Воздух задрожал от сильного грохота, и через пару секунд "морской волк" увидел, как недалеко от "Ля Витэс" взметнулся водяной столб.
— Сэр, нам велено немедленно лечь в дрейф, — боцман стрелой поднялся на шканцы и громко продублировал приказ неприятеля.
— Радио всем кораблям, — произнес Хейлли, не отрывая глаз от подзорной трубы. Сердце адмирала готово было выскочить из груди от радости. Ноги сами шли в пляс.
— Добавить парусов. Держать указанный курс — зюйд-зюйд-ост! Не останавливаться, ни при каких обстоятельствах. С неприятелем разберусь сам.
— Есть, передать, — голос радиста раздался за спиной. — Добавить парусов и держать курс зюйд-зюйд-ост. Не останавливаться. С неприятелем разберусь сам,
Ядра от второго и третьего предупреждающих выстрелов упали гораздо ближе к эскадре. Видя непослушание торговцев остановиться, на неприятельских судах послышались удары барабанов, дудки засвистели команды "Все по местам! Приготовиться к бою!". В бортах преследователей стали появляться жерла орудий. Они зловеще ощеривались, выползая из их раскрытых портов.
Хейлли обернулся к боцману. Возбуждение от предстоящего сражения с противником кипело в его сознании и крови.
— Вот скажи мне, Биверстон, — благородный синьор "эль-адмирало" решил дать последний шанс безумцам. И в то же время обезопасить себя от беспочвенной критики начальства.
— Ты случайно не заметил вёсел, у этих посудин?
— Нет, сэр.
— А ты посмотри, внимательно, — Хейлли сунул боцману подзорную трубу.
— Никак нет, господин адмирал, — верзила непонимающе захлопал глазами. Вернул трубу Хейлли. — Лопни мои глаза, но сэр! Я ни когда не видел вёсел у военных фрегатов!
— Замечательно! — лицо Броуди расплылось как у кота, который переел сметаны. — Я тоже не вижу! А это значит, что?
— Что?
— А это значит... — в глазах ирландца блеснул хищный огонек, на губах заиграла злорадная улыбка. — Быстро, ко мне, Петрова, Сенцова и Ромашкина.
— Есть! Гардемаринов Петрова, Сенцова и Ромашкина наверх, к адмиралу.
— Петрова, Сенцова, Ромашкина бегом, наверх, к адмиралу, — эхом понеслось по палубе.
* * *
— Эй, вы, шваль подзаборная, дьявол вас задери! — подгоняемый барабанной дробью, усиленной криками и тычками унтер-офицеров и старших матросов, расчёт пушечной батареи с нижней палубы красавца галеона "Роял Палас" готовился к бою.
— Быстрее, быстрее сухопутные крысы, не возиться! — канониры суетились вокруг тяжелых тридцатидвухфунтовы пушек. Блестели потные лица, лоснились от пота согнутые в три погибели спины, в страшном усилии напряглись мышцы. Под босыми ногами моряков скрипел песок, щедро рассыпанный по палубе, чтобы она не была скользкой.
(Примечание автора. Каждое орудие корабля с нижней палубы весило почти три тонны, а в бою его обслуживали до пятнадцати человек.).
— Лопни мои глаза, один из трёх кораблей, что мы приследуем — французский двухпалубник, — чернявый матрос с серьгой в ухе недовольно заворчал в ответ на крики руководства.
— Пп-ятидесяти, а то и все сс-емидесяти пп-ушечник, — товарищ по несчастью со страхом, заикаясь, поддержал друга, произнося какие-то нереальные числа.
— Попали мы с тобою, старина, голым задом да на ежа! Если плюхнет разом со всех пушек, то фунтов 900 металла прилетит по наши души. А здесь как в камере, со всех сторон стены — убежать некуда! Моргнуть не успеешь — сразу каюк! Вот зачем было их трогать? Плыли себе, и пускай бы плыли дальше! Кому они мешали, эти чертовы жабоеды?
— Эй, у борта, молчать в тряпку! — рявкнул унтер — офицер.
— Мистер Гриффитc, записать фамилию паникера!
— Слушаусь, сэр!
— А для всех новичков напоминаю, что полгода назад, точно в такой же ситуации, мы потопили "Ля Сантьем". А он по размерам был побелее этого. И сейчас, пока француз, используя свою мощь, будет вести перестрелку с "Роял Палас", прикрывая уходящих торговцев. Второй корабль "Элизабет" спокойно зайдет со скулы или раковины, и выкосит неприятельские палубы перекрёстным огнём, ко всем чертям собачьим. И уже тут "лягушатникам" крыть будет нечем. Кранты им... по самые гланды. Ясно, соплижуи!
— Да, сэр! — в едином порыве заорали новобранцы.
— Открыть порты! — новая команда с верхней палубы не заставила себя ждать.
— Живее, живее, тухлое мясо, живее, — офицеры подбадривали пушкарей.
— Зарядить орудия и приготовиться к накату! — полуобнаженные фигуры матросов стали забивать в стволы пороховые заряды и пыжи.
— Батарее правого борта приготовиться! — старшие пушечных расчетов споро осматривали и ощупывали упакованные в гирлянды ядра, быстро выбирали подходящие, чтобы успеть загнать его в глотку кровожадного чудовища и закрепить пыжом.
— Заряжено! Заряжено! Все заряжены, сэр! — рука за рукой ответственных взлетала вверх, взгляды были устремлены на унтер-офицера.
— Накатывай!
Моряки налегли на тали, заставляя орудия придвинуться к открытым портам. Каждое колесо на станках протяжно заскрипело и начало со всей силы упираться в пол, подобно тяжелой гранитной глыбе, которую тащат вверх в каменоломне.
Полумрак нижнего помещения иногда разрывался белыми клочьями пены, залетавшими внутрь от ударившей в корпус воды. Море колыхалось всего несколькими дюймами ниже каждого борта и канониров обдавало водой с каждой волной.
Пушки оставались в тени штирборта, зато открывшийся перед взорами затаившей дыхание команды большой корпус неприятельского судна с перекрещивающимися зелеными полосами на оранжевом флаге был виден как на ладони. Оно сближалось с "Роял Палас" с приличной скоростью, вода разбегалось от форштевня цельными белыми усами.
К удивлению пушкарей огромный корабль неприятеля не собирался готовиться к бою, его команда даже не открыла порты.
— Приготовиться на штирборте! Средний угол возвышения! Огонь по моей команде, при всходе на волну! — раздался голос старшего канонира.
Один из матросов ухватил за плечо стоящего рядом новобранца, да так, что тот подпрыгнул от неожиданности, как подстреленный.
— Завяжи уши шейным платком, приятель, а не то оглохнешь навсегда! И нос замотай — сейчас тут будет как в печке — жарко и нечем дышать!
— Хорошо, — безусый юнец начал заматывать тряпкой голову.
— Готовсь! — под воздействием ветра и руля фрегат накренился, и у каждого из орудий присел его командир, устремляя взор вдоль вороненого ствола в направлении неба и неприятеля.
— Огонь!
Пока приказ открыть огонь передавался по цепочке от палубы к палубе, прошло несколько секунд. Но для "сопливого" новичка первые мгновения боя показались длинною в вечность. Всё застыло, как на картине: Старшие орудий с серьезными лицами, не видящие ничего, кроме своей пушки и цели. Обнаженные по пояс моряки, склонившиеся у талей или держащие в руках ганшпуги. Прозрачный, без единого облачка, купол небес, видимый сквозь квадратное отверстие орудийного порта...
В одно мгновение, всё изменилось...
Треск, треск, сильный, страшный, чудовищно невыносимо мерзкий вой и треск.
Возникло ощущение, что свора огромных железных кротов, необычайно быстро прогрызла деревянный борт корабля. Заползла внутрь трюма и начала с бешеной скоростью кромсать окружающее со всех сторон пространство, разрывая его на части, принося смерть всему живому, что находилось внутри.
Мощные удары то и дело сотрясали корпус судна. Стальной вихрь, снося всё на своём пути, в очередной раз промчался по фрегату, сначала справа налево, и, немедленно, слева направо.
Одному из выживших счастливчиков показалось, что количество мертвых тел от взрывов, лежащих на палубе, превышает первоначальное число членов экипажа. Но это только казалось.
Кто-то ещё живой и окровавленный вопил от страха, метался вдоль орудий, пытался укрыться, кто-то упал на колени и начал молиться и тут же был пронзён словно копьём большим зазубренным куском дерева, отлетевшим от борта. Два канонира рядом — миг и превратились в облако красных брызг. Там, где они стояли на палубе, судорожно дергались четыре ноги.
Хор криков и воплей ужаса звучащий с верхней палубы заставили моряков разбежаться, когда мачта вместе с реями и перебитыми штагами грохнулась вниз, ещё раз разломившись над рядом орудий, прежде чем повалиться за борт.
Корабль дернулся, будто напоролся на препятствие, резко наклонился. Судно начало заваливаться правым бортом вниз.
Одна из пушек нижней палубы сорвалась с места.
Черная трехтонная громадина, громыхая подобно обвалу, покатилась по доскам, ускоряясь по мере движения, подмяла под себя и расплющила раненого матроса. Раздался испуганный крик, брызнула кровь, послышался жуткий хруст, показались обнаженные кости и сдавленные куски внутренностей.
Кровавое пиршество продолжалось...
Самый жадный из кротов, а следом за ним ещё один метнулись к носу корабля, к крюйт-камере, к складу с порохом.
Огромная вспышка огня, с леденящим душу гулом и свистом, в щепки и лоскуты разорвала судно на множество частей, подбросила его над водой на несколько метров.
Спустя короткое время раздался второй, ещё более мощный и страшный взрыв.
Глава 16.
В душном и вонючем подземелье, куда свежий воздух поступает только через входную дверь, на темной, выложенной серым камнем стене, изогнувшись, висел на вывернутых руках Гришка Молчун. По стенам темницы тянулись разводами тени и прокопченная сырость. В большом очаге потрескивали догорающие поленья, чтобы в достатке были угли и огонь. Рядом лежали тяжелые почерневшие прутья, а чуть дальше в полутьме виднелись страшные орудия пыток — палки, веревки, доски с набитыми гвоздями, плети, кнуты и острые окровавленные клещи с длинными ручками. И вокруг всего этого, по полу, бегали мерзкие серые крысы... Пахло набухшей кожей, каленым железом и жженым человеческим мясом.
Загремел тяжелый засов. Жалобно скрипнули петли на массивных дубовых дверях.
Сутуля широкую спину, осторожно ступая по каменным щербатым ступенькам, в смрадное помещение спустился князь, боярин и воевода Борис Михайлович Прозоровский. Огонь от масляных горелок, развешанных по углам, хорошо освещал лик боярина, потомка одной из знатнейших и древнейших в России дворянских фамилий: Глаза навыкате, злые, толстые губы сжаты, лицо красное, свирепое, на шее вздулись вены.
Дабы чего не случилось с важной особой, воеводу сопровождали два стрельца, дежуривших в тот день при входе в пыточную, хотя с дыбы от боярских палачей ещё никому по своей воле уйти не удавалось...
— А ну, сказывай, рыло навозное, голь перекатная, смутьян блохастый, как зовут, величают тебя? — воевода тяжело шагнул к стене с крючьями, потянул руку и с силой рванул затворника за бороду. Звякнули цепи по каменному полу.
Пленник неожиданно выпучил глаза и запел высоким тонким голосом, словно прося милостыню на паперти:
А, я бедный сиротинушка,
Во поле былинушка,
Землицы горсть,
Да чернявая кость...
— Говори доподлинно, пёс смердящий, зачем проник в приказ? — боярин наотмашь, со всей силы ударил юродивого по лицу. — Что выискивал, вынюхивал паскудник, рвань воровская?
Нечастный вытаращив глаза от боли, задергался на цепях, истошно завопил, пуская изо рта слюни:
Нужда скачет...
Нужда пляшет,
Нужда песенки поет!
— Ты мне, змей подколодный, своими побасенками зубы то не заговаривай! — широкие брови начальства гневно сошлись к переносице. — По какому праву смел выпытывать? Ну, живо сказывай, да без уверток, а не то...
Что случится с несчастным после фразы... а не то, воевода произнести не успел, поскольку по его голове ударили чем-то тяжелым, похожим на дубинку и он потерял сознание.
............
— На-а-а... — Прозоровский пришел в себя от сильного удара металлическим прутом по его плечу. Он открыл глаза и увидел ухмыляющиеся бородатое лицо Гришки Молчуна.
Холёный родовитый боярин сидел в ярко освещенной комнате с белыми стенами. В странном, незнакомом помещении не было ни одного окна, не стояло никакой привычной мебели. Если здесь имелись какие?нибудь выходы, то они, по?видимому, были тщательно замаскированы — их невозможно было различить, пока в глазах стояли слезы от слишком яркого освещения.
В глаза бил сильный свет от неизвестных светильников. Воевода был привязан к стулу. Пленник попытался со всей силы закричать от боли. Но изо рта донесся лишь громкий стон, переходящий в глухой хрип. Его рот был чем то заклеен. Свет от неизвестной лампы со стены обозначил дорожки слез на потных щеках.
Ещё один сильный удар по руке. Ещё. Безумная боль. Кажется, сломали кость. Затворник стал весь белый. От нахлынувших страданий на лбу выступила испарина. Пленник заскрипел зубами. Задергал головой. По ногам побежала теплая жижа.
— Ты, чё, хрыч боярский, хотел подвергнуть пыткам Гришку Молчуна? До смертушки запытать?
— Помнишь меня? — грязная, потная рука схватила его за волосы и стала рывками трясти в разные стороны. — Помнишь, аспид ненавистный?
— Е-ей, ожгу! — хлесткий удар кулаком по лицу. — Мало? На... На... ещё!!!
Вокруг всё было как в багровом тумане. По рассечённому лбу медленно стекала вязкая, тёмно-красная струйка. Лицо всё горело. Затворник застонал и открыл мутные от боли глаза. Левое веко у него нервно дергалось, словно он кому-то хитро подмигивал. Глаз быстро опухал. Губы были разбиты.
— Эх, задком, кувырком, да и под горку... — сквозь пелену кровавого тумана слышался всё тот же ненавистный голос юродивого истязателя. — Слушай, князюшка, а давай ка я тебе, собаке высокородной, колено поломаю?
Сильный удар железякой по суставу. От боли Прозоровский резко выгнулся на стуле, широко открыл остекленевшие глаза. Лицо его исказилось. Боль волнами разошлась по телу. Пленник заскрипел зубами и до крови прикусил язык.
— Да чё колено? Все равно мне за тя ничё не будя! А когда возвернем назад — будешь свеж аки огурчик! — "заплечных дел мастер" гулко расхохотался над своей шуткой.
— Пожалуй, я тебе Иуде оби ноги загублю... Сколько ча, ты ирод, православных людишек на тот свет отправил? Эх, потешусь за всех, отведу душеньку!
Палач ощерился и начал охаживать князя железным прутом по ногам, всё больше и больше зверея от вида страданий затворника. Ноздри его раздулись, глаза недобро прищурились.
— На! На! На-а! — раздавались резкие выдохи.
Безумная боль. Воевода снова бесчувственно обмяк.
.....
Чувство всеобъемлющей боли. Она просто везде, по всему телу. Кажется, весь организм единый источник боли.
Какие-то звуки, шорохи, гул, гам доносятся до ушей. Но вдруг затворник что-то расслышал сквозь море тарабарщины в голове:
— ...Гри-и-ишка-а-а, я не по-о-о-о-онял? — в комнате появился неизвестный тягучий голос. — Ты-ы-ы-ы, что-о-о сделал?
— О-о-он, сам умоля-я-ял... — отвечал голос юродивого. — Лю-ю-ю-блю страда-а-ать...
— ....Ла-а-а-а-дно, — голос сильно недоволен. — Тащи-и-и за мно-о-о-ой....
....
Воевода очнулся "у себя дома", в "своей родной", "любимой" пыточной. Он сидел связанный на стуле, за столом. Боли не было. У него ничего не болело. Руки, ноги, тело — все было цело. Он снова мог хорошо видеть и слышать. Он ощущал себя замечательно. Он чувствовал себя превосходно! Ему чуть — чуть было неудобно из-за затёкших рук за спиной.
