Всегда спокойный и уравновешенный Ахмед просто заёрзал на месте от возбуждения.
— Это надо немедленно проверить, — заявил он. — Посиди тут. Я сейчас, — и вылетел во двор.
Вернулся минут через десять.
— Порядок. Сегодня четверг. Отпросился на пару дней. Так что у меня в распоряжении будет четыре дня. Можем отправляться в Багдад.
— Постой, постой! Это что, приглашение?
— А что ещё может быть после нахального подкупа тортиком и пряниками? Я просто вынужден тащить тебя с собой. Не думаешь же ты, что причина — это твои собственные хилые логические рассуждения. Не подкреплённые никакой систематизацией, диалектикой, обращением к печатным источникам и авторитетам?
— Ахмед, притормози. Ты же не собираешься идти в Багдад прямо так, в дворницком комбинезоне? Да и проинструктировать меня о тамошних порядках и обычаях не мешало бы. А от Багдада Гарун-аль-Рашида я отказаться просто не в силах.
— Ну вот, всю ажитацию* сбил! — посетовал Ахмед, оглядывая свою рабочую амуницию. — Давай-ка я чайничек подогрею. "Белочка" ещё не освоена, а в Багдаде её не водится.
Горячий чайник снова на столе. Посасываем конфетки и прихлёбываем божественный ахмедовский чай.
— Стало быть, так. Багдад в основном как раз такой, как в преданиях. Только избавлен от некоторых досадных пороков, которые в натуральном мире есть до сих пор. Мой арабский мир терпим к остальному внешнему миру. Нет религиозного психоза ни в отношении самих арабов, ни в отношении иностранцев. Если какому-нибудь маньяку вздумается объявить газават против неверных, то у него большие шансы кончить свою жизнь на плахе по приказу халифа.
Женщины достаточно свободны. Хотя многожёнство, гаремы никуда не делись. Запрет для женщин на открытое лицо больше традиционный, чем религиозный, и касается только появления на улице. В помещении закрывать лицо или нет — её личное дело. Традиции затворничества женщин и беспрекословного подчинения мужу тоже нет. Грамотность женщин не порицается, но и не славится.
Рабство как было, так и есть. Правда, по формам может быть довольно разнообразным. И довольно безобидное волшебство тоже имеется, и жить людям не мешает.
Смертная казнь существует, но только за очень серьёзные провинности. Супружеские коллизии, воровство к таким не относятся. Вот, в общем-то, и всё, но из этого многое вытекает. Например, иноверец или безбожник может беспрепятственно войти, осмотреть мечеть. Или даже встретиться в ней с кем-то для беседы. Там даже есть специальные уголки для этого. В караван-сарае или порту к иностранцу всегда отнесутся как к гостю, а не врагу или конкуренту.
— Учить арабский язык надо или ты будешь переводчиком?
— А с чего ты взял, что мне, прожившему всю жизнь в СССР, и притом в Питере, могут быть известны древние арабские языки? Там как-то сама получилась смесь русского с вкраплениями арабских слов и понятий.
— Тогда нам остаётся только определиться, где в Багдаде мы сейчас появимся. Вернее — тебе решить, Ахмед. Ты в курсе ситуации.
— Я думаю, чтобы особо не искушать судьбу, попробуем в уголке мечети. И полюбуешься на неё изнутри, и базар рядом, куда мы пройдёмся в первую очередь. Давай собираться.
Ахмед раскрыл стоящий в углу комнаты сундук и извлёк из него всякое шмотьё восточного происхождения.
— Вот тебе тюбетейка. Иначе голову напечёт. Больше ничего для пришлого и не требуется. Только со своей европейской внешностью не вздумай изображать из себя араба.
— Зачем? Я всегда свой собственный Серж, — отпарировал я, разглядывая богато расшитую тюбетейку.
Когда снова обратил свой взор на Ахмеда, то просто поразился произошедшей метаморфозе голубого комбинезона в цветастый халат и белую чалму.
— Ну, как?
— Нет слов. Вылитый Хоттабыч. Только вот борода длиной подкачала.
— Борода — ерунда. Мой умище при мне, и этого достаточно. Сядем на дорожку, — и мы присели за стол.
— Сними башмаки и положи вот в этот мешок. В мечеть нельзя в обуви.
И сам Ахмед, смотрю, уже босиком.
Ахмед взял меня за руку и, закрыв глаза, мы полетели на сказочный Восток...
Мечеть. Вернее, какой-то её кусочек со стенами с трёх сторон. С четвертой ничего нет. То есть, конечно, имеется, но что-то очень обширное, откуда гулко доносится хор голосов, повторяющих одни и те же слова молитвы. Если взглянуть вверх, то разукрашенный изразцами потолок где-то на совершенно недостижимой высоте. Напротив, на низенькой лавочке сидит Ахмед и подо мной такая же, а между нами — резной с инкрустацией столик. Наверное, это и есть упомянутый им уголок для беседы в мечети. Получилось! Никто не стоит рядом и не глазеет на нас как на диво дивное.
— Смотри-ка, как всё просто оказывается. Очень удачная мысль пришла тебе в голову. Пойдём, — предлагает Ахмед и встаёт, прихватив мешок с нашей обувью.
Выходим из закутка в молельный зал с грандиозным куполом и поразительной стереоакустикой. Молящихся не так уж много, но звуки их голосов, отражаясь от купола и стен, идут со всех сторон. Здесь не задерживаемся и выходим наружу. Жарко. Ахмед вытряхивает из мешка башмаки и облегчённо вздыхает. Обуваемся. Перед нами большая площадь с разбегающимися во все стороны улицами, окружённая одно— и двухэтажными глинобитными домами. Чуть правее — мощное и вместе с тем изящное сооружение, блистающее на солнце мраморной белизной и обнесённое крепостной стеной.
— Дворец халифа, — говорит Ахмед, — а нам вон туда, — и тянет меня в какую-то улицу левее дворца.
Идём хоть и не спеша, но не долго. Воздух становится какой-то тяжеловатый, насыщенный вовсе не амброзией.
— Базар близко, — объясняет Ахмед. — Жарко, и как торговая стража ни следит за чистотой лавок и караван-сараев, запаха животных и отбросов не избежать. Канализации европейского типа здесь нет, но сточные каналы вдоль улиц всё-таки есть. Их каждый день проливают водой из Тигра для очистки и тем самым спасают город от смрада и заразы.
Вот и добрались до базара. Шум есть, да ещё и какой! Колорит имеется, и при этом совершенно невообразимый. Товаров завались и ещё трижды по столько. Порядка, на первый взгляд, никакого. Толчея интенсивная и совершенно беспорядочная. Многокрасочно пёстрые лавки, палатки расставлены, как кому в голову взбредёт. Не сразу замечаешь, что они кучкуются по товарному признаку. Вот кучка медников и чеканщиков. А вот гончары. А чуть дальше — сапожники. О, а вот и уголок европейцев. Чем торгуют, издали не разобрать. Просто видно группу людей в средневековой испанской и итальянской одежде.
Но Ахмед даже не приостанавливается нигде, пробираясь к только ему известной цели. Цель приближается. Об этом можно судить по тому, что всё чаще встречаются люди, здоровающиеся с Ахмедом.
— Салям алейкум, Ахмед-ага.
— Салям, Джафар.
— Салям, Махмуд.
— Салям, Ибрагим...
Да сколько же их тут — Махмудов и Ибрагимов? Этак Ахмед со всем базаром перездоровается, если дня хватит. Бег замедлился. Видно, мы уже почти достигли цели. Останавливаемся. Все тот же "салям".
— Как здоровье, хозяин? — пришли, стало быть.
— Спасибо, как торговля, Мустафа?
— Хвала Аллаху, хорошо идёт.
— Завтра поговорим.
Батюшки, китайский фарфор! Как ему не идти-то хорошо! Какая прелесть, изящество, тонкость работы! Особенно это видно в искусно и любовно сделанных статуэтках. Просто как живые. Век бы любовался. Но оказывается, что в какие-то владения Ахмеда мы пришли, но до конца ещё, как видно, не дошли. Он тянет меня за рукав дальше. Останавливаемся на минуту у большой ювелирной лавки, где Ахмеда тоже признали хозяином. Глаза опять разбежались, созерцая сокровища. Не богатство поражает — в пещере Капитана его намного больше. Поражает человеческое искусство, безграничная фантазия придания форм. Разговор со своим приказчиком Ахмед и здесь отложил на завтра.
Уже медленно идём среди лавок тканей и ковров. Здесь Ахмеду знакомы все поголовно. Мне кажется, он уже устал от бремени ритуала арабской вежливости. Однако нарушать его не собирается. Слава Богу, что он меня не представляет никому. Иначе вообще стояли бы на месте. Тем не менее, до финиша всё-таки добрались. Это уже не базарная лавка, а целый магазин ковров и тканей в одном из окружающих базарную площадь домов. Заходим.
— Салям алейкум, Ахмед-ага, — подскакивает к нам молодой человек немногим старше меня, а ещё двое молча кланяются хозяину из-за прилавка.
— Алейкум салям, Али-Баба. Познакомься. Мой гость Серж. Очень издалека.
— Салям.
— Салям, — соприкасаемся мы с Али-Бабой по восточному обычаю двумя руками.
Проходим внутрь дома. Красиво и уютно. Ноги утопают в таких коврах, что ходить по ним кажется кощунством. Большая комната с большим, но низким столом, и вокруг него расставлены несколько оттоманок. На одну из них, скинув у двери башмаки и бросив чалму в угол, немедленно заваливается Ахмед. Я тоже разуваюсь и располагаюсь напротив.
— Ахмед, а почему мы не разулись при входе в дом, а только здесь? — спрашиваю я.
— Там торговое помещение для всех, а здесь жилое. Моя как бы торговая штаб-квартира. Не устраивать же её в своём семейном доме.
— Семейном?
— А что ты удивляешься? — улыбается он. — Восток — дело тонкое. Советую тебе на время пребывания здесь забыть обо всех привычных условностях и традициях. Попробуй поступать так, как все, и снищешь доверие и понимание окружающих. Не надо быть белой вороной. Вот я отдохну немного, и сходим купим тебе рабыню, которая будет тебе прислуживать, пока ты здесь и, если появишься ещё, то и потом.
— Рабыню!? Мне? Да ты что, Ахмед! Что я с ней буду делать-то?
— Да что хочешь. Твой ужас лишь от незнания местных законов и обычаев. Я тебе потом всё объясню. Ограниченная свобода здесь вовсе не означает полного отсутствия прав. Али-Баба, где ты застрял?
— Бегу, бегу, хозяин. Вот попить и закусить слегка, — Али-Баба ставит на стол поднос со всякой всячиной.
— Скажи-ка, любезный Али-Баба, твоя жена Марджана рабыня?
— Рабыня. Моя, конечно.
— Она горюет об этом.
— С чего бы ей горевать?
— Да вот Серж что-то испугался, когда я предложил купить ему рабыню для прислуживания.
— И что тут страшного? Она ведь войдёт в вашу семью.
— Ладно, проехали. Расскажи-ка, что у вас тут новенького произошло, пока меня не было.
— Всё можно рассказывать? — спросил Али-Баба, покосившись на меня.
— Всё. Серж достоин доверия.
— Тогда ладно. Халиф наш тут выкинул недавно славненькую штуку. Отпустил на волю половину своего гарема. Представляете, сколько раз ему пришлось трижды повторять каждой: "Я развожусь с тобой"? Женский рёв стоял на весь Багдад. Хотя им предоставлялся выбор: брать или не брать с собой детей. А также давались немалые деньги на обзаведение своим домом, хозяйством. При этом совсем забыли о том, что закон не позволяет бывшим жёнам халифа снова выходить замуж и вступать в связь с мужчинами. Причём под угрозой охолащивания нарушивших закон мужчин.
Пришлось издать фирман*, снимающий относительно уже разведённых жён халифа означенный запрет и наказание. Тогда уже не во дворце, а в городе начались беспорядки. Сюда нахлынуло неисчислимое количество желающих взять в жены особу из халифского гарема. Даже с детьми. Ведь дело-то небывалое! Не мужчина платит калым за жену, а жена приносит в дом большие деньги. Возникало столько драк между претендентами, что стража не успевала разнимать. В конце концов, объявили, что выбирать мужей будут сами женщины. Беспорядки в городе прекратились. В два дня женщины пристроили сами себя и всё вроде бы успокоилось. Лишние женихи убрались из города.
Однако когда подсчитали, во что всё это обошлось казне, то оказалось, что втрое дороже, чем содержание всех бывших жён в гареме до конца их жизни. Трое визирей, включая главного, лишились должностей. Ведь этот массовый развод был их советом халифу по уменьшению государственных расходов.
Ахмед, а за ним и мы с Али-Бабой от души расхохотались.
— Видишь, Серж, — чуть не сквозь слёзы проговорил Ахмед, — какие чудеса тут происходят. А мы пропустили.
— Но на этом история ещё не закончилась, — продолжил Али-Баба, — так что ещё есть возможность понаблюдать за её развитием и повеселиться.
— И что же ещё произошло, когда уже всё кончилось?
— Оставшиеся жены все вместе потребовали от халифа, чтобы с ними тоже развелись и притом на тех же самых условиях, что и с предыдущими. И даже в старых законах вроде нашли установление их прАва на такое требование. Халиф и его советники в полной панике, — и мы опять дружно захохотали.
— Давненько я так от души не смеялся. Да, попал наш Гарун-аль-Рашид в переделку. Как он будет из неё выбираться, наверное, и Аллаху неизвестно, — подытожил Ахмед. — Что ещё интересного?
— Вчера приплыл Синдбад. Доставил кашмирские платки, китайский фарфор и шелка.
— Фарфор мы с Сержем видели — очень хорош. А ткани?
— Ещё тюки не открывали.
— Пойдём, посмотрим. Что за вино? — спросил Ахмед, наливая себе и мне.
— Местное. Взял на пробу. Мне понравилось.
— В самом деле, неплохое вино. Но мне доводилось пробовать и намного лучшее, — подмигивая мне, осушил кубок Ахмед.
Вышли во двор. Али-Баба отпёр склад и вскрыл один из тюков с шелками и один с кашмирскими платками. Я ничего в тканях не понимаю, но Ахмед остался очень довольным.
— Думаю, пойдут хорошо, и надолго торговли ими не хватит.
— Да, пожалуй, — согласился Али-Баба.
— Закажи Синдбаду двойное количество. Когда он собирается опять отплыть в Китай?
— Говорил, что недели через две. Хочет корабль подремонтировать. Бурей потрепало.
— Значит, можем сегодня вечером собраться у него на судне. Он ещё не знает, что я в городе. Нужно предупредить его и остальных. Надеюсь, Синдбад не будет против, что соберёмся опять у него. Бочонок вина ему доставь и копчёного мяса. Остальное он сам сообразит. Вроде пока всё. Отправляйся. А мы с Сержем пойдём покупать ему красавицу, а потом домой. Да, деньги принеси. У меня с собой ничего нет.
Через полминуты Али-Баба приносит два мешка с деньгами и развязывает их. В одном серебряные монеты самого разного размера, а в другом — золотые. Ахмед отсчитывает с горсть серебра разного достоинства, добавляет к нему несколько золотых и пододвигает ко мне.
— Это тебе на всякий случай. Без денег в кармане здесь нельзя. Мало ли что и вообще на текущие расходы. Серебро больше в ходу, чем золото. Если вдруг не хватит — скажешь.
Себе он тоже тщательно отсчитывает. Только больше золото.
— Али-Баба, запиши расход в семьдесят золотых динаров.
Выйдя из этого оплота торговли Ахмеда, мы направились в дальний конец рынка, где шла торговля рабами. С Ахмедом бесполезно спорить. Не зря говорят, что не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Он здесь хозяин положения по всем статьям. Пусть и делает, как знает. Наша мораль для здешних обычаев смешна и нелепа. Слепо придерживаться её вряд ли разумно. Никто не оценит. Скорее, как минимум, глупцом посчитают.
