F20.Балансировать на грани

   — Я ее не видел, слышь, женщина сама выскочила на середину дороги! — откуда-то издалека доносится на ломанном русском. Кажется, парень сейчас сам грохнется в обморок от ужаса. И полиция уже здесь. Оглядываюсь. А Алю на носилках заносят в машину, бегло сообщив мне, в какую именно клинику везут.

   У полиции целая куча свидетелей, думаю, они справятся без меня. Оставив свои и Алины данные, я беру такси и еду в больницу, все еще надеясь, что вот-вот проснусь едва живым, голодным и замерзшим на тонком матрасе в одной из палат больницы. Я бы с радостью осознал себя даже в вонючей "камере смертников", из которой живыми не выбираются. Обещаю себе, что буду глотать все, что предложат врачи, только бы понять, что происходящее лишь плод моего больного воображения.

   Понятия не имею, сколько времени заняла дорога, помню только, что просил выключить радио, уж больно веселые песенки там крутились.

   Обещаю себе, что Аля поправится, если я ни разу не присяду, пока врачи борются за ее жизнь, стабилизируя состояние. Глупо? Возможно. Можете попробовать, представив себя в моей шкуре, мыслить разумнее. Мерю коридор шагами, часто сбиваясь, начиная считать заново. Заламываю себе пальцы, щипаю кожу, прогоняя нехорошие мысли. А предатель-рассудок снова и снова рисует в голове картины похорон, картины моей жизни без нее. В полном, безграничном одиночестве. Ну, если не считать чертовых бесов, которые, кстати, упорно молчат, позволяя мне пропустить через себя весь спектр чувств — от страха и ужаса до бездонной грусти, приправленной отчаянием.

   Врач говорит, что ее состояние стабилизировали, но позвоночник действительно поврежден, будут в самое ближайшее время собирать консилиум и решать, стоит ли проводить операцию, взвешивать риски.

   Свежий воздух несколько проясняет мысли, добавляет решимости. Уже глубокая ночь, но, несмотря на это, у входа в больницу скорой помощи толпятся взволнованные люди, доказывая, что сегодняшний день обернулся трагедией не только для моей жизни. Присаживаюсь на корточки рядом с больничным крыльцом так, чтобы на меня никто не обращал внимания, и, докурив четвертую подряд сигарету, набираю номер отца.

   — Олег? — ну, разумеется, он удивляется. Я впервые за последние лет десять звоню ему первым. А, нет, я пытался с ним связаться, когда Алина попала в аварию.

   — Олег? Ты меня слышишь? — спрашивает, насторожившись.

   — Да, отец, — выдыхаю я.

   От его голоса внутри всё сжимается. Авторитет отца, которым он давил на меня всю жизнь, так и не позволил нам стать друзьями. Я солгал тогда Але. Моя мать никогда не считала его божеством. Дома отец старался быть простым человеком, хоть и неизменно оставался лидером в семье, впрочем, как и положено мужчине.

   Именно я возомнил его недостижимым, великим и чуть ли не бессмертным человеком, обладающим сокровенными знаниями мироздания, способным вершить людские судьбы. Имеющим на это право. За годы практики он спас жизни сотен людей, он стал легендой. Невероятным, достойным поклонения. Я считал, что смогу добиться того же в психиатрии. Собирался быть с ним на равных. Ненавидел его за ту планку, что он задрал для меня, сам того не желая. А он презирал меня за то, что я предал его мечты, выбрав собственную дорогу. Я знаю, что он всегда считал меня виноватым в смерти Алины. Он не понимал, как врач может ошибиться, рассчитывая дозировку наркотиков, когда каждый день от твердости руки отца зависит будущее человека. Папа не мог позволить себе ни малейшего лишнего движения и всегда справлялся. В моем же распоряжении тогда был целый вечер, чтобы не спеша сделать нужный укол. Но его презрение — меньшее из моих проблем на данный момент.

   — Олег, сынок, говори же уже! — шокирует волнение, с которым были сказаны эти слова. Я не ожидал почувствовать заботу с его стороны.

   — Папа, — голос звучит тихо и хрипло, — папа, все повторилось.

   — Что повторилось? Олег, не молчи, умоляю тебя.

   — Авария. Аля попала под машину. У нее сломана шея. Все повторилось, в точности, как тогда, — я двумя руками удерживаю трубку у уха, чтобы не выронить ее, зубы стучат так громко, словно я сижу в проруби.

   — О Боже, где ты?

   Называю номер больницы.

   — Олег, я буду через сорок минут, слышишь? Олежка, ты, главное, держись. Я осмотрю Алю, и только если ситуация будет безнадежна, только тогда мы начнем паниковать вместе, хорошо?

   Киваю, будто он может видеть меня.

   — Олег, просто держись. Если у тебя начнется рецидив, ты ей не поможешь. Ты это понимаешь?

   Как полный кретин продолжаю кивать, а он будто видит меня. Говорит:

   — Вот и молодец. Сынок, я тебя люблю. Скоро я буду, дождись меня.

   Он прибывает даже раньше, чем обещал. Находит меня сидящего в больничном коридоре на одинокой лавке в нескольких метрах от реанимации. Я сразу поднимаюсь и делаю несколько шагов в его направлении, заглядывая в глаза, ища в них надежность и уверенность, как делал это в детстве. В детстве я считал, что мой папа может все. Гребаные бесы, с тех пор ничего не изменилось.

   И ищу во взгляде отца что-то вроде: "теперь я здесь, возьму твои проблемы на себя", — и, самое удивительное, нахожу.

   — Ты как? — спрашивает он уверенно и спокойно. Видимо, за время, пока отец сюда добирался, он сумел совладать с эмоциями. Хирургу предстояла работа, он был собран и внимателен.

   — Мы поссорились, и она побежала через дорогу. Как в тот раз, — объясняю я, поджимая губы. — История повторилась в точности, как шесть лет назад, — опускаю глаза, не зная, что еще добавить. Обращаюсь в слух, ожидая от отца ответной реакции. Но вместо слов или тяжелого вздоха, он крепко меня обнимает.

   — Я осмотрю Алю, а ты жди здесь. Потом мы обсудим, как будем лечить ее дальше. Олег, посмотри на меня.

   Повинуюсь.

   — Я тобой горжусь.

   Отводя глаза в сторону, я почти улыбаюсь, понимая, что выбранный отцом момент сообщить, что я ему не безразличен, совершенно неудачен.

   — Ты сильный, ты с этим справишься. Мы вместе справимся.

   Он уходит разговаривать с врачами. Благодаря его влиянию, никто из персонала даже не думает сказать слово против. А я остаюсь ждать, веря в своего отца, как никогда раньше.

Последующие часы телефон разрывается. Мать попросила, чтобы я приехал ночевать домой. Сказала, что любит больше всех на свете. Обещала сообщить Алиным родителям, вероятно, опасаясь, что у меня поедет крыша, если я свяжусь с ними сам. Спорить желания не было. Еще несколько звонков от Нины, Сергея и Кати я сбросил. Пока нечего сказать им. Возможно, эти люди звонили, чтобы поддержать, но мне хочется побыть наедине с собой. Вместо пустых разговоров я снова и снова прокручиваю в голове реакцию Али на мое необдуманное признание. Она казалась совершенно разбитой, потерянной, словно физически раненой. Денег у меня нет, разумеется, она терпела меня и моих бесов не из-за сомнительного наследства, которое мне когда-нибудь лет через двадцать достанется в виде загородного особняка и пары немецких автомобилей, тем более, напополам с Катей.

   У меня нет ничего, что бы она не смогла бы получить без меня. Только я сам. Бесы, она полюбила меня такого, каким я стал после психбольницы. К кому я ее ревновал? Передергивает от воспоминаний об отвращении, которое я к ней испытывал, когда ночами она прижималась к моей спине и робко целовала между лопаток. Кретин. Как и всегда, я думал только о себе. Алина говорила, что единственная любовь в моей жизни — это я сам. Перед аварией мы часто ругались, ей казалось, что я пренебрегал ею. Впрочем, так и было.

   Сейчас я понимаю, что Алина была права, утверждая, что я не находил среди окружающих равного и презирал людей. "Законченный эгоист" — говорила она мне, когда я в очередной раз игнорировал ее просьбы завести ребенка. А когда я, наконец, признался, что вообще не хочу детей, что воспитание отнимает слишком много сил и времени, которое мне и без того есть на что потратить, она рявкнула, что "я сдохну в одиночестве, обнимая свой диплом". Вероятно, так и будет, не считая диплома, разумеется.

   В коридоре появляется отец, но в этот раз я не делаю и шага навстречу ему. Сердце колотится, как обезумевшее, хочется убежать, чтобы продлить агонию под названием надежда. Я действительно делаю пару шагов назад, но отец окликает.

   — Олег, — он подходит совсем близко. Серьезное лицо не выражает ничего, что могло бы прояснить результат осмотра. Я обращаюсь в слух. — У нас есть хорошие шансы. Намного больше, чем в случае Алины. Тридцать процентов, что Аля сможет ходить. Не просто ходить, а бегать.

   — Тридцать? — переспрашиваю я.

   — Я проведу операцию послезавтра, уже обо всем договорился. Обещаю, что сделаю все, что в моих силах. И даже больше. Мы вытащим ее, — задумывается и добавляет, положив ладонь на мое плечо: — и тебя вытащим.

   Отец увозит меня домой, потому что вот-вот должна приехать Алина мать, которая, по его словам, не в себе. Родители посчитали, что мне не стоит пока с ней видеться. Всю дорогу он рассказывает о более сложных операциях, чем та, что предстоит моей Але. Говорит, что на его памяти случалось всякое, но в данной ситуации для паники нет повода, по крайней мере, пока. Хочется в это верить.

ГЛАВА 25. Аля

   Сон тяжелый, бесцветный и пустой, не желающий выпускать из своих пут. В голову словно накачали жидкого свинца, превратив в неподъемную гирю, провалившуюся в подушку. Мне требуется насколько минут, чтобы понять, что происходит, вспомнить обстоятельства, которые привели к этому. Одно большое обстоятельство, названное тридцать лет назад Олегом. Мысли путаются, обгоняют друг друга и обрываются, заставляя испытывать досаду. Чтобы хоть как-то упорядочить их, я решаю проанализировать, что произошло со мной за последние десять лет, и как на случившееся повлиял Олег.

   До встречи с ним я сбилась с ног, стараясь произвести впечатление идеальной девушки, гробилась на учебе, затем на работе, добиваясь уважения. Спала с мужчинами, фамилии и должность которых моя мама могла бы с гордостью назвать, разговаривая по телефону с подругами. Успевала везде и всюду по чуть-чуть, в результате имея лишь видимость успеха и внутреннее убеждение, что поступаю правильно.

   Олег же с самой нашей первой встречи принялся собирать из разрозненных частей моей жизни нечто, напоминающее счастье. Каждый человек уникален, и я уникальна по-своему. Когда я сошлась с Олегом, никто из моих подруг и родственников не поддержал нас. В то время я обижалась. А сейчас могу сказать, что тоже не понимаю Катю, муж которой ежегодно крупно гуляет налево, периодически притаскивая в дом позорную болячку. Не понимаю Машу, которая, подобно сороке, падка на блестящие вещицы, позволяя дарителю делать с собой все, что ему заблагорассудится. Чуждо поведение Нины, много лет не подпускающей к себе никого из-за боязни вновь разочароваться.

   С каждым новым вздохом думать получается лучше.

   Все мы разные, всем нам нужен свой уникальный мужчина. Моим оказался чокнутый, который научил жить так, чтобы улыбаться, радуясь каждому дню. Таять в его руках. Никогда меня не пугала его болезнь, никогда я не считала, что мы не справимся с его демонами, хоть и знала, что окажись на моем месте Нина или Маша — все пошло бы прахом.

   Стоило выслушать Олега, позволить ему объясниться. Своим признанием он пошатнул устои нашей необычной на первый взгляд семьи. Он сказал, что освободил Алину. Что она сама хотела этого. В данный момент я чувствую то же самое.

   Для того чтобы понять, что мы с Олегом созданы друг для друга, мне пришлось оказаться в шкуре его бывшей жены. Сейчас мое положение кошмарно, но... откуда-то я определенно точно знаю, что без него все сложилось бы намного, намного хуже. Да, последние месяцы выдались нелегкими, но все остальное время... Я ведь была с ним по-настоящему счастлива, любила и чувствовала себя горячо любимой, мечтала и просто наслаждалась каждым днем, каждой ночью. Олег подарил мне шанс стать самой собой, и, Господи, пожалуйста, дай мне возможность им воспользоваться!

   Наверное, именно сейчас я умираю. Слышала, что в последние минуты жизни даже у тяжелобольных людей, много недель находящихся в бреду, прояснялся рассудок. Чтобы они могли попрощаться. Иначе как объяснить поразительную ясность ума и четкость мысли, которых у меня никогда не было в лучшем моем состоянии?

   — Олег, — зову я одними губами, не надеясь, что он ответит. — Помоги мне.

ГЛАВА 26. Олег

   Не верю своим глазам. Как только я приблизился к ее постели, она позвала меня. Отец посоветовал не видеться с Алей до операции, и я с ним согласился. Ведь она не хотела, чтобы я приближался к ней. Поэтому и попала под машину. Убегала от психа, то есть от меня.

   Но я все равно приехал, просто чтобы посмотреть на ее бледное, но вместе с тем красивое лицо, убедиться, что она дышит. Потому что не смог поверить врачам и родителям. Я боялся, что они, сговорившись, будут мне лгать, опасаясь ухудшений. Вижу, что напрасно сомневался. Аля дышит, моргает, даже пыталась что-то сказать. Я наклоняюсь, приблизив свое лицо к ее виску, и осторожно целую, шепча:

   — Это я, моя маленькая. Все будет хорошо. Прости меня.

— Помоги мне, — повторяет она беззвучно, а потом засыпает.

А я с ужасом мысленно повторяю ее слова и покидаю палату. Сердце болит, оно как будто превратилось в каменную глыбу, тянет, ноет, тяжело его носить, и не вырвать из груди. Утыкаюсь лбом в прохладную стену. Страшно. Держись, шизофреник, тебе надо пережить это время, дождаться завтрашнего дня. Хватаюсь за голову, отказывающуюся соображать. Мозг закипает, проводя сотни аналогий. Ситуация до тошноты знакома, до боли известна, словно я вновь прохожу через случившуюся много лет назад катастрофу. Будто наступаю на собственные следы, не имея возможности или сил сделать шаг в сторону. Выбрать другую дорогу.

   — Это ты виноват в том, что случилось с моей дочерью! — за спиной раздается голос Алиной мамы. Этого еще не хватало.

   — Чертов ублюдок, убирайся отсюда немедленно, пока я не вызвала полицию! — в заплаканных глазах Светланы Афанасьевны горит несвойственная ей решимость. — Мало того, что поломал жизнь моей дочери, так вздумал окончательно прикончить ее, как и предыдущую свою жену, толкнув под машину? — шипит.

   — Мне и без вас тошно, поверьте.

   — Замолкни! Не желаю тебя слышать! Клянусь своим здоровьем, я засажу тебя за решетку, докажу, что именно ты спровоцировал аварию. Имей в виду, ее состояние на твоей совести! Если Аля... — всхлипывает. — Ты один будешь виноват в ее смерти!

   "Ты один виноват в ее смерти". Брошенные с ненавистью и отчаянием слова действуют как катализатор, последний кусочек головоломки встает на место. Круг замкнулся, крыша съехала. Вот оно. Светлана Афанасьевна рыдает, обвиняя меня, потому что... Потому что Али больше нет.

   Не видя и не слыша ничего вокруг, я делаю шаг назад, понимая, что совершил. Становится ясно и до ледяного ужаса понятно, что минуту назад я убил свою Алю. Смотрю на свои руки. Убил ее. Меня трясет, слезы брызгают из глаз.