— Но, монсеньор, вы видели его лицо?.. — спросил сэр Альверин. — Он же наверняка решил, что вы нарочно его игнорируете.
— Способность моего оруженосца делать из всего ошибочные выводы меня давно уже не удивляет, — скучным голосом ответил рыцарь. — Не будем тратить на это время, мессер Альверин. Пойдемте. А вы, Дарнторн, подождите меня в комнате мэтра Викара — вот сюда, налево. Думаю, вы мне еще понадобитесь.
Войдя в небольшую комнату, служившую жильем для орденского ворлока, но все равно казавшуюся совершенно необжитой, Льюберт подошел к высокому окну. Прижался лбом к холодному, гладко отполированному камню и с трудом удержался от дурацкого желания покрепче стукнуться об него головой.
Сквозь щели в ставнях задувал январский ветер. Ледяными пальцами касался шеи, охлаждал пылающие щеки.
"Я так больше не могу" — подумал Льюберт.
А ведь не так давно казалось, что жизнь наконец-то повернулась к нему лучшей стороной... Он успел сотни раз представить, как он вернется из Каларии, получит, в соответствии с древним обычаем, аудиенцию у императора, и попросит его возвратить отца из ссылки и восстановить его во всех правах. "Убийце" Бешеного принца отказать не смогут. А когда отец снова окажется в столице, Льюберт будет уже рыцарем. И даже более того — "спасителем империи".
И все наконец-то снова станет хорошо — как много лет назад, пока он жил в Торнхэле и мечтал о временах, когда поступит в Академию. Тогда он, разумеется, еще не знал, чем обернется для него приезд в Адель, а то бы точно предпочел остаться дома.
С тех пор, как лорда Сервелльда Дарнторна объявили государственным преступником, жизнь его наследника переменилась раз и навсегда. При каждой встрече с ним на лицах лордов из имперской партии мелькало выражение такой брезгливости, как будто они не смотрели на наследника Дарнторнов, а случайно обнаружили в своей тарелке паука. Обычно это длилось менее секунды, и сторонний наблюдатель, вероятно, просто не заметил бы столь мимолетную гримасу. А если бы даже и заметил, то наверняка не обратил бы на нее внимания. Совсем другое дело — Льюберт. Дарнторн видел этот холод в чужих взглядах с того дня, как наблюдал за казнью заговорщиков на площади. Все эти люди предпочли бы видеть его отца мертвым, и помилование от Императора восприняли со сдержанным неодобрением. Сын лорда Сервелльда отлично знал, что собиравшиеся во дворце аристокаты говорят о заговорщиках, когда считают, что он их не слышит. Иногда ему хотелось крикнуть этим людям, поливавшим его отца грязью, что они не стоят даже его ногтя. Но отец желал, чтобы он оставался при дворе, а это означало — никогда не давать воли собственным чувствам. Ему довольно ясно дали понять, что именно от него требуется. Всякий раз, когда лорд Бейнор посчитает нужным взять его с собой во дворец, Льюберт должен был притворяться глухим и слепым — если, конечно, он не хочет подвести отца и всю свою семью.
После нескольких лет подобной жизни Льюберт был способен посчитать за оскорбление даже вполне невинный взгляд, случайно показавшийся ему неодобрительным. В его сознании любая незначительная мелочь разрасталась до огромных, заслонявших горизонт размеров, и казалась нестерпимой, как плевок в лицо.
И вот после истории с "убийством" Бешеного принца все перевернулось, как по волшебству. Теперь даже самые упорные недруги его семьи относились к Льюберту вполне доброжелательно, но главное — Льюс видел, что теперь при встрече с ним никто больше не думает: "Вот идет сын предателя". Впервые в жизни Льюберт ощутил себя не отщепенцем, а своим среди своих, и какое-то время он был почти счастлив.
А потом вдруг оказалось, что эту радость всегда будет отравлять воспоминание о том, как "Горностаи" жгли походный лазарет. И о растерянном лице "дан-Энрикса".
Ты же не трус, Дарнторн!..
Если учесть, что к этим мыслям прибавлялся вечный страх разоблачения, то эта ситуация чем дальше, тем сильнее начинала походить на затянувшийся кошмар. Время от времени ему казалось, что, будь у него возможность перенестись в тот момент, когда он только прибыл в лагерь под Сокатой и беседовал с мессером Иремом, он бы поступил совсем иначе. А мгновение спустя Дарнторну уже становилось стыдно за такие мысли, потому что ими он как будто предавал отца.
И все-таки — он должен как-нибудь избавиться от этих колебаний и сомнений, разъедавших его изнутри. Иначе долго ему этого не выдержать.
"Это не жизнь, — подумал он с тоскливым отвращением. — Лучше бы меня вообще убили. Почему бы нет?.. Все бы только порадовались. И Пастух, и император, и даже мой дядюшка, будь он неладен. Он бы тогда прибрал к рукам Торнхэл". Льюберт сам чувствовал, что предается совершенно не достойной жалости к себе. Но ему было наплевать.
От мрачных мыслей Дарнторна отвлек негромкий голос орденского видуна, мэтра Викара, который неизвестно когда успел подойти к нему и, кажется, все это время стоял рядом.
— Сэр Ирем объяснил, что ты побудешь у меня, пока они беседует с мессером Альверином, — сказал ворлок. — Честно говоря, я шел сюда затем, чтобы предложить тебе горячего оремиса, чтобы согреться и немного скрасить ожидание. Но, кажется, тебе сейчас не до того. Тебя что-нибудь беспокоит? Может, я могу помочь?..
Льюберт вздрогнул — не от неожиданности, а скорее, от пугающего смысла самого вопроса.
Мэтр Викар был чуть ли не единственным в лагере человеком, кто до сих пор обращался к Льюберту на "ты". В той прежней жизни, когда он еще учился в Академии, это, скорее всего, раздражало бы Дарнторна. Тогда он хотел, чтобы его считали взрослым. А сейчас ему приятно было чувствовать, что хоть кто-то из окружающих видит в нем не наследника семейства Дарнторнов, а самого обычного мальчишку, и не ждет от него больше, чем он может.
При мысли о том, что ворлок может знать, что именно его тревожит, Льюберта мгновенно окатило почти суеверным ужасом. Пришлось напомнить самому себе, что у любого человека, который беседует с ворлоком, обыкновенно создается впечатление, что тот читает его мысли. Но на самом деле это далеко не так. И уж мэтр Викар наверняка не стал бы просто так испытывать на нем свои способности.
В отличие от большинства ворлоков, у орденского видуна были самые обыкновенные темно-серые глаза. У других магов его гильдии они чаще всего бывали либо очень темными, похожими на черные бездонные колодцы, либо же, наоборот, почти прозрачными. И в любом случае — не вполне человеческими. А Викар по виду был мужчина как мужчина. Правда, изможденный и худой, как и его коллеги.
Льюберт душеведов не любил — их вообще немногие любили — но давно пришел к выводу, что иметь дело с мэтром Викаром куда приятнее, чем с его братьями по цеху. Иногда Дарнторну даже казалось, что, если бы можно было поделиться с ворлоком своими мыслями, рассказать о той ловушке, в которую он себя загнал, ему могло бы стать гораздо легче. Но на темно-синем стеганом колете видуна виднелась полустершаяся вышивка с эмблемой Ордена — солнце дан-Энриксов, встающее над башней. Трезвая мысль о том, что орденский видун, каким бы понимающим и деликатным человеком он не показался, все же довольно тесно связан с лордом Иремом, сразу же делала любую мысль о доверительной беседе совершенно невозможной.
— Нет. У меня все в порядке, — сказал Льюс категоричным тоном. — Почему вы вообще решили, что мне нужна ваша помощь?
— Мальчик, я же все-таки видун, — напомнил ворлок мягко. — Некоторые вещи для меня довольно очевидны, даже когда я не применяю магию.
Дарнторн не смог сдержаться и задал вопрос, который давно не давал ему покоя — а теперь, пожалуй, даже больше, чем обычно.
— Правда, что вы не можете "прочитать" кого-нибудь, если сам человек на это не согласен?
— "Прочитать" не можем. Но обычно это и не требуется, — отозвался маг чуть ли не с сожалением. — Все люди рано или поздно учатся быть сдержанными и скрывать от окружающих свои эмоции. Но только единицы могут спрятать собственные ощущения так глубоко, чтобы их не способен был почувствовать хороший ворлок. Нас не обманывают ни слова, ни выражение лица, ни жесты и походка — все, чем может овладеть достаточно умелый лжец, — поскольку остальные видят форму, а мы — суть. Голое чувство, без обычной шелухи из слов. Мне жаль, если это покажется тебе нескромным, но с тем же успехом ты мог бы кричать мне на ухо, и при этом удивляться, что я тебя слышу.
— И... что же вы слышите? — спросил Дарнторн. Во рту у него как-то разом пересохло.
— Раскаяние. Страх. И очень сильное смятение. Мне кажется, тебе сейчас должно быть очень тяжело. Если желаешь, я попробую тебе помочь. Кстати сказать, ты можешь ничего не объяснять, если не хочешь. Это твое право.
Не объяснять?.. Это совсем другое дело. Да и сообщение о том, что ворлок "слышит" только его чувства, но не мысли, сильно упрощало дело.
— Хорошо, — произнес Льюберт, собираясь с духом, как ныряльщик, собирающийся прыгнуть в ледяную воду. — Вот скажите, мэтр, если кто-то совершил ошибку... нет, не так — если он точно знал, что поступает дурно, но ему казалось, что от его действий никому не будет хуже... а потом все обернулось по-другому, и он оказался в безвыходном положении — то что он может сделать?
Ворлок задумчиво посмотрел на Льюберта.
— А этот человек уверен в том, что положение действительно безвыходное?
— Целиком и полностью, — мрачно ответил Дарнторн.
— Тогда я бы не исключал, что в этом и заключается проблема. Если человек уверен, что загнал себя в ловушку, из которой невозможно выбраться — то он и не подумает искать какой-то выход.
Льюберт удивленно посмотрел на ворлока, а потом криво усмехнулся.
— Так я и думал, что вы не поймете. Или скажете что-нибудь в этом роде. Не обижайтесь, мэтр, но о том, что безысходных ситуаций не бывает, можно рассуждать только тогда, когда дела и так идут неплохо. А когда ошибка уже сделана...
— Даже когда ошибка уже сделана, ее всегда можно усугубить бездействием или обычной трусостью. То, что ты столько думаешь о своем положении, довольно показательно. Когда какая-нибудь ситуация становится по-настоящему безвыходной, никто особо не ломает над ней голову, поскольку все и так предельно ясно. А пока у человека есть какие-то сомнения — у него есть и выбор.
"Так что, по этой логике, я должен пойти к Ирему и сам сказать, что я ему соврал?.." — подумал Льюберт. От одной лишь мысли его передернуло.
Все что угодно, но только не это.
Лучше уж дождаться схватки за Тронхейм. Вполне возможно, что в бою за Зимний город погибнет либо он сам, либо "дан-Энрикс", либо они оба. И проблема отпадет сама собой.
* * *
В связи с готовящимся штурмом внутреннего города лагерь ожил. И даже более того, казалось, что всех его обитателей охватило лихорадочное стремление сделать как можно больше за самый короткий срок. Возле Зимнего города рушили старые дома и мастерские там, где они не давали подкатить к воротам осадные башни. В город завозили целые телеги стрел, на стенах и на башнях устанавливали катапульты. Члены Братства, наконец-то получившие оружие, были заняты с утра до вечера, так что у Рикса даже не осталось времени раздумывать о сэре Иреме или Дарнторне. Уходя от "дан-Энрикса" в прошлый раз, Линар пообещал зайти еще, но за прошедшие три дня так и не появился. Это было странно, но, в конечном счете, ничего не значило — "дан-Энрикс" знал по собственному опыту, что мессер Ирем мог загрузить Лара так, что у того не выдавалось ни одной лишней минуты.
А вот странные исчезновения Мэлтина с Лаской, которые в эти дни несколько раз внезапно отлучались по какой-то одной им известной надобности, и, вернувшись, наотрез отказывались обсуждать с "дан-Энриксом", где они были, выглядели куда более загадочно.
Мало того, все остальные члены Братства начали сбиваться в кучки и, как иногда казалось Криксу, перешептываться за его спиной. Причем при его приближении все разговоры разом умолкали, и "дан-Энрикс" так и не сумел решить — действительно ли его побратимы знали что-то, чего не намеревались сообщать ему, или все это было всего-навсего игрой его воображения.
Увенчал все эти непонятные события внезапный вызов к Ирему.
Если в самый первый день в лагере Крикс бы с великой радостью последовал за присланным за ним гвардейцем, то сейчас это внезапное внимание со стороны бывшего сюзерена вызвало у южанина только глухое раздражение. Старательно придав собственному лицу скучающее выражение, Крикс неспеша последовал за рыцарем из свиты Альто Кейра к Марир Кхэну, и с такой же тошнотворной, вызывающей медлительностью одолел крутую винтовую лестницу, хотя попутчик Рикса за эти несколько минут успел прийти в самое неподдельное отчание, уговаривая его поспешить.
По пути к башне Крикс решил ничему не удивляться и вообще говорить как можно меньше, отвечать как можно односложнее и уйти сразу же, как только сможет. Но это решение подверглось испытанию в ту самую минуту, когда он вошел в комнату рыцаря, поскольку выяснилось, что лорд Ирем был в ней не один. С ним вместе почему-то оказался Льюберт Дарнторн, причем вид у этого последнего был далеко не радостный.
— Что вам угодно, мессер Ирем? — спросил Крикс, изобразив полупоклон, достойный паралитика.
Коадъютор явно подметил вызывающую нотку в его голосе и посмотрел на Рикса пристальнее, чем обычно. Криксу даже показалось, что сейчас тот просто выставит его за дверь. Но вместо этого рыцарь ответил:
— Я вызвал вас к себе, чтобы узнать, что именно произошло в тот день, когда такийцы разгромили лазарет. Раньше эта история казалась мне довольно ясной, но теперь возникли... некоторые вопросы. Версию Дарнторна я уже однажды слышал. Теперь твоя очередь. И постарайся, насколько это возможно, не упускать никаких подробностей.
Крикс посмотрел на потемневшее от напряжения лицо Дарнторна и спросил себя, кто мог сказать мессеру Ирему о его позорном бегстве от такийцев? Неужели, кроме них двоих, сумел спастись кто-то еще?..
Звезда тускло поблескивала на плече Дарнторна, невольно притягивая взгляд "дан-Энрикса". Видеть ее и в другое время было неприятно, но сейчас она еще и вынуждала Рикса колебаться, вправе ли он рассказать Ирему все, как было. Не будет ли это означать, что он попросту мелко отомстит своему давнему сопернику, который смог добиться большего, чем он?..
Вдобавок, коадъютор мог подумать, что рассказом о своих заслугах Рикс пытается вернуть себе его расположение. Последнее соображение оказалось решающим. Крикс пришел к выводу, что откровенничать с мессером Иремом не стоит.
— Это было давно. Какая теперь разница? — хмуро спросил он.
Ирем наградил его ледяным взглядом.
— Я не спрашивал, считаешь ли ты это важным или нет. Я хочу знать, что там произошло.
Лицо Дарторна пугало своим отстраненным выражением. Криксу случалось видеть лица мертвых "Горностаев", выглядевшие гораздо более живыми, чем у Льюберта. "Дан-Энрикс" ощутил внезапный приступ жалости к своему давнему врагу. В конце концов, Льюс был не так уж и не прав. Останься он тогда в деревне, он просто погиб бы вместе с остальными. Или, того хуже, угодил бы на костер. И все ради чего?.. Чтобы потом никто не мог бросить ему в лицо упрек, что он сбежал от полусотни "Горностаев"?
