Общий файл

— Не думаю, что он мог всех убить, — перебил её Одмус, — может, мы с ребятами и перегнули палку, но он точно ни при чём.

— Перегнули, говоришь? — заинтересовалась Эйлин.

— Ладно уж, расскажу, раз начал, — махнул рукой Одмус. — Живущие здесь призраки прибились ко мне и помогали охранять портал. Да вы их уже видели, моих товарищей, так сказать. Поговорить с ними не поговоришь, но хоть какое-то общество, и против музыки они ничего не имеют, — Одмус вздохнул, — это всё, что в них осталось... Хранителя они, конечно, не трогали. Он попросил меня придержать их, чтобы можно было поселить в пещере каких-то людей. Я сразу понял, что эти гости ему милы, как свищ в заднице. Но это уж не моё дело, слово хранителя для меня закон.

Эйлин задумчиво кивнула. Для неё это была хорошая новость — возможно, отец пошёл на сделку с бандитами под давлением обстоятельств. Узнать бы ещё, каких.

— Он о них ничего не рассказывал? — спросила она на всякий случай, но призрак помотал головой.

Касавир поинтересовался:

— А он не боялся, что чужаки узнают о портале?

— Конечно, боялся! — ворчливо рявкнул Одмус. — Старался приходить почаще, присматривал за ними. Иногда жил тут по нескольку дней. А чтобы они не вздумали искать сокровища, наплёл небылиц про упырей и чудовищ и велел мне отпугивать их, если кто-то сунется дальше верхних пещер. В ту ночь чёртовы бараны накалдырились и пошли гулять по коридорам. Их пьяный трёп мы ещё могли терпеть. Но когда они начали фальшиво орать свои сраные песни — это был капец! При здешнем звуке! Были бы у меня потроха — сблевал бы!

— Сочувствую, — мрачно процедила Эйлин. — Вы, конечно, не собирались их убивать.

— Я же слово дал! Шуганули их отсюда, вот и всё. Даже не преследовали дальше башни.

— Лучше бы вы их убили, — вздохнула она.

Друзья невесело переглянулись. Теперь не было сомнений в том, что всё, произошедшее на острове, оказалось цепью случайностей. Контрабандисты не подозревали Симона в измене и не собирались ни на кого нападать. Скорее всего, они даже не знали, что хранитель был на острове. Сидели себе в пещере, что-то праздновали — быть может, отмечали успешную отправку очередной партии. Разозлив призрачных стражей, они сполна испытали на себе возможности пещерной акустики и музыкальной магии, да и сам вид разъярённого Безумного Одмуса был наверняка впечатляющ. Остановить безобразие было некому — Симон находился в доме смотрителя в компании оборотня и алхимика. А зверя мог испугать и взбесить поднявшийся шум, когда из башни высыпала толпа пьяных, впавших в агрессивную панику бандитов, по пятам которых несся Одмус со своей призрачной свитой. Никаких страшных тайн, всего лишь роковое недоразумение.

Странное недоразумение когда-то решило судьбу Серебряных Лабиринтов и их создателя. Через сотни лет кто-то, помеченный проклятьем, стал зверем-убийцей, а над святыней нависла угроза захвата людьми, преследующими далёкие от бардовского искусства цели. Эйлин пришла в голову мысль, что это место и в самом деле роковое. Может, не зря оно стало запретным, если приносит несчастья? Стоит ли пытаться изучать его — быть может, себе и другим на беду? Лёгкий холодок тревоги шевельнулся в груди. Желание найти отца, и как можно скорее, заслонило все остальные цели. А между ними и полнолунием — целая ночь и день, которые не пролистнёшь, как скучные страницы неплохой книги.

Она встала и с сожалением посмотрела на барда.

— Слушай, Одмус, а нельзя обойтись без крови? Давай устроим поединок бардов. Ставка — право пройти к порталу. Я бы почла за честь.

Одмус криво улыбнулся:

— О, я бы с удовольствием сразился с тобой. Чувствую, ты заставила бы меня понервничать. Но нарушить закон я всё равно не смогу. И отпустить вас не имею права.

В ответ на его слова за их спинами вырос серебристый магический барьер, отрезая путь.

— Я не волен над собой, — виновато пробормотал страж.

— Но ты же смог отпустить того любопытного парня.

— Потому, что использовал возможность связать его клятвой. — Одмус немного помолчал и с досадой произнёс: — Жаль. Тебя не дождался.

Вскинув брови, Эйлин с усмешкой переглянулась с товарищами.

— Думаешь, я бы согласилась на его месте?

Призрачный бард хрипло рассмеялся:

— Да, детка тебя-то уж на испуг не возьмешь! Но кто знает, кто знает... А может, просто споёшь, без поединка? Покажи, на что способна, порадуй ценителя.

— А зачем тебе? Не лучше ли сразу к делу?

Эйлин это показалось странной прихотью — желать послушать пение того, с кем через несколько минут сойдёшься в смертельной схватке. Мёртвый бард посмотрел на нее с укоризной:

— Моя маленькая коллега... ты думаешь, у старого призрака много шансов против барда, паладина и сильной колдуньи?

Последовал долгий взгляд глаза в глаза. Теплые, лучистые глаза живого барда. И призрачные, в застывшей ледяной вечности которых метался сумасшедший огонь горькой памяти о непережитых страстях, невыигранных битвах и неспетых песнях, — принадлежавшие мёртвому. Эйлин вдруг почувствовала, как холодно стало в прозрачной тишине соляного зала, каким неподвижным стал воздух и отчужденными — стены. Стены, которые помнили живым того, кто однажды открыл их магию, и по-прежнему умели ловить его настроение.

В самом деле, разве уже единожды мёртвый бард, лишившийся своей невольной свиты, станет для них помехой? Они ведь не кучка тупых мясников.

Не говоря ни слова, Эйлин достала из сумки лютню и перекинула потертый ремень через плечо. Погладив черный лакированный бок, пробежав пальцами по ладам, она перебрала струны и подтянула их. Четыре хора и одинарную мелодическую струну простой классической родовой лютни Симона Дюсара. Они могли околдовывать серебряным плетением звуков в руках старого хозяина, выть штормовыми ветрами и взрываться слепящими искрами под быстрыми пальцами его дочери. А могли дарить радость, унимать боль или тревожить душу. Они умели плакать, смеяться и шептать сами, подчиняясь лишь легкому движению руки, неуловимому порыву души...

Одмус, ожидавший услышать какую-нибудь подходящую к моменту трогательно-заунывную балладу, в удивлении приподнял брови, когда Эйлин тихо заиграла, притоптывая себе. Ему был смутно знаком этот немудрёный, приглушённый проигрыш на шесть восьмых, которым девять тонких струн страстно желали задеть то, что осталось от его души, и который стены зала, словно замершие в нерешительности, никак не могли подхватить. Джига. Странный выбор для последнего танца. Но как не помочь одинокой лютне, отчаянно пытающейся растопить ледяную тишину, вставшую между мёртвым и живым? Для музыки нет разницы! Что угодно, только не этот лёд отрешённости. Магия музыки умирает в нём, как умирают Серебряные Лабиринты, лишённые достойного адепта. Дьявольская призрачная лютня Одмуса сама приняла решение, превратившись в его руках в затейливую скрипку. Затанцевал смычок, и необыкновенный, наполненный потусторонними обертонами голос скрипки с лихим азартом обречённого ворвался в мелодию лютни, отнимая у неё основную партию. Благодарная лютня не стала спорить, но и не сдалась, подстраиваясь, подчёркивая яркое скрипичное соло энергичными аккордами. Какая джига без упругого ритма, вызывающего мышечный зуд у тех, кто умеет её танцевать, и зависть у тех, кому неподвластно это плетение стремительных и чеканных шагов. И вот уже Касавир и Кара, захваченные волшебными звуками в плен, прихлопывают в такт, а лютня и скрипка, спевшись так, словно неразлучны с рождения, предугадывают желания своих вошедших в раж хозяев. Стены зала, приняв эту музыку, как свою, взбунтовавшись вместе с ней против векового заунывья, возвращают её восторженным хором слаженного оркестра. И чистое, сильное контральто принимает главенство в этом бунте. Это была песня без слов, но на пределе эмоций голосу барда не нужны слова, чтобы проникнуть в душу, заставить поверить.

Бьем мы джигу под плач туманов, под стук дождя, под ветра стон.

Искрами в вечность летят минуты от наших кованых каблуков.

В стеклянных глазах мёртвого барда сверкнул безумный огонёк. В руках вновь материализовалась дьявольская лютня, призрачные пальцы привычно ударили по струнам, и те послушно взвыли, вспарывая мелодию джиги хриплым, агрессивным аккордом. Но ни Эйлин, ни её лютню, чьи души слились воедино, уже ничем нельзя было смутить. Тонкая рука с вздутыми венами, словно в раздумье взмыла над струнами, и через три удара сердца по залу прокатился виртуозный грудной перебор классической лютни. Джига ускорила темп, сплелась с мощной, брутальной, непонятой и непринятой музыкой Безумного Одмуса, заставляя воздух густеть и вибрировать, кровь пульсировать в висках, а сердца биться быстрее. Новый звук взвился тугим вихрем, и сверкающие своды упоённо подхватили его, взрывая разум боем барабанов и синхронным степом, выбиваемым десятками пар ног. На стенах замелькал хоровод теней, будто это духи прошлого явились, чтобы станцевать под музыку двух бардов — живого и мёртвого.

Степ шальным башмачком чеканя, время сплетает в стальную нить

Может, в насмешку, а может, в награду, улыбка тронет её уста.

Финальный аккорд и громовой удар подошв долгим эхом затихали под сводами пещеры. Живые молчали, ещё чувствуя дрожь внутри и слыша в наступившей пронзительной тишине ритмично-неотвратимый, как поступь судьбы, топот, рёв лютни Одмуса, феерические переборы Эйлин и её страстный голос.

— Да уж, — нарочито-ворчливо прохрипел призрак, — ты знаешь, как вдохновить...

Он посмотрел на неё с грустью. Её глаза влажно сияли, грудь тяжело вздымалась, а на лбу блестели бисеринки пота.

— Сейчас я завидую тебе. Твоё сердце никак не может успокоиться, а каждый дюйм твоих нервов звенит, как струна. Кончики пальцев саднит, мышцы напряжены и, может быть, руки сводит судорогой. В тебе ещё звучит эта музыка. Это так... ну, ты понимаешь.

Она понимала. Каждой частичкой своего существа понимала, что он имеет в виду, и чувствовала то, что когда-то мог чувствовать он.

— Я никогда не забуду её, — сипло проговорила Эйлин, сглотнув и посмотрев ему в глаза. — Никогда. Спасибо.

Одмус поблагодарил её наклоном головы.

— Я почти жил, когда играл с тобой. Мы с тобой заставили эти стены петь, чёрт побери! Как бы я хотел...

Подняв голову, он с невыразимой горечью выкрикнул в пустоту:

— Стоило ли сохранять мне память о том, кто я есть, чтобы лишить воли и права поступать так, как велит мой разум! Как поступил бы настоящий Одмус, а не его жалкий призрачный слепок!

— А как он поступил бы? — тихо спросила Эйлин.

— Не важно, — глухо ответил призрак и, помолчав, внезапно грубо рявкнул: — Решайтесь уже, в конце концов! Я устал! Устал смотреть вам в глаза! Устал помнить и понимать!

Сердце продолжало гулко отсчитывать удары в предсмертной тишине. Не верю! Касавир, почувствовав, что Эйлин и Кара колеблются — и понимая их — подал им знак рассредоточиться для дальнего боя и сделал несколько шагов назад, к гибельному барьеру.

Одмус Рыжий Дьявол превратился в стража портала. Пустые глаза, холодное зеленоватое пламя, охватившее призрачную фигуру, увесистая и прямолинейная морозная булава вместо капризной лютни — тупой, беспощадный убийца в полтора человеческих роста. Олицетворение стылой ненависти, обезличенной злобы, обречённости, неприкаянности, забвения. Нежизни. Он призрак. Враг.

Надеяться ему и впрямь было не на что, разве только на чудо, потому что они трое были отличной командой для таких случаев. У них была Кара — созданная ею мантия поглощения могла какое-то время нейтрализовать его звуковые и стихийные заклятья. У них был паладин, способный ослаблять нежить на расстоянии и разить в ближнем бою. И был Серебряный Меч — больше, чем просто магическое оружие. Связанные магией осколки хищно дёрнулись и тонко заверещали, когда Эйлин выдернула его из лежавшей на полу перевязи и отскочила назад. Они рвались в бой. Разорвать тонкую материю, перерезать энергетические нити, уничтожить призрака.

Всего лишь призрак. Энергетическая структура, состоящая из эктоплазмы. С остаточной памятью и интеллектом. Рано. Он ещё силён.

Бросив заклятье, Одмус потерпел поражение: убийственный звуковой поток был частично поглощён невидимой мантией, а остатков его мощи хватило лишь на писк, продравший нервы и эхом растаявший в воздухе. Огонь и свет схлёстывались со свирепыми морозными иглами, летящими в лицо и рассекающими сухой воздух зала оглушительным треском. Эйлин тоже не спешила в ближний бой, парируя и выжидая. Готов. Хватит тянуть время! Это Кара, её можно понять, возможности колдуньи велики, но не безграничны.

Серой тенью по краю зрения метнулся Касавир. Кара, не подведи! На темной матовой поверхности доспеха Морадина мгновенно расцвели инеевые узоры. Успел уклониться от выброшенной в лихом размахе булавы — только шлейфом обморозило ухо. Всё нормально, залечим на ходу.

Эйлин рванулась вперёд, навстречу колючему ветру, срывающему горячие капли с ресниц. Не он первый, не он последний. Он уже мёртв. Призрак владел оружием и щитом не хуже паладина, словно при жизни был воином. Но когда в яростный танец напористого молота и не сдающейся булавы вступил меч, жаждущий получить свою долю призрачной крови, исход короткого и мучительного для всех поединка был окончательно решён. Не дрогнула рука, лишь злым криком вышел сумасшедший вертёж ещё пляшущих нервов-струн. Я не забуду. Никогда. Сверкнули серебряные грани — посмотрите, как мы бритвенно остры, убийственно красивы и безжалостны.

Хоп-пятка-носок-пятка...

Выросший вокруг обречённого призрака магический круг оттолкнул нападавших, не дал осколкам сполна насладиться танцем. Бросив меч на пол, — к рукам вдруг вернулась предательская дрожь, а истерзанные нервы завопили о пощаде, — Эйлин, сопротивляясь наваливающейся апатии, нетвёрдо шагнул к голубому плетению с поникшей полупрозрачной фигурой внутри. Кара и Касавир подошли ближе. Муж ненавязчиво подхватил рукой её локоть. Я рядом. Обопрись, сейчас ты имеешь право на слабость. Дважды поверженный Одмус Рыжий Дьявол поднял голову на её зов и обвёл их взглядом. Его губы на мгновение тронула усталая благодарная улыбка. Не погасшие ещё глаза остановили взор на Эйлин.

— Ну вот, теперь-то уж я точно умер, — глухо промолвил бард и усмехнулся, оглядевшись. — Надо же, право на последнее слово. Даже не знаю, кого мне благодарить. Похоже, Лорд Мёртвых сделает для меня исключение, а? — Снова усмешка. — Я тебе тут много наговорил всякой пафосной ерунды. Да, когда у тебя целая вечность, можно мозги до дыр протереть размышлениями. На самом деле, всё просто, как гамма до-мажор. Какой-нибудь наш далёкий немытый, небритый и не очень культурно образованный предок сидел в своей пещере, слушал завывание ветра и стук дождевых капель. Вдруг его руки сами потянулись за полой костью, он поднёс её к губам и подул. Это была первая музыка, первый порыв вложить душу в простые звуки... С тех пор придумано столько приспособлений для извлечения разных звуков — томных, нежных, зверских, грубых, простых и волшебных... Мы придумали музыкальный язык. Мы знаем то и сё, можем отличить коду от прелюдии. Мы поём королям и лордам, или надрываем глотки в протесте, или лабаем для народа. Мы придумали законы, жанры, чёртову моду, мы зарабатываем этим тонким ремеслом на жизнь, каждый в меру своего умения... Но не забыть бы о том, что когда-то для того, чтобы играть музыку, нужны были лишь душа, руки и... немного волшебства. Без этого всё — пустота, моя маленькая сестричка. Ты ведь знаешь, главное — не бояться. Крови на струнах, ран в душе. Не бояться открыться и дать миру услышать то, что поёт внутри тебя. Если в музыке есть душа, всегда найдется сердце, которое услышит её, чем бы она ни была.