— Э-эх, ты... Это же самый знатный из всех славянских родов! Если не из всех европейских родов вообще. Всякие там Монморенси и Рюриковичи — просто выскочки по сравнению с Гржимами.

— Да, — помедлив, ответил Отщепенец, — она-то уж вполне достойна быть королевой.

Последним, с видом совершенно убитым, попрощался Сен. Он и вообще, на протяжении всего вечера держался позади и в тени, так, чтобы его лицо во всяком случае не бросалось в глаза. Когда "таблетка", наискось прыгнув в небо, исчезла из глаз, он, опустив взор и запинаясь больше обычного, проговорил:

— Я... Похоже... Мне очень, очень жаль... Но... Видите ли... Тоже не могу, не могу... Уходить...

— Так. — Анюта, подбоченившись, как будто бы возникла перед ним. — А это еще что за новости?

— Но... Но... у меня есть жена и двое сыновей... Деньги, — да... Но я не могу оставить их одних в этом жестоком мире...

— И это — все?!! Это все, что тебя смущает? И какого х-хрена ты ничего такого не сказал раньше?

Тут, сообразив, что вторую половину фразы от негодования выдала по-русски, перешла на английский. К этому моменту она разговаривала и писала вполне прилично, но в данном случае, каковой сочла серьезным, она произносила свою речь с великолепным презрением к Согласованию Времен, залогам и глагольным формам, при том, что все богатство словаря осталось при ней.

— Но я... Но я считал не вполне... Этичным... Ведь никто больше не берет... Не захватывает... Мне казалось, — нельзя...

— И кто это тебе сказал? С чего тебе это вообще пришло в голову? По умолчанию? А они не берут, потому что не хотят!

— Лично я, — невозмутимо сказал Об, — в основном из этой, — жутко свободолюбивой и дико равноправной, — стервы как раз и подписался на все это, — и он неопределенно обвел десницей дикий пейзаж, — потому что меня несколько утомила эта ее ее косметика, безаппеляционность и эмансипация не по разуму.

Анна тем временем перешла к делу, выясняя все существенные обстоятельства:

— Или она у тебя отказывается идти?

— Видите ли... Она... Боюсь, что она... Не в курсе всех обстоятельств...

— Дельно. Но, надеюсь, она у тебя достаточно восточная женщина, чтобы подчиниться мужу?

— Я... Как-то... как-то и не думал на эту тему.

Первый Пилот недобро прищурилась:

— Дон Алонсо, — это ваша милость катала господина Сен Ир У домой? Если это так, то не будет ли любезна ваша донская морда дать линию? Лучше — битую...

Ночь все-таки была в самом начале, когда она заволокла художника в свой персональный, по особому заказу сделанный диск: это был прототип, первый в семействе представитель так называемых "палиндромов", получивших в дальнейшем столь широкое распространение. На невысоких скоростях, позволяющих геминерам иметь слой постоянно увлекаемого воздуха, из контейнеров на верхней и нижней поверхности выползали квазижидкостные ТБ-экраны, по свойствам, в общем, аналогичные переговорным. В этом случае небо проецировалось на нижнюю поверхность, а пейзаж — на верхнюю, а диск в таком случае становился почти вовсе невидимым и не давал тени. Устройство оказалось простейшим, самоочевидным... И было безжалостно содрано с аналогичных устройств "Ковчега"! В считанные минуты преодолев почти половину окружности земли на большой высоте, она на всякий случай снизилась, убавила скорость и включила маскировку, чтобы "ползком" пройти сквозьпояс ПВО.

— А вот будь у меня мегатонны, — шипела, скалясь, она, — и желание, то эти уроды очнулись бы только в раю...

Потом она посадила машину и принялась переплетать косу с синей лентой, к коим и вообще имела пристрастие, а художник вышел из призрачной машины и через маленький сад отправился в темный дом. Тут, вообще говоря, было утро. Через полчаса в саду показался художник с маленьким сыном на руках. Старший сын чуть неуверенной походкой следовал за ним, обхватив руками здоровенный пластиковый пакет с игрушками. Маленькая и тихая жена художника погасила свет и закрыла за собой дверь. Анна помогла старшему мальчику подняться с игрушками на борт "перевертыша":

— О-о-о... Молодец какой. Взял с собой все самое нужное.

Услыхав эти слова, художник потихоньку отвернулся от нее, в узких глазах стояли слезы. Впрочем, уже в полете его минорное настроение начало быстро исправляться, и к моменту прилета он был просто весел, — более, чем обычно.

И вообще к утру в холодной пустыне воцарилось веселье какого-то несколько нервического свойства. Мужчины от нерешительности подпили, а смесь нерешительности с подпитием претворилась в желание показать свою удаль. Ресибир, Некто В Сером и Фермер (он все время машинально оглядывался в поисках Геро, которой тут не было) поочередно поднимали все более тяжелые камни, по старинному обычаю переваливая их через плечо, а потом, когда все они дошли до предела, невысокий Тартесс процентов на тридцать превзошел их наивысшее достижение. Все на какое-то время примолкли, а потом хитрый Фермер догадался:

— А! Знаю я этот фокус: преимущество коротких рук и невысокого роста. Да-авайте толкать!

Освоив незнакомую технику, более тяжелый Некто В Сером далеко превзошел их всех, благо, что специалистов по толканию ядра среди них тоже не оказалось. От борьбы на руках после короткой дискуссии было решено отказаться. Русский прихвастнул былыми достижениями по части классической борьбы и вызвал желающих. Фермер со скептическим видом стал поодаль, а остальные стали в очередь. Могучий Ресибир ничего не понял, а потому был мгновенно брошен через спину и "дожат". К Тартессу с его железными мышцами "классик" не сразу нашел ключ, но потом, воспользовавшись более высоким ростом, просто перебросил его через грудь. Чуть отдохнув, он сцепился со Статером, но тут коса нашла на камень: несколько более легкий, несколько уступающий в силе, Статер, в отличие от противника, по-настоящему умел бороться, а кроме того был куда выносливей и вообще... моложе. Капитально вываляв друг друга в пыли, они запыхались и пожали друг другу руки. Фермер провозгласил, что вся эта возня — чистой воды условность, и раз-два по корпусу или в голову во всяком случае практичнее. Ресибир согласился с ним, "за одним ма-аленьким уточнением": бокс тоже сильно условен, и вот армейская система SOLFA, созданная на основе эсэсовского комплекса тем более практична и не подвержена такому числу обременительных правил. Фермер процедил сквозь зубы, что слыхал он эти речи, и все эти новшества видал. Во всех силах видал. Попробовал — и был сбит с ног необыкновенно длинным подкатом, настолько плавным, что его проведение не улавливалось. Казалось, что в воздухе вдруг возникла наклонная плоскость из стекла, да еще смазанного маслом, по которой аргентинец как раз и скользнул вперед ногами. Его соперник не успел даже опомниться, как горло его оказалось безнадежно фиксированным между хитроумно сведенными ногами соперника. При всей своей браваде Ресибир с большим почтением относился к длиннейшим ручищам нидерландца и применение красивого приема было, скорее, вынужденным вследствие максимальной его "дальнобойности". Тартесс заявил, что все эти модные стили — эклектика для недоучек, а вот "старый, добрый сетокан окинавского образца, по старинным рецептам" — это, знаете ли, да. Он оказался настоящим мастером, и они с Ресибиром провели друг другу по несколько классических приемов в демонстрации, но начали входить в раж, и Гудрун со специально изысканной сковородкой вклинилась между ними, заставив успокоиться. У Тартесса была содрана кожа под глазом, когда партнер демонстрировал ему отрывание головы, кажется, способом Љ4, а у Ресибира на ребрах чуть пониже сердца и на боковой поверхности бедра непроглядной, грозовой темнотой наливались два громадных синяка от мастерских демонстраций ударов по точкам. Пренебрежительно усмехающийся Тайпан вдруг не выдержал и заявил, что японцы — были, есть и будут не более, чем учениками и подражателями китайцев, и его лично учитель, старик-китаец, живущий в Австралии и участвовавший в подготовке всех на что-то годных рукопашников говорил, что для любого мастера карате, как для любого японца, характерно слабое место — догматизм даже в творчестве, и потому... Вошедший в раж Тартесс потребовал показать, и тот действительно показал нечто, носящее отпечаток былой высокой культуры движений, напоминающее по сути величественные руины былой цивилизации. Своими необыкновенными ухватками он, действительно, несколько раз ставил соперника в затруднительное положение, но, в общем, противостоять железной силе и выносливости партнера не мог: запыхался, и попросил пощады:

— Я, понятно, безобразно себя запустил. Вот лет двадцать тому назад...

А ехидный Об заметил, что ему, по примеру некоего восточного мудреца надлежит закончить это классическое высказывание так же классически: оглянуться и тихо признать, что и в молодости никуда не годился. А потом, будто этого было мало, заявил, что обловит любого из них в "ужении рыбы на классическое удилище с берега с произвольной приманкой". Но растрепанные, ободранные и ожесточенные атлеты не обратили никакого внимания на его инсинуации, мельком сказав что-то такое про зеленый виноград. Кореец с удовольствием глядел за игрищами взрослых дядей, но от каких-либо комментариев решительно воздерживался. Демонстрации отдельных приемов чередовались с ожесточенными спорами, в которых участники не раз апеллировали к Молчаливому, но нимало не обращали внимания на то обстоятельство, что он ни разу, никому, ничего не ответил. А Хаген припомнил, как художник совершенно спокойно просочился сквозь дверь "хитрой" усадьбы и сказал:

— На Дальнем Востоке недаром говорят, что тот, кто знает — молчит, а тот, кто говорит, — не знает. Надеюсь, вы все заметили единственного среди собравшихся, кто ничего не говорил и не выпячивал. Вот он — настоящий nin-ja, а все остальные — так... Истинно что недоучки. Скажите, мастер, скажите всем этим, — он с великолепным презрением обвел рукой "недоучек", — пачкунам, — вы какой-нибудь выдающийся мастер единоборств?

— Н-нет, — кореец отрицающе помотал головой, — практически напротив. Видите ли, я происхожу из корейских рабочих, захваченных японцами, фактически — рабов, так и застрявших в Японии после войны. Вы можете себе представить, что это было за детство... Моим почти единственным приятелем и одним из главных гонителей... Это сочетается не так редко, как может показаться... Был мальчик смешанной крови. Однажды он показал мне несколько очень простых, всем известных фокусов... Это, кажется, называется манипуляцией, да? Это как-то... подтолкнуло меня, следом я научился детской игре в "исчезновение"... А потом каким-то образом вышло, что это — получается у меня лучше, чем... чем у всех, кто меня окружал. Я не стал иллюзионистом, я стал художником... Да, к чему я все это? А, вот, — когда мне, уже юноше, пришлось впервые увидеть какое-то состязание по рукопашному бою, я уже буквально ничего не понял: зачем, по какой причине люди подставляют голову, живот и прочие уязвимые части тела под тяжелые удары... Я думал, что таковы условия игры, и каково же было мое удивление, когда я узнал что никто на самом деле не обязывает бойцов пропускать удары... Во всяком случае, — так, как они наносятся. Поэтому наоборот, я никогда не занимался никакими... никакими единоборствами. Да, я понимаю спорт... Я занимался плаванием, легкой атлетикой для... Для здоровья, да? А это все — никогда не занимался и не понимаю.

— И мы — не понимаем, что ты нам говоришь: поясни на примере... Вот что, к примеру будет, если Тартесс решит на тебя напасть.

— Не решит. На меня никто никогда не нападал... Всегда существует возможность не попасть под атаку или оказаться... оказаться вне агрессии... Это — да, этому пришлось учиться, но к двенадцати годам я уже умел.

— И все-таки.

— Я попробую... вспомнить себя семилетнего.

И он вышел, — невысокий, плотный, с короткой шеей, одетый в безукоризненно-чистый тропический костюм, что было для него, не снимающего темной "тройки", почти недопустимой вольностью, граничащей с разгильдяйством. То, что произошло потом, трудно, почти невозможно передать словами: сторонние наблюдатели сходились, по крайней мере, в одном, — казалось, что все, пытавшиеся как-то обидеть художника, во-первых — чудовищно пьяны, а во-вторых — вдруг внезапно разучились двигаться. Они запинались, спотыкались, падали на ровном месте, теряли равновесие при самых простых движениях, и тогда он их — подталкивал, или дергал совсем чуть-чуть, — и соперник неизменно оказывался на земле. Более того, — они постоянно теряли его из виду, парадоксальным образом глядя куда угодно, но только не на него. Кто-то сдуру выдвинул предположение, что они как-то странно притворяются и поддаются, но один из пострадавших в ответ на это только злобно огрызнулся:

— Сам попробуй!

— Но... Теперь это понятно, да? Для каждого человека индивидуально подбирается ритм движений, который приводит к лавинообразному нарастанию ошибок зрительного анализатора у оппонента... Я... Занимался защитой процессоров от неполадок, имеющих сходную природу, и потому овладел терминологией... Видите ли, — на мой взгляд обучение единоборствам, вообще какой угодно культуре движений, длительное, основанное на многократных повторениях, — вообще оказывается ненужным, если ... Если отыскать что-то вроде... языка.

— Очевидно, — догадался Хаген, — этот мерзавец именно таким образом пробрался в усадьбу к тем несчастным ковбоям... Тебе что, все равно, скольким людям отводить глаза?

— О... Разумеется — нет. Труднее всего, пик трудности — пять человек. Дальше опять становится легче... Эффект толпы, понимаете, да? Когда людей больше пятнадцати-двадцати, это легче... Это легче, чем с одним...

— А по-моему, — проворчал негромко Ресибир, — все это колдовство, а косоглазый водится с нечистой силой...

А Об, успевший добавить настойки Радиолы Розовой, заготовленной еще в достопамятные времена Алтайского Сидения, вдруг воспылал:

— Меня чрезвычайно занимает эта тема. Уже очень давно. Практически с момента знакомства с тобой. Так что уж будь любезен высказываться более вразумительно.

— О... Дело в том, что... как раз в этом-то и заключается суть... проблемы. Своего рода порочный круг, да? Язык по сути своей есть плод коллективного творчества, и то, что является результатом личных достижений... я имею ввиду нечто совсем новое, понятно, да?По определению непередаваемо словами. И тот, кто умеет, обучает ученика, направляя его очень грубо и... приблизительно. Но даже в том случае, когда он... добивается успеха, и ученик научается оперировать на сосудах, рисовать натюрморты или ходить по канату... он не получает... не получает слов, которые делали бы его умение достоянием другого, как... Как инструкция на понятном языке делает доступным умение, скажем, проводить стандартные анализы или... пользоваться стиральной машиной. Боюсь, что известные... дефекты моей риторики связаны именно с тем, что я не нахожу слов для вещей, которые считаю особенно существенными и вполне для себя очевидными... О, кажется, — понятно, да?