Странные сближения. Книга первая

Быв тут прежде сутки, проездом по пути в Екатеринослав, Александр ничего не разглядел и не запомнил, и только теперь по-настоящему осваивался в Киеве, привыкая к здешнему степенному ритму и нравам.

В первый же вечер Николя потащил Пушкина на званый ужин, где Александр попался на глаза энергичному пузатому человечку — местному дворянину Заполоньскому. Тот сразу стал расспрашивать, по какому поводу Пушкин оказался в столь отдалённых от Петербурга местах, превосходящих, впрочем, столицу по всем параметрам.

— Служите? — спросил Заполоньский, по-птичьи щуря на Пушкина блестящий глаз.

— Я — поэт, — громко сказал Александр, надеясь, что стоящая поблизости Катерина Николаевна отвлечётся от беседы с офицером и обернётся.

— Это как же, давно учредили такую должность — 'поэт'? И жалованье у вас достаточное?

— И коллежский секретарь, — уныло добавил Пушкин. Он не мог взять в толк, серьёзно ли говорит с ним дворянин Заполоньский, или издевается.

— СлужИте! — благословил Заполоньский Пушкина. — Но не забывайте и о земных радостях, — и повлёк за собой в пёструю толпу гостей. Состоялись бесполезные, но крайне забавные знакомства с губернатором, его детьми, огромным количеством пухлых, сливочно-белых дам и местной кухней. Мгновенно запутавшись в именах и лицах, Пушкин покорно выслушал истории о прошлогоднем пожаре, о том, как некто Гриценко видел императрицу, о пользе сметаны и сырого теста от изъянов кожи, о том, что истинная набожность чужда столичным жителям и раскрывается только в провинции, о том, что блажен умеющий заглядывать в завтрашний день, потому как времена нынче ох! А также о породах гончих собак, о том, как у некоего Черпакова отсырел порох (Пушкин так и не понял, — по-настоящему, или в каком-то недоступном гостю переносном смысле), о русских реках и даже, кажется, о том, что приехал зверинец с живым гиппопотамом, у которого в хвосте, прости Господи, сховалась целая мортира.

В Екатеринославе Француз успел мысленно вычеркнуть Малороссию из списка интересных мест, но Киев захватил и ошеломил его. Этот город был непохож на всё, виденное прежде.

Николя два дня подряд водил Александра по городу. Иногда их сопровождали Мария и совершенно излечившаяся от чахотки Елена, но непрерывные подъёмы и спуски Киевских улиц были испытанием не для нежных женских ножек, и сёстры Раевские скоро стали отказываться от прогулок.

Ножки их, кстати, были последним утешением в бедном на подобного рода красоту Киеве. Когда местные барышни, уверенно шагавшие по размытым дорогам и редким мостовым, приподнимали юбки, переступая лужу, ноги, белеющие под юбками, оказывались такими же пухлыми и сливочными, как и видимые обычно части барышень. Может быть, они и воспламеняли страсть в чьих-то душах, но поэту, — рассудил Пушкин, — смотреть не на что.

Вечерами курили с Александром Раевским, ставшим, в противовес бодрому и яркому городу, сверх обычного сдержанным и циничным.

— Марию вы, верно, списали со счетов, — заметил Раевский, посверкивая очками, — теперь на Катю заглядываетесь?

— У вас настоящая мания, Раевский. Не устали подозревать меня в посягательствах на ваших сестер?

— Monsieur Француз, — Раевский сурово прищурился, что, правда, из-за очков выглядело менее грозно. — Вы хороший разведчик, но, когда дело касается женщины, вы легко выдаете свои чувства.

А Пушкин, сам того не замечая, бросал на Катю долгие взгляды, и, когда она проходила мимо, сидел с таким лицом, словно под кожу его затолкали весь романтизм, предшествующий описанной нами эпохе. Выразить любовь перед самой Катей не было возможности, оставалось выплескивать бурю вовне; неудивительно, что отдельные брызги долетали до наблюдательных стеклышек Раевского.

-Знайте: она вам не достанется.

Пушкин выдул длинную струю дыма.

— Катерина — предмет моего восхищения и преклонения, но, видит Бог, я не даю повода заподозрить здесь любовь.

Раевский пожал плечами:

— Я предупредил.

О деле вспомнил только на пятый день пребывания в Киеве.

Александр, возвращаясь с шумного, неустанно торгующего Подола, встретил подходящего к дому генерала Раевского и с ним — адъютанта с пшеничными волосами и незапоминающейся фамилией (не то Дуб, не тут Дуббе, не то какой-то Дубергхоф). Адъютант ухватил Пушкина и шепнул:

— Давыдов просит вас быть у него сегодня.

— Pardon?

— Приходите в шесть к Давыдову, там соберутся наши, и вам следует быть.

Еще один член общества? Провокатор? Надо, однако, прийти.

До шести оставалось ждать ещё долго, так что время Пушкин скоротал за трубкой и болтовнёй с Николя, потом, когда приближающийся визит стал занимать его мысли всё сильнее, вызывая беспокойное нетерпение, решил порадовать себя и увидеть Катю.

Катерина Николаевна перечитывала 'Макбета', устроившись в гостиной. Прямо над головою её висели на стене сабли и шашки в пыльных ножнах, и строгая Раевская удивительно органично смотрелась в оружейной окантовке.

— Oh, Sasha, you're looking a little bit edgily. Is everything well? — спросила она.

— М-м, — сказал Пушкин, отлично понимающий английский, но говорящий на нём весьма посредственно. — Насинг сириоус. Ай эм жаст... Жаст... ай диднт суспект, зэт у ар хере.

— Простите, Саша, я слишком погружена в книгу, забываю, где я.

Пушкин смахнул с глаз розовую пелену, и слова 'я тоже забываю где я, когда рядом вы' застряли ежом в гортани; Александр запёрхал в кулак.

— Может, вам меньше курить? — заботливо сказала Катерина. — Говорят, табак вызывает кашель.

— Ну уж нет, с чубуком я, наверное, до старости не расстанусь.

— Вы думаете? А по-моему, это мода, которая однажды пройдёт. Посмотрите — все молодые люди бросаются курить...

— Всё может быть, — Пушкин не собирался спорить с Катей о грехе табакокурения, тем более, сам всё чаще думал, что любой зависимости агенту Коллегии следует избегать. — Но мода привлекает тех, кто хочет нравиться, а я, если и бегу за модой, то только оттого, что это весело.

— Вам нужно завести семью, — Катерина вновь открыла 'Макбета'.

— Это почему?

— Because once your talent and your heart's flame may need some shelter, and it could be nothing else but family, — сказала она, одновременно пытаясь читать. — Otherwise you should really burn... I'm sorry for these pathetic words , извините, Саша. Я лезу с нравоучениями, но это я наслушалась от papa, вы должны меня простить. Просто подумала, что вы пропадёте один, — даже с учётом необыкновенности Раевской эти слова не могли быть намёком, но нечто глубинное, неосознаваемое самой Катей, в них можно было усмотреть.

Она говорит со мною о браке! — подумал Пушкин и мысленно усмехнулся. — А я-то полагал себя влюблённым мальчишкой, когда волочился за Мари. (так и подумал: 'волочился'. И куда делись ночь на корабле и крымский грот, и щемящее восхищение при виде её тонкого, подвижного, полного неудержимой жизни тела?) Вот теперь получай влюблённого мальчишку — по самое не могу.

Александр отвёл глаза — смотреть в упор становилось неловко — и кивнул:

— Я думаю об этом.

Вертелась мысль, что если попросить руки Катерины, Николай Николаевич может и согласиться. Старшая дочь была генералом горячо любима, но в смысле успешной партии на неё, кажется, махнули рукой.

Что нам брачные планы Француза? Не будем сопровождать его весь остаток дня до шести, пусть себе курит и судорожно хватается читать попеременно разные английские книги, пусть царапает на полях свой и Катин профили, предсказывая марьяж, — мы же промчимся сквозь яркую и густую, как заросшая клумба, ярмарку, по Печерским холмам, поперёк строя солдат, вверх — вдоль мшистой кладки бастиона — над крепостью и церквами — к Подолу, меж торговых рядов (костлявые руки перебирают на прилавке блюдца; солёная рыбина падает с крюка; щенок зачарованно глядит на мир из корзины) — над мостовой, вперёд! В доме на улице Кловской нам нынче не быть нельзя.

— Какого чёрта ты ставишь карету поперёк входа, балда?

— Их превосходительство выйдет, так и отъеду.

Пушкин ударил тростью о колесо не дающего войти в дом экипажа.

— Пусти немедленно!

— Вы боком обойдите, — равнодушно ответил ямщик, сдвигая на ухо шапку.

— Боком?! — Француз подпрыгнул от возмущения, что вряд ли придало ему важности. — Уберись с дороги, кому говорят!

Но тут из дому вышел кто-то, невидимый за каретой, сказал: 'едем!', хлопнула дверца, ямщик, причмокнув, дернул вожжи, и карета покатила.

— Обнаглели, мерзавцы, — бормотал Француз, заходя и подавая трость и цилиндр швейцару. — А ты чего не гонишь? Уснул?

— Заплочено было-с.

— Сколько ж он заплатил-то, чтобы встать прямо у двери? А, — Пушкин скинул плащ, — плевать. Василий Львович! Mon dieu, c'est bon de ... — Александр не успел договорить, только хрустнул в объятиях Василия Львовича.

Из знакомых в доме были Василий Львович и давешний адъютант (кажется, всё-таки не Дуббе, а как-то на 'Дуп'; точно — Дупель). У стола, почти упираясь грудью в угол, сидел молодой плечистый генерал с умными, глубоко посаженными глазами и необычно чувственными губами, какими-то даже не мужскими. У окна стояли двое, скрытые в тени — прапорщик и какой-то штатский. На диване устроился полковник с вытянутым лицом и демонически приподнятыми бровями.

— Знакомьтесь, — Василий Львович поставил придушенного Пушкина перед генералом. — Александр Пушкин.

— Приветствую, — хрипло произнёс генерал, протягивая руку. — Волконский.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал адъютант Дупель.

Полковник поднялся и осмотрел Француза внимательно, с каким-то научным интересом, как неизвестное растение или редкий камень:

— Ещё один гражданский среди нас? — он быстро глянулся на Волконского и Василия Львовича. — Не обижайтесь, Александр, у нас тут, видите, гражданские — редкость. Краснокутский, — представился он. — Давно в Киеве?

— Не отвечайте, — трескучий голос Волконского звучал резко, но в целом доброжелательно. — Краснокутский вас заговорит, он охоч до расспросов... Садитесь.

Прапорщик, не отходя от окна, кивнул:

— Басаргин.

Штатский приблизился, оказавшись худым брюнетом с грустными глазами и оттопыренными ушами.

(Запоминающиеся лица собрались, — подумал Пушкин. — Хоть сейчас шли портреты по всем заставам).

— Рад познакомиться, — штатский щёлкнул каблуками. (Выправка, приветствие — это никакой не штатский, а офицер инкогнито). — Я Илиас Вувис, строго говоря, виновник сбора.

— Господа, — Пушкин сел к столику, — что же собрало нас всех в благословенном доме Василия Львовича?

— Все познакомились, — констатировал Василий Львович. — Давайте начинать, ну. Сергей Григорьевич, говори.

— Итак, — каркающим голосом сказал Волконский, — Прежде чем передать слово господину Вувису, я скажу. Все, находящиеся здесь, знают о близком восстании греческой Гетерии против турецкого ига. В связи с этим должно отметить следующее: во-первых, это время наиболее удобно для того, чтобы выступить и силами второй армии занять Петербург, провозгласив республику. Во-вторых, для исполнения этого нужно решить несколько задач здесь, на юге. Коли уж до возвращения Орлова мы не можем знать, сколько наших братьев в Петербурге готовы разделить с нами участь — какой бы она ни была, — предлагаю начать с того, что нам доступно и ныне. Господин Пушкин нам чрезвычайно пригодится, хотя он и не военный.

— Один вопрос, — поднял руку Дупель. — Господин Пушкин, вы дружны с полковником Раевским...

— Он не догадывается о моём участии в обществе, господин Дупель.

Адъютант моргнул и дёрнул усом:

— Я Дубельт.

— Виноват, господин Дубельт.

— Может статься, — Василий Львович перелил в блюдце чай и подул на него, — Орлов приедет ни с чем. Там, понимаете, по-другому мыслят, ну.

— Допустим, — отозвался Волконский. — Но и тогда у нас есть хотя бы Якушкин, человек деятельный...

— Иными словами, мы и сами справимся, — Краснокутский вечно щурился, будто глядел на солнце, от этого его глаза казались лихими и весёлыми; из-за постоянного прищура вкруг них давно залегли морщинки. — Армия у нас есть, господа, будет constitution Пестеля и подробный военный план князя. Перебьёмся, думаю, а, господа?

— План князя? — не понял Пушкин.

— А вы не знаете?

— Он с князем не знаком, — пояснил Василий Львович.

— Надо же, могли ведь встретиться... Князь — отец нашей революции, гениальный, по-моему, человек. Весь наш план рождён его умом, как вам это?

Господи.

— C'est incroyable , — согласился Пушкин (вдох-выдох, сдержать дрожь, nomen est omen , silentium est aurum , зачем безвременную скуку зловещей думою пытать? Не выдать интерес, не выдать). — Жаль, что я не знаю его.

— Увидитесь с ним когда-нибудь. Впрочем, его трудно застать, он всё время переезжает.

Господи. Идейный вдохновитель революции, в разъездах, почитаем тут всеми, как отец родной...

— Как его имя?

— Мы привыкли звать его князем, в тон его манере подписываться, но, — (говори же, Волконский, чёрт тебя дери!) — вообще его зовут Владимир Крепов.

Зюден

— Могли столкнуться, задержись он на минуту, или приди вы раньше, — сказал Волконский. — Вы зашли сразу, как князь ушёл.

Головокружительные известия — в Петербурге — возвращение Каподистрии и вызов — явление гусара — о сомнамбулах — крушение

Выньте душу из Ванюши,

Вложьте душу в мою жизнь.

Народная песня

В следующий раз, — думал Пушкин, — если у дома будет стоять карета, а с той стороны подойдёт человек, я сперва в него выстрелю сквозь карету, а там уже буду разбираться.

— Наш поход начнётся самое большее — через месяц, — говорил Илиас Вувис. — На нашей стороне будет пять тысяч греков, арнауты да один валашский отряд.

— Через месяц, — повторил Волконский. — Это слишком скоро.

— Это единственное подходящее время, генерал. Валашский господарь при смерти, и — не знаю, известен ли вам человек по имени Владимиреско, он служил у Ипсиланти и командовал валашскими пандурами...

— Знаю, — оборвал Волконский.

— Он уже готов поднять крестьянский бунт или нечто подобное. Трудно судить теперь, что у него выйдет, но если одновременно в Валахию войдёт армия 'Филики Этерии', с нами заодно будут люди Владимиреско, а с ними — прочий народ, так что другой такой оказии может не быть.

Зюден был здесь. Они знают его, видели его лицо, он частый гость в их кругах. Князь Крепов? Откуда эта фамилия?

На Пушкина не смотрели. Среди собравшихся он был самым молодым, к тому же ниже всех ростом, так что между ним и прочими гостями Василия Львовича сразу обозначилось непоправимое различие. В доме на улице Кловской готовили большое дело, а Француз только смотрел и слушал, не вмешиваясь, и скоро его перестали замечать. Так и сидел, поджав ноги — маленькое, волосатое существо, вертящее носом в сторону говоривших.

— Отчего Ипсиланти так торопится нас уведомить? — поинтересовался Волконский.

— Революция ему мало интересна, — Вувис, неуютно чувствующий себя в штатском, стоял, отставив ногу, но вытянув руки по швам, и выглядел нескладно. — Ипсиланти хочет поддержки русской армии.