При свете красных и золотых фонариков, заполняющих комнату мягким светом, гостья чувствовала себя неуютно. Чересчур ровно сидела, когда приглашали сесть, чересчур прямо стояла. До предложенного питья только дотронулась — и быстро убрала руку, словно опасалась отравы. Бросала быстрые взгляды по сторонам — любопытные и с тем ищущие, в какую бы щель забиться, как исчезнуть из этого места.

Но звучащая музыка, высокие девичьи голоса, поющие светлые песни, пришлись ей по нраву, и насмешил шуточный танец — веер нападал на танцовщицу; и вскоре она перестала настолько дичиться, смелее стала оглядываться.

Тут никто никому не навязывал своего общества — хозяйка строго следила за этим. И гостью-дикарку никто не трогал, а Энори, приведший ее, в течение всего вечера даже близко не остановился, словно, доставив сюда Нээле, выполнил тяжкую обязанность и больше знать ее не хотел.

Тогда Лайэнэ, до того только произнесшая слова приветствия, села рядом с Нээле. Сейчас они были одни в этой части комнаты, от немногочисленных гостей и девушек с глазами, обведенными черным, зеленым и золотым отделенные решеткой из дерева и высокими перистыми растениями.

То, что эти двое не делят ложе, молодой женщине стало ясно после четверти часа наблюдения за гостьей, если не раньше. Она испытала облегчение, потом жалость. Девочка показалась ей милой и неискушенной, не то что некоторые актрисы или даже дочери богатых семей. Хотя им приходилось держать себя строго... только глаза никуда не денешь, выдают.

Расспросов она не стала устраивать — не ими доверие завоевывают. Спросила только, не с юга ли Нээле — и, услышав утвердительный ответ, завела речь о тех и этих землях; о городе, знаменитостях, вышивках, если замечала хоть тень замешательства — тему меняла.

Постепенно оттаяла девочка, даже взяла пару сладких шариков из орехов и яблочной пасты, выпила мятной воды.

Не похожа она была на хищницу, ох, не похожа. Скорее на жертву. Милый мотылек — сколько их было и сколько будет еще? То на огонь летят, то в липкую паутину... а иных дети ловят руками. Но зачем ему эта девочка? Непонятно. Что же такое она сделала, чтобы вызвать интерес нынешнего покровителя? Несколько его взглядов на Нээле, которые успела перехватить, оказались непонятны Лайэнэ. Это был интерес... но какой-то другой, цепкий и сильный, но непохожий даже на игру в увлечение.

Лайэнэ поначалу решила — если девочка простушка, легко расскажет, что же на самом деле связывает этих двоих. Но нет, оказалась твердым орешком — а может, просто боялась, или не знала сама. Ни один вроде бы невинный вопрос не помог понять истину.

...Энори нет нужды принуждать людей к чему бы то ни было — мужчины ли, женщины помчатся куда ему угодно сами, он умеет кружить головы, и отнюдь не только о любви речь. Мало кто знает, что и жестоким бывает на диво, но жестокость эта особого рода — от иных его слов и поступков впору руки на себя наложить, считая себя виноватым во всех бедах мира, но он — останется чист. В первую очередь в глазах жертвы.

А Энори с кем-то весело болтал в противоположном углу, и оттуда слышать их не мог — сколь бы тонкий слух у него ни был, это Лайэнэ проверяла. И она, поддавшись порыву, заговорила иначе:

— У тебя нет оснований верить мне, но... Я просто хочу сказать — будь осторожна. Может быть, ты видишь в нем своего героя — он спас в трудную минуту, он умеет быть — воплощенной мечтой... Я знала многих мужчин, в том числе тех, кто наиграются и выбросят женщину, как исчерканную бумагу... А тебя не защитит даже закон, как он защитил бы ашринэ, или хоть гулящую девку.

— Разве у меня есть выбор? — откликнулась Нээле, она сникла враз.

— Я не знаю. Отказаться от его покровительства ты, по-видимости, не можешь... хочешь ли, не мне судить.

— Ты его очень любишь? — спросила девочка.

Обернись Нээле совой или ящерицей, Лайэнэ опешила бы меньше:

— С чего ты взяла? — и улыбнулась невольно: — Думаешь, что можешь оказаться моей соперницей?

— Не могу, поэтому не боюсь этого. Я не стану прыгать с камнем на шее в пруд за луной.

Лайэнэ вновь улыбнулась. Девочка нравилась ей все больше. Такая прямота нечасто встречается у столь юных и застенчивых, как Нээле.

— Ты передашь ему наш разговор? — спросила девочка негромко и как-то грустно. Не спросила даже — словно утвердила.

И неожиданно ответила честно:

— Если он спросит, то да.

— Он не говорил тебе, что... собирается делать? — она, вся напряглась, так хотела услышать ответ — будто заручиться поддержкой...

Ашринэ бездумно обрывала лепестки с летней астры, размышляя, какие слова будут уместней, каким поверят. Вот и все ее намеки — их, похоже, и не слышали даже. Сама бы хотела узнать! Была рада, когда ее окликнули с другого конца комнаты — так и не ответила ничего, лишь на прощанье ободряюще улыбнулась.

Ушли заполночь — Энори проводил носилки Нээле к ее новому домику. В пути он, продолжая уже с ней начатую с кем-то беседу, заговорил о южных морях — а поскольку Нээле слушала, спрашивала временами, и в дом зашел, и устроился подле светильника, велел принести бумагу и тушь. Сверчки голосили, в открытое окно задувал прохладный ветерок, постукивая шторками-бусами, и человек рядом не гостем тут расположился — хозяином. Протянул руку, не глядя, подозвал девушку, веля сесть рядом с собой.

Нээле опустилась на сиденье без спинки, теперь их разделял угол стола; ощутила себя в мышеловке — что будет дальше? Зачем он здесь? Ночью, наедине, и никого больше. Служанка не в счет, да и нет ее рядом. Слушала негромкий голос — он хорошо говорил, Энори, и, если б не страх и смятение, она была бы рада узнать новое. А пока спасало — слушать, не думая; пока он так говорит о своем, о невольной пленнице не вспоминает, она — всего лишь благодарные уши.

Слова Лайэнэ оказались для девушки и мукой несказанной, и огоньком в темноте — если он не так уж хорош, есть на что опереться... И горечь не проходила — зачем эта женщина, такая красивая, сказала то, что сказала?

А он и не пытался повторить то, что в саду своем или на крыше — говорил о душах кораблей и реки, в неровном свете увлеченно рисовал оснастку и носовые украшения морских и речных судов... Нээле могла поклясться — в эти мгновения он и вовсе забыл, кто она.

Девушка заворожено смотрела за руками — узкие кисти, длинные пальцы без единого кольца, они будто рассказывали свою историю. На лицо девушка посмотреть не осмеливалась, но и рук было довольно. Не видно в них силы, но Нээле помнила, как он поднял ее — легко, будто ничего и не весящую.

Штрих, еще один штрих — не самый умелый рисунок, наверное, но он знает, о чем говорит и что хочет ей показать. Так странно — здесь, в поросших лесом горах, человек с такой страстью к морю, ни разу не виданному.

— А когда я плыла на корабле, капитан порой вспоминал о морских тварях, — неожиданно сказала она. — И о людях, живущих на островах; наверное, им очень страшно — со всех сторон вода, и от духов пучины ничто не защитит.

— Человеку на суше только кажется, что он хозяин своей судьбы.

— Ты так говоришь о море... а любишь ли свою землю? — обращение, как к равному, сорвалось с языка само, и не в первый раз, но он вроде бы не заметил. Не заметил и сейчас:

— Тогда скажи, что для тебя это значит?

— Не знаю, — смутилась девушка. — Может быть, просто испытывать привязанность к месту, где вырос.

— Ты не любила город, где выросла.

— Я почти и не знала его. Но если бы война его разорила, или иная беда, мне было бы очень больно.

— Ты много знаешь про войны?

— Я ничего не знаю...

— Дома — ерунда, построят другие. Но если выжгут траву и леса, засыплют солью поля, обвалят камни в горные реки...

Что-то изменилось в голосе, будто Энори забыл про нее и спрашивал сам себя. Помолчав, он добавил:

— Земля меняется. К этому я готов — главное изменить все равно никому не под силу. Кроме Опор, — теперь в его голосе была задумчивость.

— Отпусти меня, — попросила Нээле неожиданно для себя.

Он промолчал — только кистью взмахнул, и лист бумаги украсил новый росчерк, похожий на черепаху с удлиненным панцирем.

— Для чего я тебе?

Ответа снова не прозвучало, зато спина черепахи расцвела узором.

— Тот самый мой дар, ведь именно он тебе нужен? — спросила Нээле уже почти с отчаянием: не думала, что может так настойчиво требовать ответа, когда вопрос граничит уже с дерзостью, не говоря о неприличии.

— Тебе сегодня наговорили чуши. Я подозревал, что так может быть, но не думал, что она все же посмеет.

— Она сказала правду?

— Важно не только то, что говорят, но кому, когда и зачем. Не забывай этого.

— Я ведь ничего не значу на самом деле. И не провидица. Отпусти...

— Может быть, — он взглянул на нее лукаво. — Но ты правда этого хочешь?

Маленьким острым ножом ловко разрезал лист бумаги на длинные тонкие полосы, похожие на водоросли или стебли. Нээле ощутила, что каждый взмах серебристого лезвия прошелся по ее сердцу.

— Куда ты пойдешь?

— Куда-нибудь. Мир большой.

— И сколько неприятностей ты уже собрала в этом большом мире?

Он рассмеялся, и вновь вернулся к своей забаве — бумага никак не подчинялась ему, а Энори теперь пытался сделать из нее нечто похожее на морское чудовище-кита.

Нээле снова вспомнила о хозяйке дома, залитого алым и золотым светом. Эта женщина... кажется, она тоже не на свободе. Такая красивая...

— Та, к кому ты меня сегодня водил... что-то для тебя значит? — спросила, и залилась краской, придя в ужас от собственного вопроса.

— А это я предоставляю решить тебе, — ответил он после паузы, когда девушка уже решила, что он милостиво не заметил вопроса.

Так не может продолжаться, думала девушка, следя за пальцами, теперь складывающими из бумаги лодки — уже несколько штук стояли на столике, и все разные. Не может. Иначе недолго сойти с ума.

Да... умирающий от жажды, готовый напиться из отравленного источника. Пожалуй, счастливей тот, кто не знает о яде, считает воду живительной. Сделать все равно ничего нельзя, и с каждым часом сильнее хочется пить. Вот и все преимущество Нээле — ее предупредили, что вода ядовита. Правда, упорно не хочется этому верить.

Лодочки, и морское чудище между ними...

Он отодвинул сделанные фигурки, отложил лист бумаги, изрисованный рыбами и символами моря. Уже недолго оставалось до рассвета.

— На сегодня достаточно. Спи...

Девушка растерялась. Она ожидала другого.

— Хочешь, чтобы я тебя не покидал? — сказал он, явно поддразнивая, и на сей раз очень по-доброму. — Но я должен проверить сон совсем другого человека.

— Это... ребенок, о котором я слышала?

— Да. Мальчик. Он ждет... Я чувствую, ему тревожно сейчас.

Нээле помолчала, глядя на дрожащий огонек в лампе. Ощутила сильную усталость, зевнула, прикрывая ладонью рот.

— Спи, — повторил Энори. — Из дома не выходи, двери и окна запирайте, замки надежные; если что, шум никому не нужен. А услышишь под окном шорох — это братец моего господина приставил к тебе шпиона.

Нээле передернуло от столь непочтительного тона, но она ничего не сказала. Значит, ее стерегут. Этого стоило ожидать — но соглядатаи ее беспокоили мало.

Думала, что уснет, едва коснувшись подушки, но не могла. Голова оставалась тяжелой, и в ней роились смутные обрывки мыслей. Вот красивая яркая Лайэнэ, протягивает ей чашку с напитком, а глаза изучающие. Вот обратная дорога — и Нээле в носилках, будто знатная дама, а он идет рядом, шторка открыта, и можно коснуться шелка рукава, если осмелиться...

И вопрос, правда ли она хочет уйти.

— Не хочу, — сказала девушка одними губами. Но мало ли что подумаешь и скажешь ночью, на сонную усталую голову. Завтра будет день, она придет в себя и передумает. Обязательно.

За окном падали звезды, и Нээле засмотрелась на них. Говорят, если подставить ладонь, звезда может упасть в нее, и тогда заветное сбудется... Она набросила только накидку — никто в темноте не увидит, ей же только шагов на пять отойти от крыльца. Глупо, по-детски, но все же... Возбуждена была слишком, чтоб думать. Сердце все еще замирало, как вспоминала голос, то одни слова, то другие, ища подтверждения — интересна? Или просто минутная прихоть его? Он сказал "на сегодня достаточно". Значит, завтра, или в иной день, но снова......

Девушка вышла наружу, передернула плечами, когда их обнял прохладный ветерок. Все-таки здесь, на севере, зябко ночами...

Крупная светлая капля чиркнула по небу совсем недалеко. Нээле подняла было руку — нет, мимо. А вот еще одна, чуть подальше... Шаг за шагом девушка дошла до заборчика, вот уже и калитка. Поколебавшись, решила, что в таком виде на улицу все же нельзя, хоть и нет никого, а звезды падают, кажется, на ту сторону дороги.

И тут краем глаза углядела фигуру совсем рядом, и вторую — Энори.

Она не видела, что произошло затем, потому что он очень быстро двинул рукой, не ударив — коснувшись ее шеи, и девушка упала лицом в пряный мох. В ушах толчками гулко ухала кровь, и Нээле еще и ничего не слышала. Когда она пришла в себя, справилась с головокружением, и мир перестал идти радужными разводами, нападавших уже не было, а Энори стоял, прислонившись к дереву, и смотрел куда-то поверх ее головы. Лицо, прекрасно освещенное луной, казалось нежно-мечтательным и почти детским, словно он и вправду стал младше.

Когда Нээле наконец поднялась, держась за ветви, Энори удостоил ее взглядом, и не осталось прежнего выражения.

— Думаешь, мне больше нечего делать, кроме как тебя охранять? — сказал он сердито. — Впуталась, так сиди тихо. И радуйся, что напали ночью!

— Что? — растерялась она.

— А, забудь. Как жаль, что я не могу высказать все Кэраи — вместо бессмысленного шпиона мог бы приставить парочку охранников.

— Ты... сумел справиться с ним?

Он прикусил губу, глядя с таким выражением, словно очень хотел сказать что-то грубое. Сдержался.

— Тогда, в доме... это ведь был не сон? Я видела то, что будет?

— Наконец сообразила.

— Но кому нужно меня убивать?

— Тем, кому ты мешаешь!

— Но ведь не...

— Ох, нет, не ему!

— Дому Нэйта? — робко спросила девушка.

— В первую очередь Тори Аэмара. Но как раз на Нэйта бы и подумали, что те скрывают участие в том деле с питьем.

— Где... где он? — запнулась, и со страхом глянула на черные пятна теней. Где-то здесь, совсем рядом, лежит...

— Иди в дом, — сказал Энори столь же недружелюбно, словно не было у них вечера, который вполне подошел бы хорошим приятелям. Нээле пошла было, и остановилась:

— А как же Айсу? И она ведь знает...

— Да забудь про нее! Она — служанка, и ее хозяин защитить сумеет, раз до сих пор не отправил в Нижний дом.

Здесь было безлюдно; ивы свесили ветви до самой земли, что-либо разглядеть меж ними никому бы не удалось. Фигура в капюшоне, горбясь, скользнула под иву. Раздались приглушенные голоса; через несколько мгновений фигура вновь появилась, придерживая на груди нечто, спрятанное под одежду. Стараясь остаться незамеченной, она двинулась от берега к той части города, где располагались богатые дома.