"Загадочная душа и сумрачный гений"

— Спасибо, Государь.

— По подводным лодкам, как я понимаю, Вы тоже хотите тщательно засекретить все?

— Все — никак не получится. Да и нет в этом смысла. Но вот некоторые технические моменты их конструкции и вооружения, как и на первый взгляд не заметные особенности проектов новых субмарин, заранее приспособленных к посекционному крупносерийному производству и транспортировке построенных лодок по внутренним водным путям, — обязательно. И тут у меня будет еще одно кадровое предложение. Интересное...

— Слушаю Вас.

— Сейчас в Штатах Джон Холланд разругался вдрызг со своим компаньоном Исааком Райсе. Первопричина склоки — продажа этим евреем патента на подлодки Холланда Вашему хорошему знакомому Базилю Захарофу. Для Виккерса, естественно. Ирландец, ненавидящий англичан до мозга костей, попытается отыграть дело назад. А в итоге, его вышвырнут из бизнеса, чуть ли не в чем мама родила.

— Помню. Я прочел Вашу записку. Предлагаете поступить с этим фенеем как с Дизелем и Майбахами?

— Именно! И желательно с этим не затягивать. Причем, что-то мне подсказывает, что и в организации ирландского сопротивления на исторической родине, польза от него будет весьма ощутимая.

— Ну, что ж. Принимается. Конечно, влетают нам в копеечку все эти переманивания иностранцев, но... уж кутить — так кутить! Как Миша поговаривает, — Николай негромко рассмеялся, подливая себе еще кипяток, после чего не торопясь отхлебнул маленький глоточек, и вдруг ожег взглядом, — Значит, говорите, 'великий уравнитель'? Про все, что связано с этим атомным оружием, давайте обязательно отдельно перетолкуем.

Причем, лучше, чтобы Вы были у меня все вчетвером. Да, да, и господин Лейков тоже. Ничего не поделаешь, ведь к науке из вас, как я понимаю, только он имел прямое отношение. Без него нам тут никак не обойтись. Как я понял, подготовку к этому проекту нужно вести десятилетия. А значит, начинать надо уже завтра...

Но, извините, Всеволод Федорович, я заметил в Ваших словах одно противоречие. Вы сказали, что появление этого оружия дает одной стране огромное преимущество. Это понятно. Но из Ваших же следующих объяснений следует, что появление его у нас не отменило попыток американцев давить на Россию военным путем. Ну, этими... Вашими авианосцами. Почему? Разве сложно было державам в таких условиях договориться о всеобщем мире на Земле? И не тратить, если я верно Вас понимаю, астрономических сумм на ТАКИЕ флоты?

— Американцы упорно пытались найти способы нейтрализации нашего ядерного оружия. Искали варианты его уничтожения первым ударом до того, как наши ракеты смогут взлететь. И, кроме того, мой Государь, Вы же понимаете, что капиталистам военное производство чрезвычайно выгодно. Это в социалистической республике с плановым хозяйством для отказа от вооружений достаточно решения руководства. В республике капиталистической такое исключено в принципе. Так что, увы, но на оборонку и все, что с ней связано, придется тратиться даже нашим правнукам.

— Жаль. А я так надеялся, что все-таки есть средство заставить людей жить в мире. Увы, силен враг рода человеческого. Силен...

И так как же получается? Отказаться от поисков самых изощренных способов братоубийственного самоуничтожения способна только либо самодержавная власть, либо социалистическая, народная? Та, где господа капиталисты к ней не допущены?

— Получается, что так, Ваше величество. Я, кстати, об этом очевидном моменте и не думал, откровенно говоря. Хотя, конечно, для самодержавия это верно при условии, что на троне человек ответственный, вроде Вас, а не кто-то, типа Тамерлана или Бонапарта.

— Логично... — Николай замолчал, неподвижно глядя куда-то в белое пространство за окном. Понимая его чувства, Петрович тоже притих, прихлебывая подостывший чаек...

— Ну-с, пирожные с пирожками мы одолели. Смотритесь Вы уже вполне сносно. К ужину непременно буду Вас ждать у меня. Придете, любезный Всеволод Федорович? — оторвавшись, наконец, от метели, вьющейся за стеклом, и своих невеселых мыслей, как бы подытожив их беседу, спросил Николай.

— Конечно, Ваше величество. Нормально заправиться не помешает. Но, простите, еще вопрос. О военных тратах и экономии. Государь, Вы ведь мне ничего не ответили по предложению о сокращении флота и продажи за рубеж наших больших кораблей, чье устаревание и уценка в разы станет очевидной уже через год-полтора?

— Вот давайте за ужином это все и обсудим. Будут с нами еще Дубасов, Александр Михайлович, Бирилев, Ломен и Нилов. Григоровича приглашу, если врачи его отпустят. Я им всем Вашу записку на сей счет прочесть дал. А попутно неплохо бы разобраться какие корабли и когда будем возвращать с Дальнего Востока, и куда. Где ремонтировать. В общем, поговорим, посоветуемся, — закончил Николай, поднимаясь из своего кресла и протягивая Петровичу руку, — До вечера.

* * *

Пройдя через оба императорских вагона, спальный и салонный, Петрович перед межтамбурными дверями вагона-столовой нос к носу столкнулся с генерал-адъютантом Фредериксом. Барон был как всегда отутюжено-накрахмален, на сапоги хоть как в зеркало смотрись, в руке тросточка. Старый служака до сих пор прихрамывал, — давали себя знать последствия 'шрапнельного водосвятия' в январе. В его годы и давним ранам положено беспокоить, а тут — меньше двух месяцев как зарубцевалась дырка в бедре. Но с юных лет бравый, осанистый кавалерист бодрился и не показывал виду, что его что-то беспокоит по части самочувствия.

— Доброго Вам вечера, любезный Всеволод Федорович. Рад видеть вас во здравии, — с легким, благородным поклоном барон пожал руку Руднева.

— Спасибо. И Вам здравствовать, многоуважаемый Владимир Борисович.

— Я уж решил лично доковылять, Вас проведать. Не взыщите, думал, что после таких дел Вы еще не вполне в силах к ужину пожаловать. Это надо же было всех так напугать? — за участливым тоном и кротким взглядом министра Двора и командующего Главной квартирой в одном лице, проскальзывал деликатно скрываемый, беззлобный сарказм.

— Владимир Борисович, бес попутал. Примите еще раз глубочайшие мои извинения. Перед Государем я уже покаялся.

— Полно, милостивый государь. Я — что? Много разного повидал уже на этом свете, да и на прицел к Вам не попал, охранила Заступница, — Фредерикс негромко рассмеялся, — Меня Вам удивить не удалось. А вот Федор Васильевич Дубасов на Вас здорово осерчал. Это он у Вашего одра только таким спокойным был, чтоб не навредить, Боже упаси. Ну, а уж коли Вы на ногах... теперь уж, мой дорогой, потерпите. Отдраить он Вас собирается.

— Господи, сколько же мне теперь это дело пьяное поминать будут?.. — простонал в сердцах Петрович.

— Сколько? О том точно только Господь ведает. Но по праздникам — это завсегда-с!.. Шучу! Шучу... — рассмеялся явно довольный своим чувством юмора Фредерикс, — Ну-с, не буду мешать вашей вечере, Государь сегодня только моряков собирает.

С этими словами барон звякнул шпорами и с достоинством откланялся, а Петрович, перекрестившись для храбрости, двинулся навстречу неизбежному. Или на званый ужин, или на плановую раздачу слонов...

При его появлении в тамбуре, двое вытянувшихся по стойке 'смирно' казаков конвоя, всем своим крестоносно-парадным видом неопровержимо засвидетельствовали: Государь-Император здесь. За дверью слышались оживленные голоса и дружный смех. И хотя Петрович совсем недавно провел в обществе царя пару часов, и расстались они более чем довольные друг другом, на душе котята скреблись.

Может быть, это он остался доволен, а что там, на душе у самодержца? Не зря же Василий предупреждал, что у царя его внешняя бесконфликтность — штука обманчивая. Передавишь, попадешь не под то настроение, станешь 'не комфортен', и — ага!.. Следом за Витте, Дурново и всеми прочими, как это в реале бывало. Но даже если сам хозяин пока всем удовлетворен, это только полдела. Ведь сейчас предстоит близкое знакомство с людьми, входящими в ближний круг Николая, с теми, с кем ему теперь предстоит работать и общаться. Причем не факт, что условия этой работы будут напоминать его вольницу на крейсере или во Владивостоке, а общение приведет к взаимопониманию.

Конечно, в Порт-Артуре он с Макаровым и Моласом сработался и как подчиненный. Обстановка обязывала. Оба они оказались людьми серьезными и ответственными, для них дело было выше личных амбиций или обид. А как то оно будет сейчас? Со здешней адмиральской братией. С его-то безтормозным характером и их свитской гордыней?

'Как будто у Дубасова, формально моего непосредственного начальника, своего гонора меньше. Ага! Как же. А с Бирилевым, — тут все еще веселее. Этот деятель прямо мне не подчиняется, но завязано на него будет, как на человека командующего всем нашим казенным кораблестроением, очень много всего.

И при этом глубина его познаний в этом самом кораблестроении давно на флоте служит источником анекдотов. Чего стоит попытка раскачать по его приказу ставший на песчаную банку броненосец посредством перебежек пары сотен матросов с одного борта на другой. У аналогичной толпы тараканов, попытавшихся так раскачать таз с водой, успехов могло бы быть больше. Или резолюция на рапорте с просьбой прислать десяток французских свечей зажигания для требующего ремонта двигателя внутреннего сгорания, гласящая: 'довольно будет 20-и фунтов казенных, стеариновых'. И вершина 'умственно-волевой конфигурации', между прочим, в должности Морского министра, — подпись не глядя в текст под Бьеркским договором! Хорошо хоть, что молодому Костенко он протежирует еще со времен подготовки к уходу на Дальний Восток отряда Беклемишева, а с Бубновым в дальнем родстве, вроде. Может, не будет много палок в колеса ставить'...

Отдельную проблему для Петровича представляли два 'кота в мешке': командир гвардейского экипажа контр-адмирал Нилов и флаг-капитан Императора вице-адмирал Ломен. Нынче они не просто свитские адмиралы, а адмиралы придворные. Короче говоря, друзья Николая. Они, вместе с Великим князем Александром Михайловичем и графом Гейденом, ожидающим их сейчас во Владивостоке, де факто составляли неформальный Морской Кабинет Государя. Придать им такой статус официально Николай не решился, так как опасался поскандалить с дядей Алексеем, за которого тотчас вступилась бы матушка и большинство прочей многочисленной родни...

И получается, что этот, по сути, абсолютно безответственный кружок по интересам, будучи некой 'молодой морской фрондой' генерал-адмиралу и его блюдолизам, вроде Верховского, Скрыдлова, Авелана и Абазы, за Цусиму в нашем мире ответственен не меньше, чем 'болярин Зиновий'. Не брутальный охотник на бизонов и бонвиван Алексей Александрович, прямо высказавшийся против отправки эскадры Рожественского на погибель, а именно эти люди были там 'властителями морских дум' самодержца. И здесь тоже, конечно. Но только до появления в Питере некоего молодого доктора с 'Варяга'...

Похожие и по своей роли, и по взаимоотношениям с Николаем, Нилов и Ломен были совершенно разными персонажами, как по своим воззрениям, так и по истории своего появления в ближнем круге царя. Ломен вошел в него еще со времен известного Большого путешествия наследника на Дальний Восток. Он командовал крейсером 'Память Азова', на котором Николай и находился. Серьезный, тактичный, с окладистой бородой бывалого морского волка, отличающийся трезвыми суждениями о внешней политике и новомодных флотских делах, он сразу понравился цесаревичу.

Поймав ветер Фортуны, наполнивший его паруса, каперанг Ломен не преминул воспользоваться счастливо представившейся возможностью пробиться на самый верх благодаря дружбе с сыном Александра III, и с легкостью променял палубу крейсера в дальнем море на столичные паркеты и мостики царских яхт в Маркизовой луже.

В 1892-ом году он, сразу по возвращении 'Памяти Азова' в Кронштадт, назначается членом комиссии при библиотеке морского министерства по военно-морскому делу, где подбирает для заинтересовавшегося флотом наследника разнообразную литературу и карты для его личного пользования. Через пару месяцев он уже заведует военно-морским ученым отделом главного морского штаба. А меньше чем через год Николай Николаевич — флигель-адъютант молодого Императора и его флаг-капитан! Тут и орлы на погоны не заставили себя ждать. Сначала один, а затем и второй...

Столь головокружительной карьеры при дворе никто из наших моряков не делал. До вышеупомянутого Нилова. Константин Дмитриевич, правда, и внешне, и внутренне, был полным антиподом тщащегося своей ученостью 'академика' Ломена. Хотя 'ученость' эта была у него своеобразной. Ни в кухню большой политики, ни в суть происходящих на флоте эпохальных технических перемен, глубоко проникнуть ему не было дано. Вот лишь один характерный образчик рассуждений человека, серьезно влиявшего на 'морской' кругозор молодого Императора:

'Прежде всего, мы должны на Балтийском море иметь минный флот не меньший, чем германский и шведский, взятые вместе, так как в случае войны на Балтийском море, кроме немцев, непременным противником нашим, при всяких политических комбинациях, будут здесь также и шведы.

Если наряду со всеми работами по воссозданию у нас оборонительного флота финансовые средства позволят нам обратиться к постройке больших кораблей, то, пожалуй, можно согласиться на это, но при непременном условии, чтобы суда эти предназначались бы для службы на Тихом океане, где необходимо в особенности воссоздание нашего флота.

Переходя к вопросу о своевременности для нас строительства больших кораблей, я прежде всего считаю необходимым оговорить, что нынешнее время вовсе не представляется каким-то исключительно благоприятным моментом для воссоздания нашей морской силы. Мнение, что 'замену поршневых машин турбинными двигателями можно считать столь же коренным переворотом в военно-морском деле, как замену паруса гребным винтом', я считаю страшно преувеличенным. Переход от паруса к паровому двигателю можно сравнить с изобретением пороха, направившим все военное дело по совершенно новому пути; введение же турбин есть не более как известное усовершенствование, каковым явился, например, переход от гладкого к нарезному оружию. Введением нового двигателя наука судостроения вовсе не может считаться 'поколебленной в самых существенных своих началах'.

Необходимость строительства больших судов в целях поддержания наших судостроительных заводов представляется мне сомнительною: казалось бы, работы для них будет достаточно и на наших достраивающихся судах. Кроме того, значительная часть рабочих может перейти на постройку малых судов, машин и пр., так что, обратившись к постройке судов исключительно оборонительного флота, мы вовсе не обрекаем этим на гибель наших заводов'.

Это выдержка из официального документа на Высочайшее имя от октября нашего 1906-го года. Грамотно, логично, доходчиво. Умно, наконец. Но, Господи Боже, какая же политическая и техническая близорукость! Если не сказать — убожество...

Нилов был моложе Ломена на 14 лет, но, как и он, успел крепко повоевать турка на Дунае в Болгарскую кампанию 77-го года. В отличие от последнего, науками и глубокими суждениями не утруждаясь, личной храбростью и лихостью он честно заслужил боевого Георгия. Компанейский и разбитной, он не горел тягой к глубоким познаниям в морском деле, зато порученую Богом и начальством лямку тянул добросовестно, представляя собой во многом типичный образчик русского палубного офицера того времени.