Частная жизнь кардинала Ришелье

— Миледи! — вступил де Айала, — Но, возможно, вы еще сможете наладить свой брак! Может родившийся наследник что-то изменит.

— Дети еще никогда не способствовали налаживанию отношений между родителями! — назидательно ответила герцогиня Сомерсет, — Все дело во мне. Я не могу полюбить мужа. А просто его терпеть рядом мне невыносимо тяжело. Было бы легче, если бы я была одна. Я так умоляла кардинала дать мне возможность уехать на мою родину! Но он принял решение... Наверное, он вычеркнул меня из жизни своей, одним росчерком под контрактом заставил свое сердце не пылать! А вот мое бедное сердечко все тлеет и тлеет, как уголек. Ваш рассказ о смерти кардинала стал ветром, который вновь раздул пламя! Боже! Боже! Я ведь на что-то надеялась! Думала, вдруг, Сомерсет опять поедет во Францию послом, возьмет меня с собой. И я хоть одним глазком увижу...

Сильное напряжение съело оставшиеся силы. В глазах Ядвиги помутнело. Она чуть не упала за борт, но извечный материнский инстинкт заставил ее обхватить живот и мягко упасть назад, на палубу...

* * *

Граф де Айала бережно опустил бесчувственную миледи Сомерсет на кровать ее супруга.

— Ее обмороки, любезный граф, — сказал Сомерсет де Айале, — стали нормой! А вот раньше мне рассказывали, что она никогда не теряла сознания. Она же лекарка. Не боится вида крови, гнойных ран и прочей жути. А теперь вот падает по любому ничтожному поводу.

— Возможно, милейший герцог, это ее состояние так влияет...

— Это ее третья тяжесть! Когда Бог уготовил нам встречу в Гранаде, то она была в таком же состоянии. Но была собрана и весела. Несмотря на то, что только потеряла всех своих спутников в арабской резне!

— Но раз на раз не приходится, милорд. — улыбнулся граф.

— Ох, сударь! — вздохнул герцог, — Ведь два года назад я так любил эту женщину! Я так желал ее! Я мечтал весь мир бросить к ее ногам! Не смотря на то, что она была шпионкой этого мерзкого министра! Несмотря на то, что второго своего ребенка родила невесть от кого. Я так и не знаю, есть у него отец или он родился после насилия в Африке... Я мечтал о ней! И я получил ее! Мне ее подарил кардинал! Я удивлялся его милости! Даже пожелал этому чудовищу здоровья в одной из молитв к Господу нашему. Но я не знал, что он мне подарил! Это уже была не та женщина, которую я так вожделел! Мне досталось существо, у которого в моем присутствии всегда печальное лицо и удрученный вид! Эта женщина ненавистна мне, граф! Она обманула все мои надежды! И она расплатится за это сполна, разумеется после того, как родит ребенка.

— Герцог, полноте! — возмутился испанец, — Вполне возможно, что герцогиня после родов станет иной! Будет нежной и любящей супругой и доброй матерью!

— Я не верю в такие чудеса, граф! У нее был шанс стать доброй женой, но она выбрала болезни и страдания. Посмотрим, конечно, что будет в Гранаде... Она непонятна для меня... И это тоска по кардиналу. Что ей в его смерти? А как переживала, сломала кубок. Такая странная привязанность к своему покровителю... Мне не понятна она, повторюсь... Чувство любви ушло из моего сердца!..

4.7. "В отсутствии любви и смерти"

Чтобы не мог тебя заставить свет

Рассказывать, что ты во мне любила, —

Забудь меня, когда на склоне лет

Иль до того возьмет меня могила. (В. Шекспир. 72-й сонет. Перевод С.Я. Маршака)

В великолепном поместье Сомерсета был чудесный сад. В нем росли конусообразные кипарисы и апельсиновые деревья. Цветущие кусты наполняли мягкий южный воздух нежным ароматом. Из пастей каменных львов били фонтаны. В разных уголках были устроены живописные беседки.

Сад был совершенно изолирован, его окружала очень высокая стена, и только в одном месте к стене примыкала башня из красного камня, без окон.

При мавританском владычестве этот садик назывался спальней султанши — там, в самом укромном уголке были мраморные бассейны, в которых купались прекрасные жены и наложницы.

Час назад по саду прогуливались миледи Сомерсет, Мадлен-Сесиль, Хасинта и крошечная Маргарет, дочка Сомерсетов, разумеется, на руках своей кормилицы.

Ядвига перенесла тяжелейшие роды. Только знания и упорство медика Али спасло ее от смерти. Малышка родилась великолепной. А в три месяца она стала наверно самым прекрасным из гранадских младенцев. У нее были огромные фиалковые глаза в отца и в него же черные кудрявые волосы. Кожа же была мраморно белой. Все служанки дома были от девочки без ума и называли не иначе как прекрасная Маргарет.

Герцог сначала был очень огорчен тем, что родилась девочка. Но потом, очевидно вспомнив, какую роль играла рыжая королева Англии, решил, что иметь дочь все-таки лучше, чем не иметь никого.

Миледи Сомерсет особо нежных чувств к дочери не питала. Она полностью доверила дочь кормилице. И камеристка, и Хасинта, и даже Жильберта как будто в сговоре со своей хозяйкой не оказывали маленькой Сеймур герцогине Сомерсет особого внимания. Правда, на малышке это особенно не сказывалось, так в доме герцога было много служанок, готовых ради услужения хозяину целый день возиться с малышкой.

Герцогиня Сомерсет больше всего любила гулять по садам Хенералифе с юным князем Потоцким, которому исполнилось восемь лет. А также с трехлетнем Дави. Теперь она звала сына только так — Дави. Их прогулки охранял новый слуга — Хуан. Иногда и Али сопровождал их компанию.

Все существование Ядвиги теперь замкнулось на младшем сыне. Она постоянно пыталась заставить его говорить. Но мальчик молчал с упорством странным. Его старший брат также делал отчаянные попытки заставить брата сказать хотя бы слово. Все было безуспешно... Арабский лекарь правда уверял свою печальную госпожу, что возможно ребенок когда-нибудь заговорит, но миледи Сомерсет ему уже не верила.

Даже прогуливаясь с сыновьями Ядвига редко улыбалась, была сосредоточена и молчалива. На одной из таких грустных прогулок герцогиня встретила графа де Айалу. Тот прогуливался совершенно один. Он вежливо поприветствовал миледи. И испросил разрешения сопровождать ее на прогулке, на что Ядвига равнодушно заметила, что он ее не стеснит. Дойдя до небольшой апельсиновой рощицы молча герцогиня и граф присели на небольшую каменную скамейку. Граф решил прервать подзатянувшиеся молчание.

— Как здоровье вашего супруга, светлейшая герцогиня? — вежливо спросил он.

— Наверное хорошо, — с усмешкой ответила Ядвига, — раз он с утра куда-то отправился. Мы редко видимся, любезный граф, с супругом. Я выполнила все, что предписано мне контрактом... Терпеть дальше... Это выше моих сил. Мои дорогой супруг мечтал о сыне, но я не смогла осуществить его чаяния... И, к величайшему его сожалению, я не могу более произвести на свет еще наследника. Я стала бесплодной, как далекая пустыня в той стране, в которую... Ах, что я могу вам, мой любезный собеседник, еще сказать... Моя жизнь кончена! Я и больна, и опустошена. Только мои сыновья удерживают мою бренную оболочку от того, что стать прахом и тленом. Моя душа пытается сломать телесные оковы, которыми ее обволокло мое еще живое тело. И только усилием воли я заставляю ее не разлучаться с этим миром.

Увидев как расширились зрачки в глазах графа, миледи Сомерсет печально улыбнулась.

— Не бойтесь, синьор драгоценный, я грешница, но не настолько я закоренела в грехах, чтобы решиться самолично расстаться с миром обетованным.

— Герцогиня! — с пылом произнес испанец, — Ваша Светлость! Вы ещене столь прожили много лет, что бы потерять надежду!

Ядвика посмотрела вдаль. Вздохнула.

— Мне осенью сравняется 27 лет. Юность моя прошла слишком быстро. Сердце мое изранено!

— Время, сударыня, лучших лекарь!

— А мне часто кажется. Что у меня нет времени...

Полячка поднялась со скамейки.

— Очевидно, что испанцы более практичный и набожный народ! — с полуулыбкой на бледных губах сказала она, — скамейки делают из камня и ставят на утоптанную землю.

Граф ждал расшифровки сказанного герцогиней, но она не стала продолжать. А взяла за руки подбежавших детей и двинулась по направлению к своему поместью. Де Айала пошел за ней следом.

— А вы, светлейшая герцогиня, знаете, что наш покровитель и министр Франции перед своей смертью сжег просто неисчислимое количество бумаг. Из его круга кто-то, ненароком, обмолвился, что он жег письма: шифрованные и обычные; записки тайной канцелярии, а также некоторые дневники.

— О, и конечно это в мгновение ока стало достоянием памфетистов и куплетистов? Ведь так? — слегка оживилась герцогиня, — Пошли небось песенки или мерзкие стишки, что он сжег любовные письма от неких дам?

— Конечно, сударыня, некоторые слухи были, — ответил испанец.

— Легко судить выдающихся людей, — вздохнула Ядвига.

— Человеческая натура имеет такие особенности, светлейшая синьора. Господина кардинала не любили очень многие знатные люди. Многие из них и нанимали памфетистов и клаку. Но ведь те, кто узнавал его близко вполне могли оценить его достоинства, которые на официальных приемах он тщательно скрывал под маской высокомерия. Я, вот, могу вспомнить только приятные минуты общения с ним. При каждой аудиенции с ним, Его Высокопреосвященство входил, улыбаясь, с той величавой приветливостью, которая ему свойственна почти всегда. И от него я уходил совсем задушенный его добротой, и влюбленный в его достоинства.

— Любезный граф, — Ядвига с тонкой усмешкой посмотрела на Айалу, — у нашего великолепного и несравненного Армана было много достоинств. Я совершенно не смею пытаться оспаривать то, что он был добрым и любезным человеком! Но обстоятельства, гордость и честолюбивые помыслы заставляли его прятать природную мягкость и стеснительность. Его напускная холодность могла остудить жар многих душ. Его высокомерие заставляло замирать многие сердца. Вы знаете мой секрет! Но при этом я не могу сказать, что кардинал всегда был прав в своих деяниях и никогда не совершал неблаговидных поступков. Он ошибался, как любое человеческое существо, созданное Господом нашим. Он иногда не мог управлять чувствами, которые захватывали его разум. Его терзали сомнения. Он бывал унижаем и впадал в раболепство. Но он блестяще мыслил и это возводило его на верх и сводило на нет все его недостатки. Многие из дворцового круга и ненавидели его от того, что завидовали силе его разума, способностям и возвышению. Что бы он ни совершал, общество никогда не было справедливо. Великий человек, достойно служивший своей стране, сродни приговоренному к смерти. Единственная разница состоит в том, что последнего карают за грехи, а первого — за добродетели... Пойдемте быстрее... Уж близится вечер.

* * *

Сидя в детской Ядвига обдумывала идею, которая появилась на прогулке и теперь захватила все ее существо. Через полчаса она встала и прошла в свою комнату. Там из кабинета она достала чернильницу, тонкий пергамент и несколько очиненных перьев. Опустившись на стул перед небольшой конторкой герцогиня быстро начала писать. Это письмо предназначалось для старой княгине Потоцкой, которая, к счастью Ядвиги, обладала крепким здоровьем и большой жизненной силой. В письме герцогиня Сомерсет просила княгиню принять не только своего единственного внука, но и его брата. И чтобы тот не почувствовал себя бедным родственником на попечении, мать давала за ним фактически приданное, а точнее шкатулку с сокровищами, которые ей подарил грозный министр. Ядвига умоляла свекровь всячески опекать Дави и по возможности, за рубины и алмазы, приобрести для него поместье.

В течение недели герцогиня Сомерсет отдавала соответствующие указания слугам. Собирала детские вещи. Никто ей не мешал, ибо супруг отсутствовал, что миледи вовсе не волновало. И в один прекрасный день Ядвига собрала перед собой своих давних верных слуг: Зыха — родственника князя Потоцкого; Якубуса Люсуса — учителя фехтования; Али, который давно стал ее наставником и другом. Внимательно посмотрев на них герцогиня Сомерсет объявила, что часа через два они должны будут отправиться в далекое путешествие вместе с ее детьми — Владиславом и Давидом. Слуги только удивленно моргали, не смея даже возразить. В голосе полячки звенел метал, а выражение лица было непреклонным.

Я повелеваю вам сохранить любой ценой моих сыновей! Вы видели от меня много доброго! Я была уверена в вашей преданности! Докажите же ее на деле! Помните, что ни Бог, ни люди, не оставят это деяние без награды! — с жаром произносила Ядвига внимательно смотря в глаза своих слуг.

Никто не возражал. Поэтому она отпустила всех на сборы. Только Али задержался подле своей госпожи.

— Госпожа моя! Абла! Каков будет наш путь? Морем ли? По суше?

— Доедите экипажем до Малаги. Сопровождающим будет маран Иаков. Я лечила его детей и жену. Он же поможет вам сеть на корабль "Святой Ярмут", который плывет в Гамбург. Оттуда будете по суши добираться уж до Кракова.

— Путь опасен, госпожа! Дети малы! Особенно Давыд.

— Али! Ты мне давно уже не слуга! Ты — мой наставник, друг и брат! Путь невероятно труден. Я знаю это. Дети малы. Я понимаю это. Слуг мало. И это я помню. Но иного выхода нет. Я чужая в этом замке, в этой стране. Мой супруг не обрел счастья в этом браке и душа его ожесточилась. Он ненавидит пасынков. Все вокруг будто пороховой склад князей Потоцких. Достаточной крошечной искре появиться, как все взорвется! И если детям суждена погибель, но пусть уж по пути на родину, чем на чужбине. Я знаю, что ты и Зых не дадите их в обиду. И, молю тебя как молила бы любая мать, если спастись не будет никакой возможности, то лучше убей их, чем отдай на поругание и муки. И береги себя, ибо я только в тебя верю! У тебя не дрогнет рука прекратить их жизнь.

— Абла! — едва слышно произнес арабский лекарь, глядя в глаза своей воспитанницы, — Но ты останешься одна! У тебя не будет поддержки.

— Мой дорогой друг! — грустно улыбнулась Ядвига, — Не беспокойся обо мне. Я выстояла тогда, когда погибли многие. Не ты ли учил меня стойкости? А ныне... Смерти я не боюсь. Нет, не так. Я, конечно, как любое существо себя осознающее, боюсь той неизвестности, которая таится в слове смерть. Я, как существо слабое, боюсь телесных мук, ибо не высок порог моей бесчувственности. Но я готова предстать перед Господом нашим и дать ему отчет о своих прегрешениях. Ибо моя земная жизнь не стала столь привлекательной, как была лет пять назад. И все часто я чувствую себя не женщиной, а лишь телесной оболочкой, душа моя блуждает в заоблачных далях. Мои намерения просты. Вернется в дом мой супруг и я буду молить его о разводе, тем более что вполне можно доказать, что согласие на брак он дал под страхом смерти. Если герцог Сомерсет, просвещенный милосердным Господом, согласится на развод, то я подобным же путем буду возвращаться на родину. Если же милорд будет непреклонен, то как добрая христианка, я повинна буду влачить свое существование в его доме и воспитывать нашу дочь...

Али по-восточному низко склонился перед Ядвига.

— Моя рука будет тверда, абла. Будь спокойна. Да хранит тебя Господь.

Детей увозили два экипажа. Ибо помимо Али, Зыха и Якубуса, в дорогу собрались Жильберта, Мадлен-Сесиль, а также все из парижских слуг, взятых герцогиней из дома Лианкура. Еще были наняты десять охранников.