— Так. Ты предотвратил прорыв немцев и уничтожил командную группу батальона? И захватил при этом неповреждённым танк?
— Вы прямо геройства какие-то рассказываете. Не так всё было. Группа Малого, то есть сержанта Чивилёва, захватила дом, уничтожив в нём отделение немцев и открыли из их пулемёта огонь, перекрыв улицу. Но и сами попали под обстрел. Я думал, там, за кустами, пулемёт, обошёл сбоку, кинул две гранаты. А оттуда — танк. Я не знал, что у них там планёрка была. Потом только ребята сказали, что там поленница из трупов.
— А как танк захватил?
— Я его не захватывал. Я его испугался и под ним спрятался. А потом им гранату в открытый люк сунул. Танк захватил сержант Мельников. И вел в нём бой, из его пушки и пулемёта расстреливал врага. Я в это время без сознания был — меня немец застрелил.
— Это как так?
— Вот, смотрите. Пулю сегодня вытащили. А немца этого боец Перунов в плен взял.
— Смотрите, какой скромный старшина. Он ни при чём. Все вокруг — герои, а он один — мимо проходил. Ты и немцев пленных не расстреливал.
— Это сделал я. Они работать не могли. Кормить их не за что. Навоз. Пусть теперь их родня хоронит. Остальные после этого работали, как стахановцы.
— Хорошо поработали?
— Правильно мотивированные немцы... два пленных с лопатой заменяют экскаватор.
— Понятно. И оскорблял при подчинённых вышестоящего командира с угрозами тоже не ты?
Вот тут крыть нечем. Вся моя давешняя отвага и дерзость куда-то испарились, я опустил голову:
— Я. Я не хотел отдавать пленных, майор угрожал меня арестовать.
— И правильно бы сделал! Во что превратиться наша армия если каждый старшина будет делать не так как надо, а как ему захочется? Отдавать он не хотел! Нам нужны сведения о противнике — не хотел он! А я вот хотел тебя к ордену представить, а теперь хочу расстрелять, как саботажника!
— Очень нужен мне ваш орден! Не за ними я шёл на фронт! Себе оставьте! Мне лучшая награда — ребята живые и гора трупов врага. А завтра наградой будет — куча покорёженных сгоревших танков! А меня — расстреливайте! Немец недострелил — свои добьют! Ахренеть! Сведения! Да какие тут на хрен сведения — прёт на нас танковый корпус — вот и все сведения. Завтра мои ребята им танки повыбивают. Со мной или без меня — уже не важно! Я им бронники сделал, воевать научил, как врага убивать — показал, что он смертен и бояться может — показал, как унизить врага — показал! Теперь они немца не бояться. Они готовы! Я свой долг выполнил. Стреляйте!
Я почувствовал, что в глазах моих навернулись слёзы. Обидно!
— Старшина! Отставить истерики! Как барышня кисейная, сцены тут устраиваешь! Кем до войны был?
— Не знаю. Контуженный я. На фронт везли, на станции при бомбёжке контузило. Память и отбило. Как воевать — знаю, а о себе — ничего не помню.
— Контуженный, говоришь? Что ж, похоже. Ну, что будем делать с тобой, старшина?
Я пожал плечами, скривился — грудь прострелило болью:
— Как решите. Обвинения мною заслуженные, готов понести наказание. А отпустите в батальон — буду танки их жечь. И их убивать.
— Какой ты покладистый стал, — сказал особист, — а там что ж так нагло себя вёл?
— Сейчас дело касается меня лично, а там — всех. Себя не жаль, а пацанов — жаль. И мамок их.
— Пострадать за други своя? — хмыкнул подполковник, — а сначала махновцем казался. Анархист?
— Православный русский, — ответил я, — защитник Родины, людей и Веры.
— Ого! — полковник даже откинулся на стуле, — что-то я впервые подобное слышу. Не было такого на моей памяти. Так ты что, верующий?
Я вытащил из-под бинтов крест, показал, спрятал. Полковник нахмурился:
— В особом отдельном батальоне чекистов — верующий. Что-то я совсем перестал что-либо понимать.
— Жаль, комиссар наш в полк поехал. Ему было бы любопытно, — усмехнулся подполковник.
— Религия — опиум для народа, — пробубнил особист, — отсюда такое смирение к смерти, бесстрашие и жертвенность?
А особист — кручённый парень! Во, как глубоко смотрит.
— Так то — религия. А у меня — Вера. Это разные штуки. Религия — для попов, Вера — для Бога и его части в человеке — души.
— Отставить религиозные проповеди! — стукнул кулаком по карте полковник.
— Так, что же решим? — спросил подполковник.
— Чёрт его знает! В этом старшине столько намешано! Вроде, и герой, а вроде и махновец. Расстрелять — рука не поднимается. Мне бы роту таких старшин — хер бы я от границы отступил, — полковник махнул рукой, отвернулся: — Силантьев, давай чаю!
— Майор, основное обвинение — твоё. Оскорбление вышестоящего, угроза вышестоящему. Тебе решать!
Майор сидел, уставившись в одну точку на столе, сцепив пальцы на руках, казалось, не слышал.
— Майор!
— И не станет не господ, ни рабов, не вышестоящих, ни нижестоящих, все равны перед Богом.
— Так то перед Богом! А мы в армии, — усмехнулся полковник.
Майор как-то странно, отрешённо посмотрел на него, потом вздрогнул, тряхнул головой:
— Так, говоришь, старшина, богоугодное дело делаешь — врага изничтожаешь?
— Так точно! В тяжкий час надо отстоять людей и защитить их от бешенных собак, бесов-фашистов.
— Так. Бог велел тебе прощать?
— Велел.
— Простишь ли ты?
— Немцев? Когда над Рейхстагом красный флаг повиснет — прощу. А вы?
Майор долго смотрел на меня:
— Думаешь, повиснет?
— Знаю наверняка. По другому не будет.
— Только на это и уповаем, — вздохнул подполковник, — и когда же?
— Победа просто так не даётся. Её заслужить надо. По бедам пройти, выстрадать её.
— Неужто мало настрадались?
Я пожал плечами, опять скривился от боли.
— Что-то вас занесло куда-то не туда, — сказал полковник, — вернитесь на грешную землю. Правильно, победу заслужить надо. Майор, оскорблён ты был прилюдно, прилюдное извинение тебя устроит? Ты, старшина, готов извиниться?
— Прошу простить меня, товарищ майор, я не хотел оскорбить вас, задеть ваши чувства. Слова и действия мои были продиктованы необходимостью того момента.
— Во как! И извинился, и правым себя считает! — подпрыгнул полковник, погрозил мне кулаком: — ну, Кузьмин! Ну, что майор?
— Служи, старшина. Извинения приняты. Но, прощен ты будешь, только если завтра перед мостами десять танков встанут навсегда!
— Хотел наградную на тебя писать, Кузьмин, а теперь не буду! Иди! Стой! Продиктуй начштабу, ему вот, фамилии, что ты давеча называл. На них твои геройства раскидаем. Что довольный такой? Награды Родины ценить надо! А ты — "себе оставьте"! Паршивец! Записали? Иди! И на глаза мне больше не попадайся!
Вот так как-то пронесло мимо трибунала. Машины меня уже ждали, ребята нервничали. Сел, поехали.
— Зачем вызывали? — спросил наконец Школеров, все елозил и елозил в нетерпении, пока посты не проехали.
— Просили назвать фамилии наиболее отличившихся бойцов. Мельник, тебя ждёт награда за захват танка.
— Так это же ты захватил его!
— Нет, Мельник, ты. Меня не расстреляли — и то награда. Извинениями обошлось. Добыли чего?
— Патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью, два ящика снарядов для сорокопяток и ящик — для зениток. Мешок трофейных винтовочных патронов.
— Что отдали?
Школеров притворно вздохнул:
— Все трофейные карабины, три автомата для интендантов и пять десятков винтовок наших, Мосинских. И ещё две машины хлама — ремни, кители, сапоги, ботинки, котелки, противогазы. Всё, кроме ботинок — трофейное. Сапоги немецкие ребятам раздали. Теперь даже батальон Свиридова в сапогах.
— В общем, всё барахло ты сбагрил.
— Не всё ещё. Ещё много лишнего — всю ночь возить. Расписок — полная планшетка. Одного боюсь — бросят всё это где-нибудь, а новые части вооружить нечем будет.
— От нас это уже не зависит. Что планируешь делать?
— Сейчас там должны ещё машины загрузить. Поеду сдавать и постараюсь ещё что-нибудь получить. Только теперь поеду на станцию. Там армейские склады, сейчас только узнал. Сегодня ночь будет последней для заготовки.
— Думаешь? Почему? Врят ли они нас за день отрежут.
— Отрезать — не отрежут, а простреливать будут уже прицельно. И где складировать всё? Всё не зароешь.
— Думаю, в лесопилке промежуточный склад нужно сделать. Лесом нас сложно обойти, а вот мы туда — отойдём. И лесами будем пробиваться, кто выживет.
— Точно. Твоего Тараса и озадачу — он у тебя самый оборотистый и основательный.
— Весь в меня!
Полустанок и посёлок были пусты. Все копали, под прикрытием темноты, основную линию обороны — в 150 — 200 м позади вырытой днём, уже демаскированной.
— Старшина! Оставь мне Мельникова. С этой дурмашиной он один управляется, а мне каждая погрузочная тонна — позарез. Утром отдам.
— А что мне за это будет?
— Бинокль. Трофейный, цейсовский. На, держи!
— Ты бы мне его и так отдал.
— Ты и Мельника бы так отдал. Ладно, поехали. Мельник, сдавай назад, к Тарасовой яме.
Откуда-то вылетел Кадет — прибежал на звук моторов, кинулся меня обнимать.
— Отставить, боец. Я тебе что, девушка, ты меня обнимаешь? Доложи по форме.
Доложил, что за время моего отсутствия происшествий не случилось, кроме атаки немцев, выбивших наши дозоры с берега.
— Человек пятьдесят наши положили. Пока они плыли на своих лодках, потом, пока на кручу берега лезли — гранатами их закидали. Снайпера удачно постреляли. Всех их пулемётчиков перебили.
— У немцев в отделении каждый солдат обязан владеть пулемётом. За пулемёт ставят лучших стрелков, но владеют все. Пулемётчики будут. Всё равно хорошо. Лучших выбили, завтра не так метко стрелять будут. А наши потери?
— Двоих убитых принесли. Сколько там оставили — не знаю. Шесть раненных отправили в школу, остальные, после перевязки, вернулись. Метрах в ста — ста пятидесяти закопались от немцев. Перестреливаются. Но, это уже смена. Наш взвод, третий, и рота этих, пехоты, из батальона Свиридова. У них в роте — меньше, чем у нас во взводе.
— Мы первые сутки воюем, а они? Сколько у нас будет к завтрашнему вечеру? Где комбат? Пойду, доложу о прибытии. Ты нам землянку приготовил?
— Ага. Степанов, правда, опять в наглую к нам заселился. Людей нагнал, расширили всё, амбразуры сделали. Говорит — энпэ его будет.
— Вот, паразит! Придётся новое укрытие делать. Метрах в двадцати от этого "НП", Миша, откопай щель, вот так расширь, чтобы сесть можно было, или лечь, ход сообщения с изломом пророй. Приду, шпал наносим, перекроем. Чую, засветит он наше убежище.
— Понял, пойду. Вещи пока в старой "берлоге" оставлю. Я тебе "доспех" поправил. Пушкари помогли — им не впервой бронещиты выправлять.
— Вот, спасибо, Миш. А, комдив тебя к награде представлять будет.
— За что? Я же ничего не сделал?
— Считай, авансом. Давай, давай! Шевелись! Ночь, хоть и длинная, но перед боем отдохнуть бы не помешало.
Комбата я нашёл на гребне высотки. Он сидел на штабеле шпал, смотрел в бинокль на прибрежную перестрелку. Доложил. Он кивнул, как будто ждал только такого исхода моей поездки.
— Смотри, Виктор Иванович, немец обычно ракетами всё засвечивает, даже когда боя нет. А сейчас — редко.
— Что бы мы не видели? Так и они ни черта не видят.
— Это мои "лешие" их надоумили, — сказал подошедший Степанов. С ним остальные ротные, — как взлетает ракета — снайпера скидывают в реку кого-нибудь с моста. Саперов своих жалеют наверное больше, чем десант на плацдарме. Ребята уже два раза, двумя и тремя тройками, к их окопам подползали. Команду "Атас!" они теперь крепко запомнят.
— Я видел. Потери есть?
— Один легко ранен. Перевяжется — вернётся в строй.
— Ты сильно не расслабляйся, они и сами могут нам "атас" устроить. Обойдут по берегу, вылезут где-нибудь.
— Боевое охранение расставлено. В три ночи — смена. В семь утра — ещё смена. Эти уже примут первый удар.
— Всё верно. План остаётся прежним, возвращайтесь в роты, усиливайте фортификационные работы. Людей не жалеть! Я понимаю, люди устали, но сейчас не тот случай, чтобы слабину проявлять. От этой ночи зависит наша судьба. Как проведём эту ночь — так и следующую встретим. Кто проявит недостаточно выдержки — не доживёт. Надеюсь, все это осознали? Свободны. Так, старшина, погодь. Ты, я видел, поспал там, на насыпи. С спросонья даже майору нагрубил. На тебе — проверка несения караульной службы. Найдёшь, кто спит в дозоре — расстреливай на месте. Ты сможешь, я знаю. Я не хочу, чтобы нас взяли врасплох, как ты этих, на лесопилке. Задача ясна? Копать ты всё одно не можешь. Как рука?
— Врачиха говорит — отойдёт. Это от удара пули в броню — отбило что-то. Пальцами двигаю, но силы в руке нет. Как отсиженная нога — бесчувственная.
— Отсиженная нога потом сильно болит и колет. Может тебя в тыл отправить?
— Владимир Васильевич, наказать меня хочешь? За что? Я к этому бою, можно сказать, всю жизнь готовился, а вы...!
— Ладно, иди.
Задание я получил конкретное. Вернулся к Кадету, напялил с его помощью "доспех", проверил автомат, пистолет. Разгрузку одевать не стал, два рожка из неё запихнул в голенища сапог, гранату М24, с длинной ручкой — за пояс, пошёл. Воевать я не собирался — демаскировать себя и позиции боевого охранения? Ползать я не мог — рука не слушалась, оббежал посты в позе "зю" в перерывах меж взлётов осветительных ракет. Никто не спал, конечно — бой идёт под носом. На это я и не рассчитывал, только выяснил расположение постов. Каждого предупредил, что именно я отвечаю за "бдительность" и спящих буду стрелять, даже не разбудив.
Перебегая к следующему посту, меня тихо окликнули:
— Стой, стреляю!
— Стою, не стреляй, — но сам упал, на всякий случай откатился.
— Это кто такой ловкий? Всё одно ты у нас на прицеле.
— Медведь.
— Продолжи: "Хорошо живет на свете..."
— Вини Пух. Оттого поёт он песни вслух.
— Правда, Медведь! Подходи, старшина, "лешие" мы. А, говорили, тебя в сердце застрелили.
— Застрелили. А я живой. Как меня убить? Ведь:
В голове моей опилки — это — да!
Но, скажу вам честно — не беда!
Да, да, да!
Ведь кричалки и вопилки,
А также сопелки, ворчалки и другие хорошие песенки
Сочиняю я неплохо
Иногда, да!
— Точно, Медведь! — раздались тихие смешки, но откуда, я не видел: — Рады, что ты жив.
— Я тоже рад. И что так хорошо маскируетесь — рад, но на будущее — запомните — надо говорить: "Превед, Медвед!"
— Мы запомним, — после очередных смешков ответила мне темнота.
— А что вы здесь?
— Точка сбора у нас тут. Остальных дожидаемся. Комбат приказал отдыхать до семи утра.
— А я — дозоры проверяю. Ну, бывайте, парни! У вас без потерь? Хорошо. Алёшину — привет!
— Передадим.
Я побежал дальше. Дозоры проведал, пошёл "гулять" по позициям. В призрачном свете осветительных ракет, склон высотки походил на развороченный муравейник. Бойцы суетились, копошились, поблёскивали каски, лопаты, металлические части оружия и амуниции. Большой отблеск привлёк моё внимание и любопытство, явно сорочье, притянуло мои ноги к огневой артиллеристов.
