А на следующий день, с утра, мы провожали Серёгу и маму на железнодорожный вокзал. Тогда ещё было рентабельно возить пассажиров в пригородных поездах. От нашего дома это восемь минут ходьбы самым медленным шагом...
Как у них там, на Камчатке сложилось в эти два года, я узнал не так уж давно. Зашёл ко мне как-то Серега: посидеть, покурить, рассказать о своих неудачах. Он ведь старший, и первым дошел до черты, когда прошлое становится важней настоящего. Компьютер ему подарили, когда уходил на пенсию. Только раньше братишка на нем в "стрелялки" играл, потому что не было интернета. А тут зарегистрировался в "Одноклассниках" и принялся разыскивать родственников отца, чтобы узнать, где он похоронен.
От Сереги я такого не ожидал. Вроде бы следователь, бывший "важняк", а никакого понятия о человеческой психологии. Если кто-то что-то и знает, так кто ж тебе скажет? Люди давно поделили квартиру, какое-то там наследство, продали, перепродали. И тут вдруг находится родной сын. Для них это не радость, а головная боль. Кто знает, что у него на уме? Мне он, конечно, может втирать, что ни на что материальное не претендует. Я поверю, потому что и сам точно так же воспитан, но родичи? "Где ты, — спросят, — пропадал раньше, когда был при деньгах, при здоровье, при силе? Почему ни разу не навестил, не досмотрел, это же твой отец?!"
Все это я пытался объяснить Серёге на пальцах. Ох, и туго до него доходило после лечения в стационаре! Злые фразы от лица виртуальных родственников он воспринимал как мои.
В общем, мы с братом чуть не поссорились. Вышли на улицу перекурить, и тут, будто Господь надоумил меня спросить: как им жилось — можилось на Камчатке? Что за мифическую квартиру мать получила, а потом сдала государству? Где это? Как проехать?
Серёга вообще очень трудно переключается с темы на тему, хоть помнит давно минувшие дни лучше, чем то, что случилось месяц назад. Сначала он сыпал голыми фактами, потом в дело пошли одушевлённые эпизоды, характеристики, а в конце уже так расчувствовался, что чуть не заплакал, старый дурак.
Как бы то ни было, а на причале их встретил отец, отвез в дом на Морской улице, опять прописал. Серёга вернулся в свой класс, а мать снова стала работать в той же самой вечерней школе.
Полгода жили спокойно. Родители честно пытались начать семейную жизнь с чистой страницы.
— Потом, как всегда, — Серега потушил сигарету и взялся за чашку остывшего кофе. — Пришлось уходить на квартиру.
Их было потом много, этих чужих углов. Пять или шесть. За время скитаний ему пришлось поменять целых четыре школы в разных частях города.
— И ты знаешь, Санёк, — в глазах брата оживало далекое прошлое, лица людей, их поступки, — вроде все педагоги. Ну те, у которых мы жили. А вот ни одной благополучной семьи. Нигде больше месяца не задерживались. Помню, тетка, дородная, видная. Муж у неё заболел. С кровати не вставал, ходил под себя. Так она сняла для него комнату, и перевезла вместе с трусами да майками, подальше от глаз. А он взял там, да помер. Мы значит собираем манатки, чтобы место освободить, потому как его родители должны приехать на похороны. А она всё рыдает, руки заламывает: "Надя, как быть? Что сказать его матери?"
Я несколько раз кипятил чайник, заваривал кофе. Поставил на стол запасную пепельницу, чтобы не сбить с мысли, не спугнуть её долгой паузой. И сам с наслаждением погружался в черно-белую ленту Серёгиных воспоминаний, где было всё таким родным и знакомым.
— Потом был какой-то конкурс, — продолжал вспоминать он. — По итогам его, мамку признали лучшим учителем города. Начальство долго ломало голову: чем бы таким её наградить, чтобы дешево и сердито? Мать за себя никогда бы не попросила. Но подруга её... она в той же вечерней школе работала библиотекарем. Та пошла в ГОРОНО и там рассказала о наших мытарствах. В общем, дали матери комнату из старого жилфонда, на втором этаже деревянного дома. Помнишь наш дом на улице Океанской, который разрушило землетрясение?
Еще бы не помнил! Если б не землетрясение, неизвестно когда бы я впервые увидел дедушку с бабушкой!
— Ну, так это недалеко, вверх по горе. Остановка автобуса "Индустриальная". Даже комнаты расположены точно так же. Наша была первая справа: стол, две кровати, два стула, полка для книг. Вот и вся обстановка. Больше ничем не успели обзавестись. Мать положили в стационар, с подозрением на туберкулез. Целых полгода к ней никого не пускали.
— Как же ты жил?
— Ты знаешь? — голос Серёги дрогнул, — ожесточился. Сам себе сказал, что не сдамся. Не дам ни единого повода, чтобы меня в детский дом упекли или вернули отцу. Эту комнату... я её два раза на дню с щёлоком пидарасил, каждую пылинку сдувал. А так... что приготовил, то съел. Как постирал, погладил, так и пошел в школу. Каждые две недели, приходила тетка с материной работы, та самая, библиотекарь, приносила немного денег. Через неё мать передала, чтобы не вздумал ничего сообщать бабушке с дедушкой. Несколько раз приезжали Машкины, соседи по отцовской квартире. Готовили человеческую еду. Вот только он сам не нашёл времени, или не захотел...
Слушая эту исповедь, я начинал понимать, почему мать и Серёга вернулись с Камчатки порознь, с разницей в две недели. Он доказал свою взрослость. Мальчишку, который полгода был хозяином в доме, не страшно отправлять в санаторий за тысячи километров. Даже на два потока.
— Соседи иногда помогали, — рассказывал старший брат, — даже незнакомые люди. Бывало и так, что без них никуда. Вот, помню, ближе к зиме, дрова у меня в сарае закончились. Сходил я в контору, выписал, а после уроков поехал на склад. До вечера отстоял в очереди. Когда впереди оставалось пять или шесть человек, учетчица захлопнула амбразуру и говорит:
— На сегодня, товарищи, всё! Работа закончена.
И такая меня, Санёк, досада взяла! Не времени жалко, которое потратил впустую, а денег, что уйдут на автобус. Это ведь, надо ещё обратный билет покупать, ещё раз сюда приехать, а я на цветы мамке копил. В общем, наладился вместе со всеми на выход, а тут учетчица меня догоняет и на ухо шепчет:
— А ты, Денисов, присядь, подожди.
Молодая девчонка, зеленоглазая, рыжая. Мамка потом сказала, что это её ученица. Ну, я тогда этого не знал. Сижу, жду. Радости во мне никакой, тревога одна. Ну как, думаю, скажет: "Ты почему без взрослых?", и позвонит в милицию. А она выглянула на улицу, подозвала одного из шофёров и при мне ему говорит:
— Я тебя за то дело прикрыла? Теперь ты помоги. Вот, видишь мальчишку? Он покажет тебе дорогу. Разгрузишься там, куда он покажет, и не возьмёшь с него ни копейки. А я уж найду способ это проверить.
Всю дорогу мужик плакал, жаловался на нехватку бензина, грозился, что не доедем. Но сделал всё, как приказала учетчица.
Дрова только от порога сарая далеко раскатились. Не думаю, чтобы это он специально. Поленья тяжелые, круглые, по-другому самосвал не разгрузишь. Посмотрел я на эту кучу. И радость пропала, что ещё один рубль сэкономил.
Пришлось впрягаться. Людям-то не пройти, не проехать. И так жалко себя, такая тоска на душе, хоть криком кричи. А попросить кого-то помочь, гордость не позволяет. Нет, — думаю, — плохо вы меня знаете. Буду уродоваться до утра, умру здесь, а пока последний кругляк в поленницу не уложу, не уйду!
Осень, темнеет быстро. На улице еще ничего, а вот в сарае уже, приходилось ориентироваться на ощупь. Тут смотрю: пришел сосед с первого этажа, принес, подключил переноску. Потом подтянулся другой, третий, четвертый, одноклассник с соседней улицы.
В общем, закончили далеко за полночь. Еле ноги доволок до кровати. Какие там, нафиг, математика с физикой, сразу уснул.
Так вот и жил. Соблазнов конечно, море. Деньги в руке, и ты им полновластный хозяин. Хочешь, покупай шоколадку вместо картошки и хлеба. Хочешь, учи уроки, не хочешь — иди гулять. Учебу основательно запустил, но на двойки не съехал...
Серега ушел в расстроенных чувствах. Чуть не забыл у меня свой блок сигарет "Тройка". Он собственно за куревом и ходил. На нашей базе дешевле. А ко мне заглянул потому, что недалеко. От бывшей "Заготконторы", прямиком через железку и тут.
Прощаясь, сказал:
— Нет, правильно мамка сделала, что тебя с собой не взяла.
Может быть, он и прав. Только я ему всё равно завидую.
* * *
После обеда дед завалился спать. Я в его возрасте тоже любил это дело и частенько припухал на диване под мерное бормотание телевизора. Даже чашка крепкого кофе не бодрила, а действовала наоборот, как снотворное. Наверное, "тихий час", в пионерском лагере, включили в распорядок не женщины, а мужики "сорокоты", в силу особенностей своего организма. Две недели назад я даже в мыслях не мог допустить, что после борща и вареников "с сыром", буду вот так вот лежать и таращиться в потолок. А попробуй-ка тут усни, когда каждая клеточка тела рвется на волю, в рост!
Я лёг поверх одеяла, убавил громкость нашей радиоточки, открыл на закладке томик Лазутина и погрузился в мир когда-то прочитанного. С точки зрения опыта, приобретенного в прошлой жизни, текст обретал совершенно другие краски, рисовал новые образы, пробуждал иные ассоциации.
Диктор мне не мешал. За годы, проведенные в радиорубке, я научился игнорировать ненужную информацию, извлекать из эфира только самое ценное. Прежде всего, меня интересовал футбол. Я, конечно же помнил, что по версии "Франс футбол" сборная СССР никогда не опускалась ниже пятого места в рейтинге лучших команд Европы, но результат всё равно превзошел самые смелые ожидания. Во втором тайме наши дожали французов, забив в их ворота три безответных мяча, и выиграли со счетом 4:2. Стрельцов кстати и сам забил, и отдал две голевых передачи.
Еще удивило, что в составе нашей команды выходил на замену московский динамовец Еврюжихин. Был там у них такой левый крайний: при сумасшедшей скорости, полное отсутствие техники. Острословы его называли "Всадником без головы". Мне почему-то казалось, что он майку сборной наденет намного позже, когда у нас появится телевизор, а я перейду в седьмой класс. Так ли оно, или нет, поди сейчас, вспомни! Сколько годочков прошло!
В краевых последних известиях слушать было особенно нечего. Ласкали конечно слух забытые имена и названия коллективов. Герои Социалистического Труда Панкратьев, Курбич, Долгалюк,
Клепиков. Бригада сборщиков станкостроительного завода имени Седина под руководством Трояна. А вот, центральное радио было наполнено предвоенной риторикой. На Ближнем Востоке вызревал давнишний конфликт. Египет осуществлял концентрацию войск на Синае. Из сектора Газа уходил контингент ООН. Иордания, Ирак, и Кувейт объявили всеобщую мобилизацию. Резервисты израильской армии распущены по домам на выходные дни.
Советский Союз заранее осуждал. Франция, как ни странно, тоже поддерживала СССР. Генерал Де Голль заявил, что агрессором будет считаться та сторона, которая первой начнёт военные действия.
В Китае было не слаще. Там свирепствовала "культурная революция". Покончив с общим врагом, хунвейбины поделились на "красных" и "чёрных", по признаку социального происхождения. Между ними уже начались междоусобные, локальные войны с применением артиллерии.
На этом зловещем фоне, наши "домашние" новости радовали стабильностью и уютом. Страна готовилась к встрече 50-летия Октября. К памятной дате приурочивались почины, ей нарекались новые улицы. Фарфоровый завод "Пролетарий" приступил к выпуску продукции с юбилейной символикой. Севастополь готовился принять у себя финальный этап военно-спортивной игры "Зарница". В Минске подходила к концу декада узбекской литературы и искусства. По этому случаю, в ЦК компартии Белоруссии состоялась встреча с руководителями братской Республики, художниками, артистами и писателями — участниками декады. А на самой большой сцене, в театре оперы и балета, состоялся большой праздничный концерт. Здесь диктор процитировал статью из газеты "Советская Беларусь":
"Торжественно, величаво прозвучала ода "Партия Ленина". Само исполнение этого произведения, композитора Мутала Бурханова, явилось символом дружбы. На сцене слились голоса артистов Узбекистана и Белоруссии..."
Когда книжные строчки начинали сливаться, я откладывал книгу, укутывал шею шарфом и делал вид, что иду в туалет. Это случалось каждые полчаса. Во дворе было влажно и душно. Земля в огороде дымилась короткими языками полупрозрачного пара. Дорожка у дома подсохла. Дед Иван наводил порядок на своей половине. Подмазывал летнюю печку раствором из глины с половой и конским навозом. Как же на свежем воздухе хорошо!
— Сашка, домой, простынешь! — Бабушке уже надоело произносить эту фразу вслух.
— Иду! — привычно откликнулся я, громко захлопнул ветхую дверь сортира, рядом с которым, на всякий случай, стоял (а то в следующий раз не поверит) и поплелся в опостылевшую кровать. Так скучно, как мне сейчас, бывает лишь в детстве.
Дед уже на ногах. У заросшей вещами вешалки, прохлопывает карманы своей рабочей одежды. Ищет сигареты и спички. Сейчас перекурит и дело себе найдёт. И дернул меня чёрт ходить босиком! Скорей бы они закончились, эти три дня.
Я достал из комода альбом, коробку с цветными карандашами и принялся рисовать наш дом, каким я его видел в самый последний раз, уходя получать пенсию.
Вдоль кювета два старых ореховых дерева и красавица липа. Она долго росла между ними тонкой былинкой, пока не сравнялась кронами. Сейчас набирает силу. А орехи уже не те. Доживают свой век. Плодоносят слабо и нестабильно. В прошлом году вообще не было урожая.
На место старой калитки, я приспособил железную дверь с табличкой "Диспетчерская", украшенную для декора продольными деревянными планками. Раньше она стояла в "Горэлектросетях", превратившихся в одночасье в ОАО "Независимая энергосбытовая компания". В честь переименования, а также в связи с тем, что выросший вчетверо руководящий состав страдал от отсутствия кабинетов, новый директор затеял грандиозную перестройку. Все старые окна и двери поменяли на пластик, купили новую мебель, две машины компьютеров, сделали теплый пол. Ну, а я, на правах завсклада, подогнал "луноход" и вывез оттуда "ненужный хлам". Сказал, что типа на свалку.
Прихватил заодно из бывшего "Красного уголка" и полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина. Хотел сохранить для потомков. По этим книгам очень легко отследить историю наших мировоззрений. Первые три тома изобилуют бумажными закладками, на которых карандашом, часто и густо, выписаны цитаты вождя. С четвертого по седьмой, все нужное небрежно подчеркивалось прямо по тексту шариковой авторучкой. А после восьмого тома, листы вообще склеены. Никто их ни разу не открывал.
Табличка с названием улицы у меня сохранилась. Она, можно сказать, та же. Я нашёл её в мусорной куче у калитки, ведущей на островок, который давно стал полуостровом, очистил от ржавчины, восстановил. А вот, номер дома сейчас другой. Был 69 — стал 71. С него, с этого нового номера, всё в этом доме пошло наперекосяк: болезни, смерти, хаос, запустение. Нумерология не по фэн-шую.
