Зеркало миров

— Ты прав, не в этом. Генерал легиона — это не просто должность. Ты стоишь над каждым из солдат, ты направляешь его жизнь и смерть — потому именно ты провожаешь каждого в последний путь. Только тогда они пойдут за тобой по твоей воле, а не по твоему желанию, — и добавил себе под нос, так тихо, что если бы не сон, Харелт по обрывкам слов ничего не понял. — Ты был прав, дед. Это гнилое болото. Теперь я с тобой согласен.

Мгновение спустя всё исчезло, перед Харелтом стоял привычный весельчак и циник.

— Как думаешь, хозяева сильно обидятся, если мы уедем? А, впрочем, демоны с ними. Надоели. Мне здешние фальшивые улыбки уже поперёк горла, как и дураки. Представлю, что торчать в Турнейге до зимы, пока послы окончательно не поймут, что дело может закончиться войной и не подпишут все соглашения — дурно становится. От обилия идиотов. И ведь каждый будет приставать, подробности сражений им подавай. Загнать бы их к нам на восток, там вечно офицеров не хватает. Зато все очень хорошо видно, особенно когда стая корнов вылезет или несколько банд объединятся для набега.

— Можно не ходить, — предложил Харелт. — Я попрошу дану Фиону достать список планируемых балов и приёмов, и будем наносить короткий визит за день-два заранее, потом можно вежливо отказаться от приглашения на торжество. Настаивать со стороны хозяев будет неприлично. А если приглашение от одного из лордов, как сегодня — можно спрятаться во дворце. Дан Стафа любит всякие доклады о состоянии дел, а потом можно и задержаться. Тем более что там есть чего посмотреть.

— Годиться! Ты мой спаситель, Харелт. А пока... — Доннаха прислушался к перезвону колоколов. — Полночь. Поехали к твоему приятелю Дугалу. Он, помниться, звал бывать у него в любое время суток. Вот и проверим. Заодно, — обещающе улыбнулся он, — отыграемся за прошлую его шутку, как то не привык я проигрывать.

Идея сработала как нельзя лучше. Следующие полтора месяца оба были счастливы как два кота, обнаружившие неприметный лаз в кладовку, где хозяйка прячет сметану. Ведь экскурсии, которые устраивал по дворцу для своего родича Харелт, заканчивались поздно вечером, после чего оба могли со спокойной душой ехать домой. Один не боясь встретить у порога лакея с очередной карточкой из мраморной бумаги, а другой — любимую тётушку. Доннаха изучал палаты дворца и коллекции методично, не торопясь. Начал с охотничьих трофеев императора, затем, как истинный ценитель, недели три провёл рядом с собранием экзотического оружия. А потом они перешли в картинную галерею.

Коллекция живописи была во дворце местом непопулярным. Сегодня здесь было совсем пусто — если не считать пары молодых парней из лакеев, которые аккуратно вытирали пыль. Когда посетители вошли, слуги попытались прекратить своё занятие и незаметно встать в сторону, чтобы не мешать благородным господам. Доннаха махнул рукой: продолжайте. Они здесь надолго, работа должна быть сдана распорядителю в срок, а грязи очень много. Даже после всех переделок бывшая веранда местом была не очень подходящим, пыль скапливалась с ошеломительной быстротой. Но переносить картины император разрешения не давал.

Это собрание живописи вообще очень наглядно показывало и натуру, и характер правления Дайва Первого: легко загоравшегося разными идеями и проектами, начинавшего их воплощение — и столь же быстро к ним остывавшего. Но при этом император к своим затеям относился очень ревниво, и за одну попытку "нарушить" или "помешать" легко можно было угодить в опалу. А галерея вообще стояла наособицу: ещё будучи кронпринцем, Дайв прочитал историю одного набиба из страны Матарам, что лежала по другую сторону Бадахосского моря. Этот властитель правил четыре столетия назад, но его собрание скульптур до сих пор оставалось гордостью страны и обессмертило имя владыки. И став императором, Дайв Первый решил повторить великое деяние к своей славе. Потому-то коллекция до сих пор оставалась одним из немногих начинаний, которое не заглохло окончательно. И про которое император хоть изредка, но вспоминал.

В живописи ни Харелт, ни Доннаха не разбирались, потому всё обсуждение свелось к точности прорисовки портретов, пейзажей да комментариям генерала о послуживших для пленэра[2] местах — во многих он побывал за время службы. Слуги в это время спокойно трудились рядом, хотя время от времени и посматривали на господ: вдруг те передумают и прикажут не мешать. Внезапно раздался противный звук... Оказалось, у чистившего очередную картину молодого паренька лет шестнадцати дрогнула рука, и, вместо того чтобы убрать из завитушек рамы забившуюся грязь, он поставил царапину и сколол один из резных цветков.

Парня ждало позорное увольнение. После чего ему останется только уехать из столицы куда-нибудь на окраину страны. Работа во дворце всегда была лучшей из рекомендаций. Отработавших один-два пятилетних срока императорских лакеев охотно брали помощником и будущей заменой домоправителей и мажордомов и в дворянские семьи, и в особняки купцов Золотой гильдии — но занесённого в чёрный список, особенно по решению императора, не возьмут даже золотарём.

Почти сразу раздался голос второго уборщика. Харелт брезгливо поразился, как этот уже мужчина, на пару лет старше него, легко переходит от злорадного-ненавистного тона, когда говорит с виновником, к униженно-подобострастному, если надо что-то объяснить благородным господам.

— Ага! Вот ты и показал себя! Его дядя сюда устроил. Неумёху. Типа жалованье хорошее, а типа ему надо мать и двух сестёр кормить. Вона будешь знать, что во дворце только лучшие. Выкинут тебя, и дядю твоего. Как счас доложу, чё натворил...

— Нет, — паренёк готов был заплакать, но сумел сдержать слёзы. — Не трогай дядю. Я сам доложу, объясню, что вчера всю ночь не спал, потому что...

— Да кого твои соплюшки больные волнуют...

— Стоять! — уже собравшегося было бежать доносчика остановил командный окрик генерала.

— Поганец, — негромко произнёс сквозь зубы Харелт. — Уж не претендует ли сам на место этого дяди? Скажете, — громко начал он, — раму повредил я, когда демонстрировал дану Доннаха свои умения в заклятиях земли. Её тут полно, так что самое место.

— Не так, — остановил его Доннаха. — Могут и докопаться, как было на самом деле. Лучше я, — он быстро шагнул к злосчастной картине и нанёс несколько повреждений поверх сломанного цветка. — А вы двое, надеюсь, не рискнёте оспорить слово благородных данов о виновнике происшествия? — от ледяного взгляда генерала несостоявшийся обличитель побледнел и съёжился. — А мне теперь придётся осваивать искусство светских бесед, — вздохнул Доннаха. — Такого Дайв не простит, так что от дворца лучше держаться подальше.

— Нам придётся осваивать. Я вас не брошу.

"Милосердие выше всего остального..." Теперь Харелт знал ответ на свой вопрос. Да здравствует император Доннаха!

[1] По аналогии с поздней версией кафоличества священники делятся на "белых" — которым дозволено жениться, и "чёрных" — принявших полные обеты как символ отречения от мирских соблазнов. При этом занимать значительные церковные посты имеют право только "чёрные"

[2] Пленэ́р — живопись, создаваемая на природе, под открытым небом

Шаг двенадцатый. Гость из тумана

Северные княжества. Июнь, год 491 от сошествия Единого.

Тарья бежала. Не разбирая дороги, не пытаясь понять куда, лишь бы как можно дальше от реки и людей. Бежала, пока очередной корень всё-таки не сумел ухватить её за ногу. Девушка упала к подножию огромного кедра и наконец-то дала волю слезам. Зачем, ну зачем она, когда искупалась, села сушить волосы в стороне за кустами, а не осталась возле заводи или просто не пошла домой? Зачем продолжала слушать этих сплетниц? Лучше бы ей никогда не узнать... поздно. Слова той, кого она считала подругой, будут жечь душу и дальше: "Вот дурочка, всё ещё мечтает, что на её первую ночь обратит внимание ярл или кто-то из ближников[1], и родители Илмо дадут согласие. Потому что без этого кому она нужна, только рожа красива — а сама голь бесприданная". По-хорошему, надо было выйти и сказать этой подколодной змее всё, что она заслужила, повыдрать косы... только права Анники. Отец уже сказал Илмо, что если тот женится без его согласия, он проклянёт сына — а такой судьбы любимому Тарья не желает, лучше уж ей умереть. Здесь, сейчас.

Девушка лежала, уткнувшись в тёплую шершавую кору лесного гиганта, пока не замёрзла: к вечеру в одной нижней рубахе стало прохладно, а платье осталось там, возле реки... а где? Дорогу она не запомнила, ну да это не такая уж беда. Лихих людей в их краях не водится, а в лесу она не пропадёт. Главное — определить в какой стороне Анекас, а уж её берега выведут домой. Да и идти вдоль реки намного легче, прозрачный сосновый бор — это не море ельника с островками кедров. Тарья оглянулась по сторонам, определяя в какой стороне север... И замерла: Укко-громовержец, спаси и выведи! Она рядом с Обителью туманов и воздух уже начал густеть. В лучах заката хорошо видно, как на ближайшей сопке собираются молочно-белые клочья, понемногу стекая еле заметными струями вниз. Ещё минут десять-пятнадцать, и небольшие облачка сольются в единую тучу, чтобы обрушиться безмолвной волной на лес. А у неё ни огня, ни ножа, даже одежды нормальной нет. Идти же в густой пелене, да ещё ночью — это верная смерть. Потеряешь дорогу, и духи заманят к себе. В Обители круглый год белёсая мгла стоит даже в полдень, оттуда не выбраться.

Паника длилась недолго. Пусть времени осталось мало, но и просто так Тарья не сдастся. Уйти она не успеет, значит, надо попытаться приготовить хоть какое-то убежище. Сейчас лето, может, хватит лапника на земле и навеса-укрытия от ветра из тех же еловых веток. И пусть в оставшихся без пригляда Укко землях, как стемнеет, становится куда холоднее, чем положено — если ночью не будет дождя, ей удастся сохранить хоть немного сил, чтобы утром добраться до реки. А там её обязательно найдут. Братья и остальные сельчане наверняка уже ищут пропавшую. Когда в белёсо-серой мгле растворились последние лучи солнца, и на землю легла темнота, Тарья потеряла счёт времени. Какое-то время она ещё пыталась отсчитывать то вслух, то про себя удары сердца, воображаемые секунды и минуты. Ломала веточки и складывала рядом, словно мерные шарики из свечи для счёта времени. Потом резко похолодало, девушку начала бить мелкая дрожь, руки закоченели. Вырывавшегося струйкой пара дыхания уже не хватало, чтобы согреть хотя бы пальцы. Когда в крышу шалаша убаюкивающе зашуршали робкие капли дождя, Тарья почувствовала что засыпает — но сил сопротивляться уже не было. Пусть так. Только маму жалко... и еще Илмо. Как он без неё...

— Мастер, я выиграла! — раздавшийся где-то над головой звонкий голос подростка вырвал Тарью из сонного оцепенения. — Человек, и живой!

— Кажется хорошо, что я проиграл, — второй голос был мужской, но сил открыть веки и посмотреть, кто это, уже не осталось. — Лейтис, быстро костёр и отвар от простуды.

В полусне-полузабытьи девушка ощутила, как сильные руки вытаскивают её из шалаша, растирают, в рот вливают горячий, почти обжигающий напиток... Ясность сознания вернулась рывком, ещё мгновение назад был сумрак беспамятства, а теперь мысли неожиданно-чёткие, зрение ненормально острое. Даже в обманчивом свете костра можно различить, что творится вокруг, и кто находится рядом. Тарья внимательно, не стесняясь, огляделась по сторонам. Она на той же поляне, где строила укрытие. Только теперь сидит в небольшой палатке, поверх рубахи закутана в шерстяную кофту. Недалеко от входа костёр, куполом жаркого воздуха разгоняет мелкую морось, а рядом спасители. Первый — высокий светловолосый красавец, наверняка по нему не одна девушка вздыхала. (И тут же пришла гордая мысль — Илмо всё равно красивее.) По другую сторону костра второй, вернее, вторая, хотя можно и спутать. Одежда мужская, да и нож на поясе для боя, не для леса повешен. Но сквозь волосы серёжки видны, пояс аккуратно по-женски повязан, да и других мелочей полно. Интересно кто, дочь? До женихов ей года два-три, по возрасту старшего вполне может быть. Хотя... она обратилась тогда "мастер", значит не родня.

— Ну, здравствуй, — голос чужака оказался неожиданно мягким, бархатным и завораживающим. — Как тебя зовут, красавица?

— Тарья.

— И как же ты здесь оказалась? Дети грома не очень любят эти земли.

— Я... Я...

Обида и горечь нахлынули с новой силой, и девушка начала говорить, совершенно не думая, что перед ней человек, которого она видит первый раз в жизни. Рассказ занял минут двадцать, поленья в костре успели прогореть, на поляне потемнело, а Тарья почувствовала, что засыпает...

Лейтис, глядя, как девушку сморил сон, только восхищённо и завистливо вздохнула: никакой магии. Колдовство могут заметить, да и вмешиваться в организм лишний раз не стоит. Наставник же одними травами и голосом сумел успокоить, заставил уснуть — а перед этим всё рассказать. Ей до такого мастерства ой как далеко. Впрочем, почти сразу успокоила себя девочка, мастер учился такому искусству не один год — она ещё даже не начинала. Но лет через пять-десять посмотрим, у кого выйдет лучше. Пока же Лейтис попросила пересказать историю Тарьи, язык северян девочка знала не очень хорошо, к тому же диалект в глубине материка изрядно отличался от побережья. А говорила незнакомка очень быстро.

— История стара как мир, — неторопливо начал Ислуин, заодно подбрасывая в костёр свежие дрова и раздувая огонь. — Её возлюбленный — сын местного кузнеца, сама понимаешь человека очень не бедного. Она же хоть и красива, но бесприприданница, глава семьи погиб. Если бы дело было только в деньгах — можно было надеяться на помощь родичей и друзей, но родителям Илмо, про которого она говорила, важны связи, статус будущей родни. А какой вес у двух братьев Тарьи, которые ещё и сами не успели жениться? Дело могло бы поправить благословение богов, но ярл в эти края не заезжает уже много лет. Так что не поможет даже взаимность, против угрозы родительского проклятья не пойдёт никто.

— А при чём тут ярл и благословение?

— Интересный обычай, — Ислуин ненадолго прервался, чтобы засыпать крупу в котелок, сегодня была его очередь готовить, а потом продолжил: — Здесь верят, что ярл, его ближайшие соратники и великие воины отмечены особой милостью хозяина грома. Не зря им изначально даровано больше, чем простым людям. А ещё верят, что в первую ночь любви часть отмеренного мужчине богами передаётся девушке. Потому-то желательно, чтобы первым мужчиной стал или муж, с которым она разделит судьбу — или ярл, через которого женщина получила благословение и удачу от самого Укко-громовержца. Такое приданое куда важнее вещей или знакомств, особенно если первое ложе принесёт ребёнка. Но ярл очень молод, его больше волнуют дальние походы, и свои земли он объезжает лишь раз в несколько лет.

Тарья проспала до глубокой ночи. Встала неожиданно для себя бодрой и свежей, никакой намечавшейся простуды. Выглянула из палатки... тут же покраснела и, ойкнув, спряталась обратно. Вдруг вспомнила, как её с головы до ног растирали мазью — и кто растирал. Но через пару минут здравый смысл взял верх. Что сделано, то сделано, тем более лекарем и тем более без её согласия. Девушка накинула заботливо положенную в ногах куртку. Ещё раз отметила про себя, что спасители ой не простые, ткань только выглядит грубой, а сама и ветер держит, и влагу, и кожа дышит — на торге за такую одёжку новый топор отдают не споря. И выбралась к огню.