Ту Рейн на профессиональной почве быстро сошёлся с Триндой, доктора устраивали многочасовые диспуты, споря о непонятных окружающим вещах. Я же с бортовым врачом общалась значительно меньше, чем с капитаном, техниками и пилотами: во-первых, у нас почти отсутствовали точки соприкосновения, кроме бильярда, а во-вторых, почему-то именно с ним беседы складывались с трудом. Принципиальный, порой даже более резкий и категоричный в суждениях, чем капитан, Риниш обладал качеством, которое странно и особенно неприятно было встретить именно в докторе: равнодушием к отдельной человеческой жизни. Не то чтобы он презирал решительно всех вокруг, но... вспомнилась фраза из детективов, отлично охарактеризовавшая эту черту мужчины: "Способен на убийство".
Впрочем, отталкивало меня от него даже не это, а... попадаются порой такие люди, "не свои" до кончиков пальцев. Разум понимает, что человек неплохой, достойный доверия и уважения, не склонный к предательству, обладает множеством положительных качеств, но откуда-то из глубины души поднимается резкая немотивированная антипатия. Хорошо, что помимо ту Рейна на борту хватало собеседников.
В конечном итоге перелёт оказался необременительным и приятным, и приходилось регулярно напоминать себе о цели путешествия, чтобы не расслабиться окончательно.
Не способствовало сосредоточенности и отсутствие кошмаров. Нельзя сказать, что я очень скучала по ним, но тишина вызывала некоторую тревогу: а всё ли в порядке с кристаллом и заточённой в нём личностью? Правда, спросить разрешения проверить искру с помощью одного из нескольких имеющихся в хозяйстве машинатов я не рискнула. Несмотря на то, что в экипаже вряд ли могли оказаться агенты "Искры разума" или иные потенциальные злодеи, посвящать их в собственные планы мы не собирались. Не знаю, как Мух уговаривал Гира взять нас на борт, но капитан тоже не знал цели нашего путешествия. Один раз даже осторожно поинтересовался у меня, но я честно ответила, что тайна не моя, ничем не могу помочь, и ту Русс как человек вежливый оставил тему.
Проблемы начались на пятый день пути, когда я окончательно поверила, что воздушные путешествия имеют право на жизнь, а я вполне способна их пережить, причём получить от этого процесса удовольствие. За это время мы преодолели равнинную часть Тёмной стороны и подобрались к предгорью.
Разум подсказал, что ничего страшного не случилось, но путь к этому выводу оказался долгим, через непонимание и страх. Очнувшись среди ночи, я долго не могла сообразить, где нахожусь и почему кровать подо мной ходит как качели, потом вспомнила о дирижабле — и долго боролась с панической атакой, старательно выравнивая дыхание и концентрируясь на отвлечённых мыслях.
Страх мешался с исключительно физиологическими проблемами: от этой болтанки меня ужасно мутило, да ещё каюта казалась тесной и душной, что только усугубляло неприятные ощущения. По-хорошему, стоило бы разбудить кого-нибудь из докторов — благо, их у нас сейчас сразу двое — но я решила для начала попытаться перебороть эти ощущения самостоятельно. Наплевав на приличия и попросту завернувшись в халат, я тихонько выбралась в коридор. Стены кренились туда-сюда, и приходилось прилагать ощутимые усилия, чтобы оставаться на ногах. По стеночке я добралась до кухни, где сейчас царила тишина: дежурная смена, отвечавшая за полёт, питалась прямо на рабочем месте, еду им относили с вечера, так что повар вполне мог позволить себе спокойный сон.
В кухне имелись окна, но сейчас вид из них тревожил мало: мне было слишком плохо для таких мелочей. Набрав полстакана воды, я прислонилась спиной к стене и прижала прохладное стекло к влажному от испарины лбу.
Молния меня разорви, что я забыла на этом проклятом корыте?!
Пара глотков воды не помогла избавиться от тошноты. Несколько минут я стояла неподвижно и обдумывала дальнейшие действия, после чего достала из тумбочки первую попавшуюся жестяную миску на случай, если организм всё-таки не справится с качкой, и побрела прочь. Возвращаться в каюту, однако, не стала, и осела в ближайшей комнате отдыха. Та располагалась в центральной части гондолы, и отсутствие окон оказалось очень на руку.
Я попыталась прилечь на диване, но в горизонтальном положении качка переносилась ещё хуже, поэтому от идеи быстро отказалась. В итоге я забилась в угол дивана, подтянула колени к груди, поставила миску рядом, а стакан с водой — на пол у диванной ножки. Пристроив голову на спинке дивана, попыталась расслабиться и всё-таки уговорить свой организм не бунтовать.
Наверное, я умудрилась в итоге задремать, потому что в какой-то момент вздрогнула и очнулась от звука приглушённых шагов, отчётливо выделявшихся на фоне тихого печального поскрипывания стен.
— Фириш? Что вы здесь делаете? — окликнул меня удивлённый голос капитана.
— Доброй ночи, Гичир, — пробормотала я в ответ, потирая глаза. — Простите за вульгарность, но других слов у меня нет: я здесь подыхаю. Кажется, лёжа в тесном помещении, переносить эту болтанку я не способна вовсе.
— Это пока ещё не болтанка, — возразил он.
— Не представляете, как вы меня сейчас утешили, — я страдальчески вздохнула и с трудом сфокусировала взгляд на мужчине. — А вы почему не спите?
— Предпочитаю постоянно контролировать происходящее на борту, — отмахнулся он и присел рядом со мной на диван, озадаченно разглядывая миску. — Почему вы не обратились к ту Рейну? У него есть средство, помогающее в таких случаях.
— Не хотелось никого будить, — пробормотала я, опять склоняя голову на спинку дивана: держать её было тяжело.
— Фириш, — с укором протянул капитан. — Он врач, и он находится здесь как раз на такой случай. Пойдёмте.
— Да ладно, до утра осталось всего ничего, потерплю, — проговорила я и прикрыла глаза. Через пару мгновений я услышала, что ту Русс встал с места и вышел, и опять сосредоточилась на дыхании. Ну и славно, как-нибудь доживу до рассвета и времени завтрака, а там можно и доктора побеспокоить.
Правда, практика показала, что я недооценила упрямство капитана. Я даже не успела вновь задремать, когда тишину опять нарушили шаги, и полукровка вернулся с подкреплением.
— Жалкое зрелище, — со смешком проговорил прямолинейный доктор, разглядывая меня, и проворчал: — Фириш, вы умная женщина, ну какого... внутреннего органа нужно доводить себя до подобного состояния?
— Это всё качка, — в том же тоне откликнулась я.
— Вы из-за качки не могли дойти до лазарета? — язвительно уточнил он. Капитан явно поднял Риниша с постели: тот был взъерошен, наспех одет, а на щеке виднелся след от подушки.
— Ты здесь сам справишься? — уточнил Гичир, явно не желавший наблюдать за нашей пикировкой. — Меня ждут в рубке.
— Справлюсь, конечно: на моей стороне абсолютное физическое и техническое превосходство, — ту Рейн пренебрежительно фыркнул.
— Ведите себя хорошо, Фириш, — напутствовал ту Русс и вышел. Как будто мне без этих слов было недостаточно плохо и стыдно!
— Какая недостойная мужчины мелкая месть, — пробормотала я, хотя капитан уже не мог слышать. Зато доктор услышал и молчать не стал.
— Надеюсь, вы не начнёте буянить из духа противоречия, чтобы только насолить Гиру?
— Горите в Домне, шутники, — буркнула я, а Риниш в ответ искренне рассмеялся.
— Шутки шутками, но он абсолютно прав. А если бы вам стало плохо дома, тоже ждали бы до утра? Или не вам, а близкому родственнику?
— Не надо сравнивать, — исключительно из упомянутого доктором духа возразила я. — Мне плохо, но я не умираю и вполне могла бы потерпеть. Кроме того, в Доменном в больницах есть специальные врачебные мобили, дежурящие круглые сутки, а вы здесь один.
— Да, и так завален работой, что ночной сон становится роскошью, — продолжил ехидничать он, одновременно чем-то шурша на столе. Пришёл доктор не с пустыми руками, а с небольшим тревожным чемоданчиком, полным лекарств, и сейчас явно искал нужное. — Чудесно, у вас даже вода есть! Вот, выпейте. Предупреждаю, вкус противный, но станет легче. Потом дам таблетку глюкозы, заедите сладеньким.
Мне в руку вложили стакан с разболтанным в воде порошком. Запах жидкость имела слабый, горький с каким-то странным оттенком.
— Что это? — Я вопросительно покосилась на ту Русса.
— Толчёные лапки пылежорок, — с каменным выражением лица сообщил он. Несколько секунд молча наслаждался моим недоумением, а потом добавил: — Фириш, ну какая вам разница? Это лекарство, это действенное лекарство, а его название вам всё равно ничего не скажет. Или вы полагаете, что я намерен вас отравить? Тогда имейте в виду...
— Не думаю я ничего такого, — поспешно оборвала его речь. — Это простое любопытство.
И, чтобы не потерять решимости, залпом опрокинула в себя жидкость. Она действительно оказалась достаточно мерзкой — сладковато-горькой, с привкусом каких-то духов. Горечь плеснула по горлу, рот сразу наполнился такой же горькой противной вязкой слюной. Зажав ладонью рот, я с трудом сглотнула.
— Меня сейчас стошнит, — пробормотала, нащупывая миску.
— И не надейтесь, — насмешливо отмахнулся доктор, явно не испытывавший никакого снисхождения к моим мучениям. — Сами виноваты, пришли бы сразу — выпили бы капсулу. Так что вот вам наука впредь, не надо затягивать с лечением. Нате, держите, я обещал глюкозу.
— А сейчас нельзя было капсулу? — возмутилась я, но пару сладких таблеток в рот закинула.
— С последнего приёма пищи прошло почти восемь часов, конечно, нельзя, — спокойно ответил мужчина. — Вы же не хотите себе проблем ещё и с желудком?
— Не надо мне ещё проблем, их и без желудка достаточно, — со вздохом отозвалась я.
— Здравствуй, здравомыслие! Пойдёмте, нечего пугать людей зелёной физиономией.
Я покорно поднялась с места и обняла обеими руками миску, прижав к груди, чем вызвала у Риниша очередной приступ веселья. Мужчина подхватил меня под локоть и поволок прочь; в отличие от меня, его качка совершенно не беспокоила.
— А куда мы идём?
— В лазарет, — лаконично отозвался он.
— Но...
— Фириш, сейчас три часа утра. Пожалуйста, не надо со мной спорить. В это время суток подобные опрометчивые действия могут негативно сказаться на вашем здоровье. Очень негативно.
Я едва успела прикусить язык и не спросить, как именно. Не верить собеседнику не получалось, а провоцировать не хотелось.
Лазарет оказался комнатой чуть больше моей каюты, только вместо одной койки их здесь помещалось аж четыре штуки, по обе стороны от входа, друг над другом. И посередине, напротив двери, небольшой столик, на котором собственно и заканчивалась вся обстановка.
— А почему здесь так тесно? И прохладнее, чем в остальных комнатах...
— С прохладой всё просто, здесь вентиляция лучше. Когда поднимемся выше над горами, придётся включать обогрев. А тесно — потому что это лазарет. Место, где можно разместить заразных больных и изолировать их от остального экипажа. Если вы не обратили внимания, здесь дверь прочнее, чем в каютах, да ещё запирается снаружи. В случае подозрения эпидемии на борту, знаете ли, не до удобств отдельных членов экипажа. Моя каюта находится рядом, чтобы при необходимости быстро явиться. Кстати, если что-то случится, жмите вот на эту кнопку, это звонок, я сразу приду.
— Зачем вы сказали про дверь, а? — тоскливо уточнила я и присела на край койки.
— Я не буду запирать, не нервничайте. Доброй ночи, Фириш, — проговорил ту Рейн и вышел. Я ещё некоторое время посидела неподвижно, лелея собственные страхи и терзаясь чувством вины, но вскоре плюнула на всё это и улеглась в постель. И — спасибо чудодейственному лекарству — уснула мгновенно.
Утро встретило меня сухостью во рту и несколько мутным общим состоянием, но ни в какое сравнение с ночными приключениями эти мелочи не шли. В лазарете всё было по-прежнему, разве что миска куда-то делась — видимо, доктор заходил под утро, обнаружил меня спящей и вернул посуду на место. Стены всё ещё качались, причём как будто сильнее, но это осложняло жизнь исключительно в техническом смысле: при ходьбе приходилось держаться за стену.
К счастью, в лазарете меня не закрыли, поэтому путь к каюте оказался свободен. Кроме того, по счастью я никого не встретила в коридорах.
Одна проблема: лучше бы я не смотрела на себя в зеркало, потому что результат оказался удручающим. Под глазами круги, лицо бледное и помятое, волосы всклокоченные.
Приводя себя в порядок, прокручивала в памяти ночные события, и настроения всё это не добавляло. Гичир ту Русс на каком-то глубоко подсознательном уровне воспринимался эдаким кумиром, авторитетом во всём, чьё одобрение чрезвычайно важно для собственного спокойствия. Понятия не имею, почему он вызывал такие эмоции, но добиться его уважения и расположения очень хотелось. Причём, кажется, хотелось не только мне, но и всем его подчинённым. Наверное, это можно считать каким-то личным врождённым талантом, особым сортом обаяния. А я с завидным постоянством роняю себя в собственных глазах, а уж в его — тем более. То приступ паники, теперь эта сцена в гостиной...
Мелькнула робкая трусливая мысль спрятаться и старательно избегать встреч с капитаном, но я решительно прогнала её прочь. Ещё чего не хватало — прятаться от кого-то в замкнутом пространстве и ограниченном коллективе. Так недолго превратиться во всеобщее посмешище. Решат, что влюбилась, и Мух первый затюкает меня шуточками на тему, что уж говорить о посторонних!
Взрослые разумные люди, совершив ошибку или глупость, пытаются её исправить или хотя бы извиниться, вот этим я и займусь.
Возможность поговорить предоставилась вскоре после обеда (завтрак я снова проспала), и я решительно начала с главного.
— Гичир, я бы хотела извиниться за вчерашнее.
— За что? — вопросительно вскинул брови мужчина.
— За ночные события. Я не хотела никого утруждать, поэтому...
— Неужели вы настолько плохого мнения об окружающих? — перебил капитан, чуть нахмурившись, а взгляд его стал неприятно пристальным, прохладным.
— Почему? — опешила я.
— Не знаю, почему вы считаете нормальным извиняться за своевременно оказанную вам помощь и по умолчанию приписываете малознакомым людям равнодушие машинатов, — пожал плечами ту Русс. — Или вас саму затруднило бы приложить настолько незначительные усилия для избавления от мучений человека, неспособного самостоятельно решить свою проблему?
— Нет, я... совсем не это имела в виду, — я со вздохом покачала головой, чувствуя себя до крайности неприятно, и попыталась исправить ситуацию: — Простите, я не подумала, что эти слова можно толковать двояко. Никого не хотела обидеть, и уж тем более никогда не заподозрила бы ни вас, ни доктора ту Рейна в отсутствии благородства. Просто мне неловко за собственную слабость.
— Это мужская черта, — медленно проговорил капитан, продолжая внимательно меня разглядывать. Впрочем, взгляд его смягчился, и я позволила себе немного расслабиться. — Нечасто подобное качество попадается в женщинах: они имеют право на слабости, тогда как мужчины оных стыдятся и скрывают их.
