тебе есть, и немалая. От матери, небось?

— От бабушки... — помолчав, призналась Майка.

— Эх, померла она рано, не успела тебя выучить... теперь-то поздно уже. Но что умеешь — при тебе останется. Дочке своей передашь. А та — своей. Воротится он, не горюй... Мужняя жена будешь. Такие, как ты, один раз любят. И до могилы. Так-то, кудлатка.

Через пару дней Майка с Дашей столкнулись в коридоре общежития.

— Ну, как там моя крестница?

Даша покачала головой.

— Слабая очень... Наташка-полврача сама с ней круглосуточно сидит. Пенициллин из Москвы доставили, говорят — волшебное средство. Хотят на ней попробовать. Если поможет, и у нас выращивать станут.

Еще неделя прошла как в тумане. Майка очень старалась ничего не путать, но как-то на дежурстве напарница тихонько шепнула ей:

— Ты хоть смотри, где точку на температурном листе ставишь... У тебя градусник чтС показывает? А ты что рисуешь?

— Ой, правда, чего это я?! — девушка вздохнула, аккуратно стерла неверную точку и поставила новую, соединив ее с предыдущей тонкой линией.

Сдав смену, она вышла из коридора отделения в вестибюль первого этажа. Хлопнула дверь. Наверное, курил кто-то на крылечке...

— Кудлатка, а кудлатка! — обычно невеселая Даша заулыбалась во весь рот и затормошила подругу. — А я тебя везде ищу! Ожила новенькая-то наша! Скоро в общую женскую переведут!

— Да ну?! — встрепенулась Майка. — Вот здорово!

— Ага! Пенициллин — это просто чудо какое-то! Теперь сами выращивать станем. Даже врачи не все в него верили, а поди ж ты — такие результаты дает! И жить будет, и ногу мы ей сохранили. Прыгать-бегать сможет.

Майка помялась, но всё же спросила.

— А посмотреть на нее можно? Пускают?..

Даша хмыкнула.

— Ты думаешь, чего я за тобой ношусь? Волнуется девчонка, хочет повидать свою сестрицу кровную. А ей нервничать вредно. Пошли, успокоим.

— Пошли! — просияла Майка".

...Маленькая одноместная палата с узким окном. Герань на подоконнике. На койке у стены полулежит худенькая, почти прозрачная, стриженная под мальчика девушка.