Право на одиночество

— Максим Петрович... Я хотела кое-что у вас спросить.

— Да? — он поднял глаза и улыбнулся.

— Когда вы... в общем, когда вы поссорились с Молотовым из-за его спора... Что вы ему сказали?

Громов озадаченно смотрел на меня.

— Что я ему сказал? Хороший вопрос. Я не помню. А почему ты спрашиваешь?

Я вздохнула. Господи, неловко-то как!

— Понимаете... Некоторое время назад Молотов приходил просить прощения. И когда мы уже прощались, он задал вопрос... — я запнулась.

— Так? — кажется, Громов насторожился.

— В общем, он спросил, не сплю ли я с вами, — выпалила я, поморщившись. — И я подумала — откуда он взял такую мысль? Может, вы ему что-то не так сказали... случайно?

Я ожидала, что Максим Петрович рассердится, но вместо этого он улыбнулся.

— Наташа... Что ж, если тебя это волнует, могу успокоить — я совершенно точно помню, что не говорил ничего такого, из чего Молотов сделал подобный вывод. Точных своих слов, конечно, я не воспроизведу, но общий смысл был в том, что я его не считаю мужчиной после таких вот споров, и если он будет продолжать преследовать тебя, придётся принять меры.

Вот оно как... Что ж, мои предположения оказались верны — у Молотова действительно разыгралось воображение.

— Наташа, — Громов, по-прежнему улыбаясь, взял меня за руку и тихонько её сжал, — не сердись на Алексея. На его месте я подумал бы то же самое.

— Почему? — вскинулась я, стараясь не обращать внимания на сладкую волну, поднимающуюся от руки к сердцу.

— Причин много, — мягко сказал Громов. — Я даже не уверен, что смогу перечислить их все. Во-первых, ты действительно очень красивая девушка, на которую любой мужчина обратит внимание. И Молотов логично предположил, что и я не стал исключением. Во-вторых, посуди сама — я прибежал к нему в кабинет и, не особенно стесняясь, ударил его в челюсть, наговорил кучу гневных слов и ушёл. С чего так будет делать простой начальник? И Молотов решил, что ты моя любовница. Что логично, учитывая его мировоззрение и образ жизни. Он же не понимает, что девушку можно просто уважать.

Я молчала, кусая губы. Да, Зотова, попала ты. Я чувствовала, что пройдёт немного времени — и очередной слух обо мне поползёт по издательству. Как надоела эта грязь!

— Наташа, — Максим Петрович, протянув руку, погладил меня по голове, словно утешая, — ты зря переживаешь. Сейчас все обсуждают романы самого Молотова. Да и не поверит ему никто, если он вздумает о тебе такие слухи распускать.

— Думаете? — обрадовалась я.

— Конечно. Все решат, что он тебе отомстить хочет за отказ. Поэтому перестань переживать из-за пустяков.

В этот момент шофёр Максима Петровича притормозил возле моего дома. И я, попрощавшись со своим начальником, направилась домой.

И почему-то я была очень рада, что завтра увижу его вновь.

Утром первого мая я проснулась, когда солнечный лучик заглянул ко мне в окошко и начал щекотать нос. Открыв глаза, я впервые за последние годы улыбнулась и с удовольствием потянулась. С удивлением осознала, что не слышала тявканье Бобика, не ходила кормить Алису ночью и не фотографировала рассвет. Неужели соседи куда-то уехали?

Собираясь, я насвистывала песенку. Алиса сидела на диване и с удивлением смотрела на меня своими мудрыми зелёными глазами.

— Сегодня я встречусь с твоей тёзкой, — хмыкнула я, легонько щёлкнув кошку по лбу. — Только она девочка. Почти как я, только поменьше.

Я хотела почувствовать себя прежней. Надела своё старое льняное платье оттенка летнего неба, сверху — вязаный жакет. День выдался тёплый, так что на ноги — чёрные туфельки на низком каблуке. Платье немного висело на мне — ещё бы, ведь я носила его ещё до смерти родителей. Но ничего, не страшно.

Заплела две косички. Закрепила хвостики голубыми резинками, которые еле нашла — эти резинки я в последний раз брала в руку за день до автокатастрофы. Выпустила изящную кудряшку на лоб — "завлекалочку", как говорила мама.

Я вздрогнула, увидев себя в зеркале. Передо мной стояла девочка лет восемнадцати, не больше. Именно такой я была когда-то. Только вот глаза... Теперь они совсем не светятся, а раньше лучились, почти как у мамы.

Но в целом я осталась довольна своим отражением. Оставив Алисе еды на весь день, я потопала на встречу с Максимом Петровичем и его дочерью.

Подъезжая к Царицыно, я начала нервничать. Надеюсь, Громов не обманывал, и его Алиса действительно не будет возражать против моего общества...

Двери вагона открылись, и я шагнула на станцию.

Они уже были тут — Максим Петрович и худенькая девочка небольшого роста. Громов заметил меня в последний момент, когда я уже подошла к ним почти вплотную.

— Наташа! — воскликнул он и смерил меня удивлённым взглядом. — А я тебя не узнал!

— Богатой буду, — я посмотрела на Алису. — Привет. Меня зовут Наташа.

Я протянула девочке руку. Вблизи сходство между Максимом Петровичем и Алисой было более, чем очевидно — такие же тёмно-каштановые волосы, серо-жёлтые глаза, черты лица... А уж когда она улыбнулась и пожала мою руку, я чуть не упала — улыбка Алисы была маленькой копией улыбки Громова.

Девочка находилась сейчас в том пограничном состоянии, когда ребёнок становится подростком. Фигура её уже немного вытянулась, появилась угловатость, но при этом в Алисе пока было больше от маленькой девочки, нежели от подростка.

— Сколько тебе лет? — с интересом спросила она, глядя на мои косички.

— Уже шесть годков как восемнадцать, — засмеялась я. Громов хмыкнул.

— Ладно, пойдёмте, девочки мои, — и мы направились к выходу.

Я уже давно не была в Царицыно. И с изумлением оглядывалась, не узнавая и половины пейзажей после реконструкции.

Максим Петрович остановился возле первой же палатки, чтобы купить всем мороженое. Я с улыбкой смотрела на него, вспоминая, как в похожий майский день мой отец остановился почти на том же месте, покупая мороженое маленькой Наташе. А потом я, уплетая рожок, вприпрыжку побежала дальше под мамин хрустальный смех.

Странно, но воспоминания о родителях не причинили мне привычной боли.

— Ты работаешь с моим папой, да? — услышала я голос Алисы. — Он о тебе рассказывал. Но я не ожидала, что ты настолько красивая.

Я посмотрела на девочку. Алиса рассматривала меня с непосредственным восхищением во взгляде.

— Разве я красивая? — улыбнулась я.

— Очень! Жаль, что я не вырасту такой же.

— Поверь мне, ты вырастешь ещё лучше. Смотри, какой у тебя папа, хоть сейчас на конкурс красоты. А ты вся в него!

Алиса зарделась.

— О чём болтаете, девочки? — спросил Громов, вручая нам стаканчики с мороженым.

— О красоте, — тут же доложила Алиса. — Наташа считает, что тебя хоть сейчас на конкурс красоты можно отправлять.

Я чуть не поперхнулась мороженым. Сдала как стеклотару! Максим Петрович бросил на меня ироничный взгляд, но, слава Богу, ничего не сказал.

В этот день я почти вспомнила, что значит — быть счастливой. Алиса заражала своим оптимизмом и непосредственностью, бьющей через край энергией. Счастливый ребёнок — это было видно сразу. И я даже немного завидовала ей...

Рядом с Алисой я становилась моложе. Словно возвращалась в прошлое, когда у меня не было никаких забот, кроме подготовки домашнего задания по нелюбимым школьным предметам. А когда она встала между мной и Максимом Петровичем и взяла наши руки в свои, я почувствовала что-то странное...

На миг мне показалось, что мы — семья. И я иду рядом со своей дочерью и мужем.

Это было так восхитительно нелепо, что я чуть не расхохоталась. Но к этому смеху можно было прибавить толику сожаления. Потому что они мне действительно очень нравились...

Весь день прошёл под весёлый щебет Алисы, и когда я вернулась домой, то всё ещё слышала её голос.

— Твоя тёзка оказалась удивительной, — прошептала я, обнимая свою кошку. — И это ужасно. Потому что теперь, каждый раз, когда Максим Петрович будет брать меня за руку, я буду чувствовать себя виноватой.

А ещё, кажется, эта девочка навсегда расположилась в моём сердце, свив там надёжное гнездо.

За майские праздники я встречалась с Алисой и Громовым ещё дважды. И когда мы возвращались после грандиозных народных гуляний на девятое мая, Максим Петрович сказал мне:

— Знаешь, Наташа, кажется, моя дочь тебя очень полюбила.

Я посмотрела на спящую Алису. Девочка уснула, как только мы сели в машину. Ещё бы! Всё-таки гулять весь день — дело нелёгкое.

— А я — её, — тихо ответила я, сжимая ладошку девочки, которую она так и не отняла у меня даже после того, как уснула. — У вас прекрасная дочь, Максим Петрович.

Помолчав, я добавила:

— Интересно было бы посмотреть на её мать.

Выражение лица Громова меня поразило. Глаза из ласковых вдруг стали колючими, на губах появилась насмешливая улыбка.

— Когда-нибудь ты непременно её увидишь. В ноябре будет корпоративная вечеринка, посвящённая 15-летию издательства, Лена наверняка захочет туда прийти.

Я промолчала. Да, я хотела бы увидеть его жену... но не уверена, что это мне будет очень приятно.

— Наташ, — Алиса вдруг подняла голову и посмотрела на меня сонными глазами.

— Что?

— Мне в июле будет двенадцать. Придёшь на день рождения?

Я от изумления раскрыла рот.

— Конечно, Лисёнок! — в конце концов выдавила из себя я, улыбнувшись девочке. — Обязательно приду.

Успокоившись, Алиса опять закрыла глаза. А я смотрела на этого темноволосого лисёнка и думала, размышляла, анализировала...

Я ведь могу к ней привязаться. И как тогда будет больно, когда она забудет обо мне. А она забудет — дети всё забывают со временем.

Ну и пусть. Хотя бы ненадолго вновь почувствую себя той живой девочкой, которой я когда-то была.

Майские праздники пролетели, будто их и не было. А потом я заболела.

Болезнь, как это всегда бывает со мной, подкралась неожиданно. Вечером я ложилась в постель совершенно здоровой и бодрой, только пару раз чихнула. А утром...

Я еле открыла глаза. Мне было жарко и холодно одновременно. В горле будто кто-то лезвием ножа водил по нёбу, нестерпимо хотелось пить. А ещё — в туалет. Но встать я была не в силах. Как только я приподнялась, началось сильное головокружение, в глазах замелькали белые и чёрные искры. И я легла обратно, слыша, как с хрипом входит воздух в лёгкие.

Как просто и легко болеть, когда рядом родные и близкие люди! Которые могут сказать тебе: "Лежи, я сейчас тебе чай сделаю и лекарства принесу". Которые могут поправить сбившееся одеяло, помочь дойти до туалета, да и просто пожалеть.

Но я потеряла этих людей. У меня не было надежды ни на кого, кроме себя. Я понимала, что нужно предупредить Максима Петровича, что я не приду на работу, но... я не могла толком встать, не говоря уже о том, чтобы искать мобильный телефон. Я совершенно не помнила, где он может быть... Зря я вчера звонок выключила...

Собрав в кулак остатки сил, я всё-таки поднялась. Под оглушительное мяуканье Алисы по стеночке добрела до туалета, где долго сидела, просто набираясь сил. И отправилась в путь на кухню.

Лекарства? Где они? Что мне выпить, чтобы сбить температуру? Алиса, не мешайся под ногами, я же могу упасть... Ах, я ведь не кормила тебя. Где твоя еда, девочка моя?

Не в силах искать контейнер с нарезанной курицей, я сыпанула Алисе большую горсть сухого корма. До вечера должно хватить...

Всё плыло перед глазами. В аптечке я нашла аспирин и таблетки от горла. Согрела себе чай, выпила его и отправилась в очередное путешествие. Только теперь я должна была дойти до кровати.

Я не помню, как шла и укладывалась. Помню только сильнейшую слабость, охватившую всё тело, огонь, который жёг меня, боль в груди, сильную и тупую, а ещё — искры, кружащиеся перед глазами. Они не давали мне уснуть и провалиться в спасительную черноту.

А потом я тонула. Мне было мокро, очень мокро, и почему-то ужасно жарко. Глаза заливало водой, которая, как мне казалось, лилась прямо изо лба.

И вдруг... Кто-то нежно поцеловал меня в макушку, и я почувствовала родной запах персиков и весенней зелени совсем рядом...

— Тише, доченька моя, — звук этого голоса принёс мне больше боли, чем все простуды, которые я когда-либо перенесла.

Я открыла глаза.

— Мама! — вырвался из моей груди хриплый крик.

Она была здесь. Улыбаясь, сидела рядом. В своём домашнем платье, таком родном и почти забытом. И осторожно вытирала влажным полотенцем пот с моего лба.

— Мама! — воскликнула я и, откинув одеяло, подалась вперёд и обняла её.

Это было так... реально. Я действительно обнимала маму, я чувствовала её руки, запах её волос, её дыхание щекотало мне шею. Господи!

— Тише, доченька. Ты очень больна, — мягко сказала мама и уложила меня назад на подушки. Такими знакомыми, заботливыми прикосновениями она продолжила протирать моё тело, стирая лихорадочный пот. А я... я просто тонула в глубине её лучистых синих глаз. Таких близких, таких реальных.

— Мама, — прошептала я, — мне приснился кошмар...

— Я знаю, — в её глазах промелькнуло что-то очень печальное.

— Мне снилось, что вы с папой... что вы... ушли, оставили меня одну...

Несколько секунд мама молчала. А затем подняла руку и дотронулась до моей щеки. Я, почувствовав её пальцы, прижалась к ним изо всех сил и перехватила её руку своей. Только бы не убрала... не исчезла...

— Цветочек мой, никто и ничто не заставит нас с папой оставить тебя. Мы всегда будем рядом. Помни об этом.

Мама улыбалась и поглаживала мою щёку, кажется, не собираясь отнимать свою руку. Я немного успокоилась.

— А как же... мой сон?

— Жизнь вообще похожа на сон, доченька моя.

Мамины глаза лучились таким знакомым тёплым светом, но всё-таки я видела в них что-то, чего не было раньше.

— Прости меня, — эти слова вырвались у меня вместе со слезами. Я схватила её руку и принялась целовать каждый пальчик. Никогда, ни разу я не делала так при её жизни...

— Прости меня, мама. Я так подвела вас с папой. Пожалуйста, прости.

Мама тоже плакала. Но в её глазах не было ни обиды, ни осуждения...

— Ты никогда не подводила нас, Наташа. Ни разу в жизни. Я знаю, сейчас ты не поверишь мне, но придёт день, когда ты сможешь отпустить своё прошлое.

Я покачала головой.

— Как я могу? Я ведь виновата...

— Ты ни в чём не виновата, цветочек мой.

— Тогда... зачем? Зачем, мама?

Она наклонилась и обняла меня, прижавшись губами к моему лбу.

— Всё, что случается, имеет причину и следствие, — услышала я тихий голос мамы. — Я знаю, ты никак не можешь понять и принять это... Так было нужно, девочка моя. Я знаю, это жестоко. Знаю, как тебе больно... до сих пор. Но всё пройдёт, цветочек, как только ты поймёшь, что полюбила.

Я почувствовала, что проваливаюсь в сон. Крепче обняв маму, вдохнув запах персиков и зелени, я прошептала:

— Я люблю вас с папой.

— Мы тоже тебя любим, доченька. И всегда будем рядом.

Реальность возвращалась ко мне ярким солнечным светом, бьющим в глаза, мокрым одеялом и простынями, слабостью, разлитой во всём теле. Температуры больше не было.