Слуги Зла

— Понял, — сказал я и отстегнул брошку от плаща. — У тебя булавки нет, Дарин?

Он хитренько посмотрел на меня и принялся рыться в безразмерных карманах.

— Булавки нет... Злого железа не ношу, чтоб Хозяйку не обижать, а бронза гнется... Слушай, орел, а давай меняться? — он вытащил на ладонь малахитовую брошь в виде дубового листа. Прожилки на малахите создавали удивительную иллюзию жизни, вещица выглядела характерно для эльфийской работы, но краешек камня треснул и откололся. — Смотри, лучше булавки. Я даже приплачу пару золотых...

Я невольно улыбнулся его прозрачной уловке: Дарин решительно не верил в разум эльфийского рыцаря.

— Спасибо, — сказал я, взяв каменный листок и кладя на стол золотую лилию. — Ты мне ничего не должен. Я хотел тебе ее просто подарить, но ведь плащ свалится...

Дарин явно хотел схватить лилию, но сдержался, взял, не торопясь, и принялся рассматривать бриллианты, изображающие росу, с алчным вожделением.

— Славненькая штучка, — приговаривал он, крутя брошь перед свечой. — Ах ты, идеалист... откуда вы только беретесь... Знаешь, — сказал гном, подняв, наконец, глаза от золота на меня, — ты — славный мальчик, в сущности, только... жаль тебя только. С твоими идеалами тебя... ну кто захочет, тот и получит. И найдет, как поиметь.

— А ты, — спросил я, закалывая плащ, — ты — любишь Хозяйку, Дарин?

Гном усмехнулся цинично и грустно.

— Ага. Я — ее, она — меня, такая уж у нас взаимная любовь с интересом... Ты... вот что я тебе скажу. Ты не слишком-то верь глазам, если сможешь. Глаза — они же врут. И душа — врет. А идеалы — те просто сплошное вранье... Ты себе что ж, дружков среди смертных нашел, что мозги заработали?

— Среди смертных, — кивнул я. Чистая правда.

— Молодец. Подохнешь, зная себе цену, — улыбнулся Дарин. — Жутко благородно. Самый лучший из всех ваших идеалов — правда.

— Спасибо. Я пойду.

— Лети, лети, орел. И думай, пока сможешь. Счастливенько!

Я пожал его руку, руку гнома — впервые в жизни, в эльфийской жизни, и вышел из зала.

Воздух, сладкий, свежий и чистый, опьянил меня до головокружения. Голубой молочный вечер встал над городом; сумерки укутали своей мягкой вуалью все, что кричало и резало глаз, вечерняя свежесть смягчила и разбавила резкие городские запахи. Нежную синеву небес уже прокололи острые огоньки звезд, а огромная луна щедро позолотила черепицу и жесть городских кровель.

Мир вокруг меня полнился блаженной тишиной. Прохладный ветер остудил мои горящие щеки и вернул мыслям ясность. Я шел по мостовой между темными купами деревьев — и мне казалось, что все еще не так ужасно. Я чувствовал уже не злость и досаду, а горячую признательность гному и странную, непонятно чем вызванную жалость к людям.

Странную жалость к жестоким, грубым, глупым пропойцам. Неэльфийскую.

Вероятно, думал я, дело в том, что я тоже человек. Я — человек. Мне, по-видимому, свойственно жалеть себе подобных. Ведь они такие же, как я. Их тоже легко обмануть, подставить, использовать. Они тоже верят всему, что видят — и пойдут за тем, кто покажет нечто соблазнительное.

А я начал, было, думать, что мои собратья хуже орков... Пожалуй, не хуже, нет. Просто — уязвимее. Но жить мне все равно хочется в горах. Люди на удивление не любят тишины — а я, оказывается, очень ее люблю. И спокойное здравомыслие тоже люблю.

Спокойное здравомыслие моего друга Паука. Вот чего мне сильно не хватает сейчас. Надо поговорить с ним, подумал я и ускорил шаги.

И тут ночная тишина вдруг показалась мне зловещей — шаги за спиной прозвучали как-то неспокойно. Боевой опыт, шестое чувство — я явственно ощутил опасность и резко обернулся, схватившись за эфес.

Таким образом, владелец ножа, блеснувшего в лунном свете, не всадил свое оружие мне под лопатку — а я, вместо того, чтобы снести ему голову, всего-навсего отпрянул в сторону.

И рассмотрел нападавшего, который сделал по инерции шаг вперед и злобно уставился на меня, сжимая свой нож в кулаке. Клинок длиной с две ладони; простецкая городская работа. Самодельное подражание форменным кинжалам армии человеческого короля.

А человек — совсем молодой парень, белобрысый, с хмурой плебейской физиономией, плотный, вероятно, сильный, но, очевидно, городской увалень, не боец, неуклюж и нерасторопен. Я смотрел на него, держа меч в руке, и отлично понимал, что могу убить этого человека так же просто, как городская кухарка сворачивает шею цыпленку.

Неудачливый убийца, как видно, тоже это понял. Сосредоточенная хмурость на его лице сменилась яростным гневом — он со звоном отшвырнул нож в сторону и рванул на груди куртку.

— Ну! — выдохнул, глядя на меня посветлевшими от ненависти глазами, на которые навернулись злые слезы. — Давай, бессмертный, давай, прирежь меня! Скажешь, что я Злу служу, чего там! Ну, что встал-то!

Я вложил меч в ножны.

— Не воюю с детьми, — сказал я, мучительно осознавая, что эльфийский лед в моем тоне не разряжает, а усугубляет обстановку. Кажется, я уже могу разговаривать по-человечески — но стоит чуть разволноваться, как Пуща тут же дает о себе знать. Эльфийская спесь! Жаль, жаль, что Паука тут нет — он может и с людьми, и с такими, как я, он может со всеми...

Парень сплюнул мне под ноги:

— Струсил, да?! Самый чистенький, да?! Так я тебе и поверил, сволота несчастная! Все вы...

Я вдохнул и попытался представить себе, что в этом случае сказал бы Паук. Вышло плохо:

— Я ведь вижу тебя впервые... за что ты хотел убить меня?

Парень подобрал нож, не сводя с меня глаз.

— А чего это ты спрашиваешь? Я хотел — и предовольно с тебя. Я, может, блин, Темному Властелину служу. Ясно тебе, гад?

Я улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка не вышла правильно снисходительной:

— Темного Властелина не существует.

Он дико вытаращился на меня.

— Это ты говоришь?! Ты?! Эльф?!

— Я уже давно не эльф, — сказал я. — Я вернулся из Пущи. Я пробыл эльфом триста лет, а до того жил... ну, предположим, в полумиле отсюда жил. В маленьком доме на краю деревни. Рядом с колодцем.

Он все рассматривал меня — с головы до ног, пораженно — и, наконец, еле выговорил:

— Быть не может! Никто не возвращается из Пущи... ну, если только в сказках, ради любви какой-нибудь огромной, какой не бывает...

— Любовь тоже бывает, — сказал я, вспомнив о Безумной Эльзе.

Парень немного опомнился. Жажда убийства постепенно исчезла с его лица и из глаз. Он ничего не имел лично против меня, понял я. Он просто страстно хотел убить эльфа. Любого эльфа. И это мне чрезвычайно интересно.

— Как тебя зовут? — спросил я как можно дружелюбнее и проще.

— Элиас Ламли, — парень криво ухмыльнулся. — Я — сын кузнеца. А тебя — Келеберн?

— Нет, меня — Дэниэл Лисс. И я сирота, к сожалению. Но когда-то был сыном плотника и мечтал поступить в гвардию... Знаешь, Элиас, вот забавно, я только что разговаривал с кузнецом в трактире на постоялом дворе "Дивная заводь"...

— Это мой батька, — мрачно сообщил Элиас. — Опять, небось, в хлам нахлестался, скотина. Как моего брательника убили, так он и там и хлещет каждый день. Лучше бы сел, подумал...

— Кто убил твоего брата, Элиас? — спросил я, уверенный, что это сделал некий эльф. — Это было давно?

— Недавно, блин. Зимой, блин. На войне с этими... с Чернолесьем.

— А почему "блин"?

— Да это поговорка такая, блин... — и Элиас невольно усмехнулся. — Ну ладно, поддел. Неужели ты правда из Пущи ушел? С ума сойти... Ну ладно, не стоять же тут, как дуракам... пошли, что ли...

— Пьянствовать, что ли? — улыбнулся я.

— Нет уж, я в рот не беру. Навидался, блин... тьфу, привязчивое словцо! Пошли, типа, поговорим.

И я пошел за ним в переулок, к его дому рядом с кузницей.

Брехнул крупный пес: я увидел, как из-за забора метнулся косматый силуэт.

— Брось, Охламон, это ж я, — сказал Элиас, но Охламон уже ткнулся мне в руки, крутя хвостом. С собаками я отлично ладил еще... чуть не сказал "при жизни".

Я вдруг ощутил себя воскресшим из мертвых. Из давно мертвых. Безумная мысль.

Элиас открыл дверь. Из темноты дома пахнуло сушеными яблоками, сыром и каким-то незнакомым резким запахом, который мне, скорее, не понравился.

Элиас чиркнул кресалом, разжигая странную лампу — фитиль, смоченный резко пахнущей жидкостью, ярко загорелся под длинным стеклянным колпаком с отверстием сверху. Осветилась просторная комната, в которой простой деревянный стол покрывала плетеная на эльфийский лад скатерть, на стульях лежали вычурно вышитые подушки, а стены украшали ужасного письма пейзажи с лучезарными небесами и золотыми деревьями.

Дом кузнеца?

— Что это за запах? — спросил я. — Странная лампа...

— Горючка, — сказал Элиас, пытаясь стряхнуть въедливый душок горючки с рук. — Ею костер тоже можно разжечь. Ну, воняет, зато дешевая. К свечам не подступиться, да и толку-то в них! Сгорели — и все, всего удовольствия — на вечер, блин... травник будешь?

Я кивнул. Элиас налил из кувшина в оловянную пивную кружку холодного настоя семи трав; травник горчил.

— Ты сказал, типа, из Пущи вернулся? По любви, что ли, огромной?

— Да нет... скорее, пожалуй, по огромной ненависти...

— К ней? — голос Элиаса упал до шепота. — К Государыне?

— К ее врагам, — сказал я, совершенно не представляя себе, как объяснить юному горожанину мои обстоятельства. — Это не очень интересно. Интересно, за какие страшные злодеяния ты собирался меня убивать. Видишь ли, Элиас... Вообще-то, меня хотели убить многие, но обычно — при совершенно других обстоятельствах. Я перекинулся парой слов с твоим отцом; он уверял, что горожане и вообще подданные короля Теодора — верные союзники Пущи...

Лицо Элиаса, на котором все его малейшие эмоциональные движения отражались, как ветер на воде, потемнело. Он выглядел, как воплощение стыда и злобы.

— Ну да, — он яростно мотнул головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее отвратительные мысли. — Бена убили, а батьке хоть в глаза наплюй! Телячий восторг, блин... Только и слышишь "эльфы, эльфы", чтоб они полопались! Помешались все на эльфах... уроды...

— Война началась из-за королевы Маб? — спросил я. — То есть, ты так считаешь?

Элиас глотнул травника, как рома.

— Ты думаешь, я дурак, да? Не-ет, ты хуже думаешь, ты думаешь, я подлец. Ты думаешь, я в натуре служу Злу, ну или там кому — в спину убиваю кого ни попадя, эльфов, да? Ты думаешь, я конченый?

— Нет. Я думаю, ты в беде.

— Ну вот, — Элиас глотнул еще, вздрогнув от горечи. — Сеструха проснись-траву добавляет, чтоб было покрепче... но горько, блин. Я тебе скажу. Только не смейся и не перебивай. Я, знаешь, почему с тобой вообще стал разговаривать? У тебя вид был... человеческий.

Я улыбнулся.

— Я старался. После Пущи это непросто.

Элиас кивнул.

— Я догадался. У меня друг был, мы росли вместе. Найджел. Хороший парень, просто хороший парень, понимаешь, но... как тебе сказать? Больше всех надо. Типа, за всех ему плохо. Ему однажды отец вломил, что он слепому свою куртку отдал — ну все такое. Я вместе с ним дрался все время, ну повсюду ему надо было ввязаться... И один раз он пропал. Понимаешь?

— Ушел в Пущу?

— Знаешь, сейчас время такое, многие пропадают. Говорят, их орки воруют и жрут, горы-то рядом, блин. Когда война с Карадрасом была, орки были за него — так что теперь они злые вообще, как псы, ну и крадут людей. Детей там... Но это было еще давно, а про Найджела все равно думали, что его орки украли. Орки же... сам знаешь. Только я потом его видел.

Я смотрел на Элиаса и чувствовал, как ему мучительно трудно говорить долго и связно. Он делал долгие паузы и сжимал кулаки; ему было трудно перевести дух от давней боли — и мне это очень ложилось на сердце.

— Я его видел, говорю... Я ходил в деревню, к деду — а по тракту ехали эльфы... ну и он среди них, Найджел. Он был уже совсем на себя не похожий, но я ж его с детства знал, понимаешь? Он был красивый, офигенно красивый, весь в зеленом — и какой-то... — Элиас судорожно вздохнул.

— Ты его окликнул, но догадался, что твой друг тебя забыл, да?

У Элиаса дернулась щека.

— Окликнул. А он — как не слышит. Тогда я подошел поближе — они шагом ехали. Он на меня посмотрел... как на блевотину...

— Он забыл тебя.

Элиас грохнул по столу кулаком, как его отец.

— Себя он забыл, блин! Я говорю: Найджел, вали домой, что ты тут, тетка Полина все глаза выплакала — а он мне: отойди от меня, смертный! Бессмертный, блин! Ты бы слышал, как он сказал! Все равно, что плюнул в лицо...

— С тех пор ты перестал верить?

Элиас поднял отчаянные влажные глаза:

— Дэни, понимаешь, раньше ему было курицу зарезать жалко, а теперь он меня бы прирезал — не сморгнул бы! Или тетю Полину. Или еще кого из своих, — Элиас тяжело перевел дух. — Раньше он всех жалел, а теперь в нем и на грош жалости не осталось, вот что.

— Ты это рассказал...

— Да кто мне поверит, блин! Тетя Полина только разревелась — утешаешь, говорит, меня. Эльфы, они же, считается, светлые, высокие. Перворожденные, блин. Эльфы нашему королю, чтоб он опух, помогли с Карадрасом справиться! Теодор с Государыней договорился, честь и слава, блин... а сам только налоги повышает, старая пьянь, — на последних словах Элиас невольно понизил голос. — Ждет, небось, чтобы Государыня ему молодость вернула, эльфы, говорят, это могут. Да, еще подожди...

— Тебя нельзя назвать преданным вассалом, — улыбнулся я.

— А кому я изменял? — Элиас по фамильной привычке снова грохнул кулаком. — Мой брат за него умер, чтоб он опух, соседи теперь, считается, продались Темному Властелину, а раньше все союзники были, шерсть к нам возили — а я все верный. Вот исполнится мне двадцать — он и меня пошлет подыхать за корону, я пойду, я подохну, а ты говоришь!

— Я не всерьез, Элиас, — сказал я. У меня опять резануло в груди; он был так юн и так невероятно беспомощен перед тяжело постижимым для смертного могуществом Пущи, магией Государыни, что я испугался за него — и за других. Мое сочувствие аршам оказалось только первым шагом по этой стезе — милые друзья из-под гор, хотя бы, могли за себя постоять. У своих собственных сородичей я видел лишь абсолютную беззащитность.

— Да понял я, — отозвался Элиас устало. — Я же все вижу. Бабушка-покойница еще, бывало, говорила бате, мол, Дерек, воткни булавку в воротник — а он: мамаша, все это чушь. Никакого зла от эльфов не бывает. Эльфы — светлые, они добро творят, они — союзники нашему королю. И точка. Ну да, — протянул он тоном горько обиженного ребенка, — союзники они! Наши парни умирают, а они тут рассекают, все в золоте. А если им кто из людей приглянется, так они из него душу вынут своей магией, блин! И девчонки, что ты думаешь? Они же помешались на эльфах! Им же теперь подавай эльфов, а сам ты — грубая скотина, блин, без обхождения. Ну да. Очень они эльфам нужны! Такая дура на эльфа пялится-пялится, а он на нее — как на вошь, как на коровью, блин, лепешку глядит. Как же, бессмертный, блин! Светлый, прекрасный... падла... А ей, похоже, только за радость...