Крыса в чужом подвале.

"И все-таки город ли цель убийцы тана? — пытал себя равдух. — Город допустимо предполагать, но не утверждать."

— Ты упоминал о брачной войне? — обратился Дентри к кривоглазому.

— Ага. Рейнх Венсон сватается к фрайхе Бортэ.

— А что ж дело до войны довели? Не смогли полюбовно договориться?

— Фрайха она старой веры. Кайраканка.

— А рейнх?

— Не знаю. Выскочка.

— Так сразу и выскочка?!

— Выскочка и есть. Откуда у него деньги? Он по ранешним временам охраны имел две декархии глухих да горбатых. А тут не с того не с сего разбогател и сразу свататься. По мне если деньги привалили, в дело их пусти. А жениться? Коль невмоготу можно и справнее бабенку найти. Не болотную августу*.

Дентри не стал возражать суждениям егеря. Да и чего оспаривать? Прав, хоть и кривоглаз.

— Что же, поедим, поглядим. Доведется, на свадебном пиру погуляем.

Конечно, равдух выразился образно. Гулять на пиру он не собирался. Убедиться только, не примкнул ли убийца тана к сторонникам глориоза. Или эгуменоса. Это многое бы прояснило и объяснило.

14.

Капитан Руджери прошел вдоль короткой шеренги в три человека. Костас, Йоун, Дёгг. Он испытывал одновременно и досаду, лучшими войнами оказались птохи, и злорадство, худший из них, на выдворении которого настаивала фрайха Эйрис, принес им победу. Это лишний раз подтверждало его убеждение, женщины в войне ничего не смыслят.

— Объясняю суть, — начал говорить капитан. — Сейчас я провожу вас к бэну Эйрис. Как наиболее отличившихся защитников Морта, согласно установленной традиции, вас наградят. Одному вручат Медный браслет. Его ношение позволяет добавлять к своему имени приставку ро и носить титул спафария. Это еще не дворянство, но первая ступень к нему. Не подданному императора браслет дает право свободного проживания на подвластных короне территориях и возможность занимать некоторые посты. Браслет достанется только одному, но может быть по согласию сторон передан другому и заменен денежной компенсацией. Второго ждет денежное довольствие и жалованная грамота на землю во владениях фрайхи ди Бортэ. Для не подданного империи срок землепользования до пятого колена, для подданного в бессрочное владение его семьи. Последний получит двадцать солидов денежного докатива* и право унести из замка любое оружие. Это понятно?

— Да, — ответил за всех Йоун, покосившись на сарда. Он помнил его похвальбу, заполучить браслет.

Дёгг выглядел удрученным. И не из-за раны на ноге. О ране он как раз беспокоился меньше всего. Обида как раскаленной иглой ковыряла душу. Кто бы мог подумать, что так все обернется. Неправильно.

— Я расположил вас согласно заслугам перед фрайхой Эйрис. Если у кого есть возражения, говорите здесь и сейчас.

— Нет, — ответил Йоун.

Сард предпочел промолчать. Лишь с завистью поглядел на Костаса.

— Тогда следуйте за мной, — капитан резко повернулся. Полы его малинового плаща подбитого горностаем расправились, сгоняя складки с эмблемы Бортэ — цапли.

Птохи выглядели непривычно опрятными. Их заставили умыться, Йоун даже подстриг кудлатую бороденку, и переодеться в то, что нашлось. На Дёгге его помятая кираса и плащ подбитым мехом. На ногах добротные с тиснением сапоги — снял с одного из спафариев. На поясе шитый кошель, с которого спороты вензеля. Кошель вместителен, что пивная кружка и, увы, пуст. Просторные плюдерхозе поменяны на штаны в обтяжку, расшитые серебряной ниткой по атласным вставкам. Левая штанина в полоску. На голове сарда красовалась шапочка. Все с чужого плеча. Трофейное.

Йоун не так наряден. Серая рубаха, серые штаны. Широкий пояс в нашитых латунных пластинах. Кольчужное оплечье со стальными наплечниками. На Костасе куртка из чешуйчатой кожи, оказавшейся очень удобной и прочной. Не теснит, не давит. И опробовал, не промокает. Поверх одет котерон*. За счет казны ему выдали новые штаны с подбитым конским волосом брагеттом. За счет фрайхи получил и сапоги. Опять же, исходя из состояния, еще недавно их носили. Скорей всего венсоновский гэллоглас.

Миновали крутые ступени первого этажа донжона и вошли в дверь. Стражник на посту недобро поглядел на них. Служивым ничего такого не полагалось. Они свой долг выполняли. А вот этим босякам сейчас отвалят деньжищ!

Из вестибюля, больше похожего на склад, сюда стащили все ценное, что досталось от воинства рейнха: посуду, сундуки, корзины с провизией, прошли в следующий зал. На древнем мозаичном полу рисунок битвы. Люди учувствуют в сражении. Противоборствующие стороны ничем друг от друга не отличаются, потому и не понятно, чьей стороны победа.

Поднялись по винтовой лестнице. Вдоль стены, на резном панно тоже баталия. Фигуры инкрустированы перламутром и янтарем. Перила лестницы сплошь декоративная ковка скрещенных стрел и пик.

— Сюда, — позвал их Руджери за собой. Шагал он тяжело с придыханием. Рука на груди выглядела неживой, тонкие пальцы мертвенно желты.

В комнате бедно с мебелью. Длинный стол и две лавки. Камин давненько не топили и не чистили, золы в ладонь. Из дров одно полено. В углу пустующие оружейные козлы.

В следующей комнате мебели побольше. У стены шкаф с посудой, лавки, сундук задрапированный льняной холстиной. Ткань расшита. Плохо и блекло.

— Не отставать, — поторапливал капитан, не позволяя троице глазеть по сторонам. Двое из троих головами крутили, что сороки на пеньку.

Вошли в зал. Тонкие колонны, оставив вдоль стен узкое пространство, подпирали свод. В конце зала на возвышении два кресла. Большое задрапировано траурной тканью. На меньшем, на бархатной подушке, лежит наголовный обруч с бирюзой, символом достоинства и власти фрайхи Эйрис ди Бортэ. За креслами камин. Не смотря на огонь в зале сумрак. Свет не достигает колонн. За ними хоть глаз коли, толком ничего не разглядишь. Лишь угадываются темные квадраты картин и гобеленов, провалы ниш. Зато хорошо виден, над камином, на полированного гранита пьедестале, массивный плоский череп, оскаливший зубы. Отблески огня скакали по белой кости, создавая иллюзию угрожающей мимики, а пустые глазницы, остававшиеся черными, усиливая эффект.

— Сейчас к нам выдут, — предупредил Руджери, еще раз оглядев птохов.

Герои выглядели деревенскими пастухами. Впрочем, не важно, как выглядели, они бились честно. А вот этот, ухлопал рейнха. Лысый, с пятнистой шелушащейся кожей, с руками без ногтей, удалец вызывал одновременно и жалость и отвращение. Капитан отвернулся. Отвращение все же больше.

Двери распахнулись. Фрайху Эйрис сопровождал коротконогий толстячок, тащивший книгу в серебряном окладе и холщовую суму.

— Славься перфектиссима*! — склонил голову Руджери в приветствии. Его подопечные неуклюже повторили за ним. За исключением лысого урода.

Толстячок поднял с кресла подушечку. Фрайха водрузила на голову обруч и присела в кресло. Коротышка подсунул ей книгу. Та возложила руку.

— Согласно закона и традиций, клянусь исполнить должное. Наградить храбрейших по их делам, воздать достойнейшим по трудам их. Призываю Кайракана Всемогущего в свидетели чистоты помыслов и справедливости решений.

Тихое эхо передает пустоту слов. Фрайха Эйрис не выглядит победительницей. На лице ни тени радости или облегчения. Уголки её губ капризно опущены, щеки бледны, на лбу складка плохо скрытого недовольства.

Слуга внес высокий напольный светильник. Пять свечей, горели только две, окружали бронзовую цаплю с рубиновыми, хищными глазами.

Фрайха поднялась с кресла и прошла вдоль шеренги. Обещание это её с Кайраканом дела. А с этими.... Злой взгляд задержался на Костасе. Он заметил, как задрожали губы владетельницы Морта. Он по достоинству оценил её выдержку. Могла и просто плюнуть. Следующий Йоун. Птох сразу потупился и выглядел виноватым псом, пришедшим за взбучкой. Бей, но не гони! С Дёггом она обошлась лучше, едва заметила.

— Ты достоин ношения Медного браслета. Я признанию твое мужество и умение.

Руджери скрипнул зубами и поглядел на Костаса. Эта сука опозорила его! Она начала с конца строя! Умышленно!

Дёгг не веря её словам, переменился в лице. Радость, настороженность, благодарность. Чувства одно за другим отметили чело сарда.

— Подойди воин, — поторопил толстяк.

Дёгг сделал шаг. Фрайха сунула руку в суму и подала браслет. Узкое кольцо меди с чеканкой древних рун и перевитых дубовых листьев. Сард ликовал! Браслет его! Он буквально выхватил его.

Слуга зажег третью свечу на светильнике. Теперь цапля, словно таилась от огня. Рубиновые глаза влажно блестели.

— Тебе причитается земля, — фрайха протянула Йоуну свиток с пожалованием. Тот принял бумагу в обе руки. Фрайха подал ему кошель с деньгами. Йоун сунул свиток за пазуху и подхватил кошель. Так же в обе руки. Как будто принимал собственное счастье, субстанцию капризную и скользкую. Ему больше не надо будет батрачить на отца и на старшего брата, выслушивать их постоянные жалобы на его нерадивость. У него своя земля! И деньги!

Вспыхнула четвертая свеча светильника. Цапля испуганно сжалась в кольце огня.

— Твоя награда, — фрайха протянула Костасу кошель с солидами. Капитан успел приметить, кошель не имел гербовой вышивки. Просто кожаный мешок. Позор!

— Ты можешь унести любое оружие из замка, какое сочтешь достойным ношения, — дополнил её слова толстячок.

Она ненавидела Костаса. Ненависть её была чище неба после дождя. Ненавидела за то, что выглядит необычно, за то, что вопреки её слову остался в замке, за то, что сражался, уцелел и оказался не худшим, за то, что сразил рейнха, за то, что сразил он, а не кто-то другой. За то, что её строфиум втоптали в грязь. И самое большее за то, что она вынуждена награждать его.

— Любое? — спросил Костас.

Фрайха сверкнула глазами. Он разговаривает с ней?!

— Любое, — подтвердил толстячок. Старый лизоблюд предупредил недовольство хозяйки.

— Шоудао, — спокойно произнес Костас.

Мгновение тишины оборвалось окриками. Один слился с другим.

— Да как ты...

— Вы клялись!

Человек выступил и темноты колон. Черный плащ скрадывал его высокую и сутулую фигуру. Доместикий. Императорский доместикий.

— Я помню свои клятвы! — в гневе вскрикнула фрайха.

— Тогда выполняйте, — не повышая голоса, осек её доместикий.

Теперь она ненавидела и его. Только вот человека представляющего императора, можно ненавидеть до скончания веков, но исполнить закон придется.

— Кир, Руджери. Прошу вас..., — выдавила бэну Эйрис. Сдерживая чувства, стиснула руки.

Фрайхе следовало отправить толстяка — мажордома, Руджери мог бы напомнить ей об этом, но с удовольствием выполнил просьбу.

Капитан быстро вернулся и протянул оружие фрайхе. Она должна сама подать награду.

Два великолепных изогнутых клинка. Черная тяжелая сталь. Чернее сажи, тяжелее смертных грехов. Рукояти из слоновьей кости, перевитой золотой проволокой. В навершиях багровая шпинель. Гарда в форме расставленных когтей устремленных навстречу врагу. Заплечная перевязь узорно сплетена из тонких волосяных кос. Смоляных с белыми.

— Ему, — не притронулась к оружию Эйрис.

Капитан отдал оружие Костасу. Тот взял шоудао и обмотал болтавшиеся концы перевязи вокруг клинков. Как хворост связал!

Слуга зажег последнюю свечу. Взгляд цапли потух. Птица-тотем выглядела напуганной и беспомощной.

— Все должное исполнено! — произнес доместикий. — Закон соблюден. — И обратился к награжденным. — Вы вправе распоряжаться дарами по своему усмотрению. Просить взамен даров денег, отказаться от них, если по каким-либо причинам веры ли, совести ли, клятвы ли не можете ими владеть.

Слова растаяли в тишине зала.

— Именем императора, — доместикий звонко хлопнул в ладоши. — Свидетельствую!

После завершения аудиенции, Костас заглянул к оружейнику показать шоудао. Старик по очереди осмотрел клинки. Водил пальцами, пробовал на ноготь, даже взмахнул разок.

— А ведь рукояти мой отец делал, — вздохнул с сожалением оружейник, вспоминая. — У мечей другие были.

— Какие другие? — повременил забирать мечи Костас.

Тод бережно положил шоудао на стол и ушел в соседнюю комнату. Притащил деревянную коробку с резной крышкой. Щелкнул замком.

— Вот эти. Не такие нарядные.

Костас взял в руки гарды. Больше всего они напоминали распахнутые четырехзубые челюсти. Сами рукояти выполнены толи из рога больно уж белы, толи из гигантских клыков.

— Хитро крепились, — усмехнулся Тод. — Покойный отец месяц гадал, как снять, Помучился-помучился, но снял!

— Восстановишь? — спросил Костас. Старые гарды и рукояти ему нравились больше.

— Да ты что? — замахал руками Тод. — Этакую красоту портить!

— Себе красоту оставь. Сделай, как было.

Костас еще раз сжал рукояти в руке. Теплые, шершавые, живые. Он чувствовал, они здесь к месту. Мечи должны быть такими, какими были и все!

Тод отрицательно закачал головой — нет!

— Не ты так другой, — предупредил Костас о твердом намерении избавиться от чужеродных клинку украшений.

— Ладно, — согласился старик. Он прежде всего был мастер. И сын своего отца. Тот тоже считал затею облагородить клинки вздорной.

— Утром зайду.

— В обед, — оговорил срок оружейник. — Больно тонкая работа.

Война окончилась и потому следует замок привести в порядок. Но сколько не чисти старую калошу, она калошей и останется. Старой. Убрали мусор, упокоили мертвых, спустив по желобу в трясину, позвонили в их память симантром и час усердно колотили в гонг. Пусть земля и небеса слышат — Морт выстоял и победил! А потому праздник! Гуляй, народ!

Эх, кровь льем, потом вино пьем! Выкатили бочку, выбили крышку, повесили черпак. Не хватит за столом, пей отсюда. А за столом. Всего с избытком! Не на барский вкус, на простой. Соленья, моченья, копченья, жаренья. В больших мисах, на огромных блюдах, в котлах, в казанах, в мисках, в тарелках, в плошках и навалом на столешницах. Кувшинов с вином, что колосьев в поле ржи. Чтобы весело елось-пилось позвали музыкантов. Им первым поднесли. Сверхом. Для легкости духа. Потом повторили. Не уморились бы скоро. Им последним с ног падать.

Пьет народ, ест народ.

— Здоров ты бык вино жрать, — вис на Костасе крепенько подпитый сард.

На руке Дёгга новоприобретенный браслет. Медяшка горела на запястье ожогом. Сунул к лицу свою кружку. Пей, друже! Костас кружку отвел. Своя полна, твою пить.

Справа слева разговоры. Единое прошлое слишком горячо, слишком припекло, чтобы в одночасье отпустить. Тут не один кувшин опрокинешь, не одну ночку пролежишь-проворочаешься гоня из памяти смерть-сеятельницу, не одну молитву благодарственную вознесешь. Спасибо Вседержителю сохранил.

— Эх, помянем дружка моего Савела! — вскакивает молоденький карнах. Пометила его война. Лоб перевязан, пустой глаз закрыт повязкой.

Карнах взмывает кверху кружку, расплескивая на себя вино. Затем торопко, большущими глотками пьет. Грохает кружку о стол.

— Нету его! С детства мы с ним... а теперь нету, — плачет карнах не стесняется, рвет душу, выгоняя боль слезой. Куда ж она уйдет-то? Вцепилась внутро, что репей!