Завершение проекта Повелитель

* * *

Ботинки гулко стучали по бетонному полу. Их стук эхом отдавался в пустом коридоре. Но стук наших ботинок, перекрывал, срежет катящегося следом шара. Словно не живой он, а каменный, и мелкие песчинки пыли скрипят под ним как песок под молотом на наковальне. И ощущение того, что раздавит он тебя, если догонит, расплющит как тесто скалка. И будешь лежать на земле такой вот лепешкой, заготовкой на вареник. Но никому этого не хотелось, поэтому бежали мы, если и не сломя голову, то изо всех сил. Казалось, еще чуть-чуть и шар настигнет нас, но на поворотах он терял скорость. Стукался в стену, крутился юлой на месте, и лишь потом разгонялся вновь.

На последнем повороте ощутимо запахло старой гарью. Мы вышли на финишную прямую, ведущую к кабинке лифта.

— Дед! — крикнул я, бегущему впереди Хаймовичу, — Прямо или в оружейку?

Угостить нашего друга, выпустив в него пару магазинов из калаша, стало моей навязчивой идеей.

— Там нет оружия, — отозвался Хаймович.

— Как нет?

— Ты забыл, что вы с Федей перетащили его в КП?

— А что делать? Давай в КП рванем?

Поздно. Шар приближался, а поворот на КП мы уже проскочили. Поэтому с разбегу залетели в бывший лифт, рискуя переломать себе ноги в куче мусора и хлама, что здесь валялся после пожара. Утешало одно. Проход в камеру предварительного досмотра, где говорилка нас прошлый раз допрашивала, был узкий. И шар за нами просто не пролез. Тупо уперся. Мы отдыхали пару минут, тяжело и утробно дыша, как собака на жаре. Только, что языки не высунули.

— И что дальше? Это же тупик? — сказал Андрей, удивленно осматривая маленькую комнатушку всю в саже и копоти.

— Вон, — указал я взглядом на щель в стене. Дверей, конечно, не осталось, а вот приемник карточки допуска, надеюсь, не пострадал. Если да. То нам точно капец. Но это мы сейчас выясним.

— Чего вон?

— Сейчас посмотрим, — ответил я, снимая жетон с цепочкой через голову.

— Ты и допуск отца взял?

— Нет, мне свой выдали.

— Максим снял его со скелета, на крыше этого дома, еще в том году, — быстро проговорил Хаймович, опасаясь новой вспышки агрессии со стороны Сивуча.

Вставил карточку. И тишина. Никто не отозвался, не спросил пароль, не грозился нас уничтожить. Твою дивизию! Механизм мертв. Мертв окончательно и бесповоротно. И мы застряли тут на неопределенное время. Я взглянул вверх. Где-то высоко вдалеке виднелся квадратный кусочек неба, перечеркнутый балками башенки на крыше. Там в гордом одиночестве навечно стоял авиационный пулемет Корд. Грозное и очень шумное оружие. Как сейчас помню. "Дверь, подпертая монтировкой, распахивается настежь и вылетает этот крупный мух. А пулемет тра-та-та! И только ошметки по крыше раскидало". Вещь! Но до него очень далеко и снять его, по-моему, было нельзя, хотя Косой и пытался. И гашетку мы не смогли найти, и не нашли.

— Хаймович, можно задать тебе нескромный вопрос? Какого черта, зная, что в оружейке давно оружия нет, ты потащил нас сюда? А? Почему в КП не повел? Расстреляли бы этого аморфа к торковой матери.

— Дело в том, Максим, что в КП тоже оружия нет.

— Как нет? Ты же сам сказал, что оно там?

— Было. Сейчас нет. Не забывай, что после нашего ухода сюда, видимо, бойцы Джокера спускались и забрали все, что нашли, — вздохнул Хаймович.

— Торк его побери! Чтоб он в могиле вертелся как на сковородке! Хаймович, ты чего делаешь?

Старик нагнулся и разгребал мусор на полу кабинки лифта.

— Постучи ногой по полу. Чувствуешь?

Я стукнул по листу железа, и он глухо отозвался.

— Там пустота. Нам просто нужно взломать пол, чтобы попасть на нижний этаж.

* * *

Огонь. Огонь. Огонь пылал и чадил черной копотью. Ветхие тряпки на самодельных факелах норовили разлететься и затухнуть, когда резким движением ими размахивали перед тупыми мордами жуков. Жуки попятились и развернулись. И наплевать им было на отчаянные крики и жестикуляцию погонщиков.

— Итр канна! Мга! Итр!

— Стреляйте! Стреляйте! — Заорал главарь мутантов. Он стоял на балконе второго этажа и оттуда руководил своими войнами. Полковник прищурился, разглядывая мешковатое одеяние противника с размалеванным как у куклы лицом. А панциря на нем, кажись, нет, подумал Сивуч, и тут же скинув лук с плеча, послал во врага две стрелы. Одну, за другой. Стрелы пропели. Одна впилась в распахнутую балконную дверь за спиной главаря, вторая скользнула в мешковину на груди и главарь, согнувшись пополам, выпал из поля зрения. Но его указания уже выполняли. Войны противника плюнули ядовитыми стрелами. Но первый ряд бойцов, вооруженных только крышками от кастрюль и факелами для разгона жуков, успели прикрыться. Раздались дикие, воющие крики. Не все прикрылись, скрипнул зубами Сивуч. Второй ряд его бойцов с факелами и шашками, уже врубился в гущу врага. Засвистели шашки, рассекая воздух и распарывая человеческую плоть. Огня стало больше. Загорелись щиты заграждения, поставленные мутантами. Дерево, высушенное за жаркое лето, вспыхнуло как порох, стоило его окропить соляркой и поднести факел. Торки, пятясь и отступая, вносили путаницу и смятение в ряды врагов. Не успевшие отступить вслед за ними погонщики, стали легкой добычей. Люблю! Подумал Сивуч, с улыбкой на губах круча шашку в руке. Шашка, казалось, сама находила локтевые сгибы, сама подрезала колени, сама вспарывала беззащитные белые кадыки.

Но к врагу шло подкрепление. Та часть, что ждала их наступления со стороны Драматического театра, срочно передислоцировалась. Они поворачивали назад перепуганных жуков. Теперь вся улица почернела от черных блестящих на солнце панцирей. Огня! Ещё огня! Сивуч бросил быстрый взгляд на передний ряд своих бойцов, и заметил, что у многих факелы уже затухли, а баклажки с соляркой притороченные у пояса почти пусты. Сейчас очень бы была своевременна помощь той пятерки бойцов и троих разведчиков, посланных в тыл. Полковник, чувствовал, что не хватает малости. Еще немного огня, еще одна атака, немного переполоха в тылу врага. И они победят, сомнут этих таракашек. И Сивуч решился на обман. Помирать, так с музыкой.

— Заходи сзади! Бей их в хвост! — выкрикнул он как сумасшедший, словно там, за спиной врагов были его люди, — Вперед бойцы! Победа близка! Плесните на факелы! За мной! Ура-а-а!

И Сивуч рванулся из всех сил вперед. Отгоняя потухшим и дымящимся факелом настырного жука. Вперед! Через головы поверженных и еще живых врагов, перепрыгивая, через жуков, как сегодня утром прыгал и делал сержант Шубенок. Пусть земля ему будет пухом. Полковник рубанул с плеча поднятую с ножом руку, крутанул восьмерку, отгоняя подошедшего с боку торка. И почувствовал, что рядом с ним уже так же крутит и крушит врага кто-то из его бойцов. Опешивший от криков полковника враг, не обнаружив за спиной нападения, навалился на остатки взвода с новой силой. Но бойцы взвода Мельченко уже устремились вслед за командиром, врубились вглубь вражеского строя, неся смерть своими длинными ножами. И враг дрогнул, засомневался в своей силе. Плохо было только то, что огонь кончался. Еще чуть-чуть! Господи! Дай нам еще силы! Сверши чудо! Ожесточенно подумал Сивуч, молясь незримому и неведомому Богу, которого он часто поминал на словах, но никогда в душе. Никогда, с тех пор как погибла Светлана, его жена и мать его сына. Когда поганые мутанты, пользуясь тем, что он с большей частью бойцов проводил зачистку, напали и, прорвав защиту взвода Афанасьева, убивали женщин и детей. Маленький Андрейка с такими же ребятишками ушел купаться на речку, и поэтому остался жив. Сивуч молился Богу плакал и просил, чтобы Бог совершил чудо, чтобы оживил его любимую. Но Бог остался глух к его мольбам. И Сивуч отвернулся от Бога, и никогда больше к нему не обращался. "Господи! Помоги мне! Последний раз тебя прошу! Не мне, так делу моему помоги! Последним людям помоги! Дай нам силы! Ты слышишь меня, Господи? Жизнь мою забери, потому как нет у меня ничего, но помоги!" В глазах темнеет. Подумал Сивуч, подняв глаза к верху, туда, где над высокими крышами простиралась безмятежная и глубокая синева неба. А синеву разбавлял, заслонял черный столб дыма. Загорелись дома в тылу врага. Послышались женские крики, переходящие в визг. Разведчики в тылу резвятся, определил Сивуч. И чудо произошло — враги дрогнули. Чувство ответственности за свои семьи, привязанности к своим родным и близким, самое главное и глубокое чувство, заложенное в человеке или мутанте. И мутанты из опасения за своих близких, повернулись к жилым домам. И остатки подразделения воинской части N7844 ударили им в спину, шашки засверкали, отбрасывая кровавые блики, забегали солнечные зайчики, отражающиеся в блестящих как зеркало лезвиях. Заходящее солнце тонуло в крови заката, черный вонючий дым поднимался над домами, сквозь дым проглядывали темные языки пламени. Огонь жадно ел дома. Лизал языками оконные проемы. Жуки, управляемые погонщиками наотрез отказывались идти к горящим домам. Они разбежались в разные стороны, спасаясь от огня и дыма. Крики людей и мутантов, беспорядочная беготня, безумие людей спасающихся от огня, и падающих от стрел и шашек. Битва превратилась в безжалостную резню. И как не странно, посреди улицы усеянной трупами людей и жуков, на коленях стоял один человек. Битва прошла мимо него, кого-то резали за его спиной, кто-то корчился в судорогах от яда самоходки, которой были напитаны маленькие смертоносные стрелы, рядом проковылял торк с обрубленной клешней. Никто не обращал на этого человека внимания. Ни коснулась его, ни стрела, ни клешня, ни шашка. Человек с измазанным грязью, краской, и кровью лицом, был в растрепанной бесформенной мешковине. Настолько широкой, образующей кучу складок, что очертания человеческого тела под ней, были неразличимы. На правой стороне груди расплылось большое темное пятно. Из пятна, словно цветок из клумбы, торчало древко стрелы с гусиным оперением. Руки безвольно висели вдоль тела, подбородок касался груди. Глаза закрыты. Словно умер он, и лишь по нелепому стечению обстоятельств тело еще не упало, не распласталось по дороге между домов, как десятки ему подобных. А невидимая сила держала его в этом положении, словно каменный он был, как тот неподвижный истукан у здания Драмтеатра. Большая муха, с черно-желтыми полосками на брюшке, прилетев неизвестно откуда, села человеку на грудь поползала по нему, видимо, проверяя — жив он, или умер, и улетела. Сивуч запоздало заметил эту фигуру, и досада кольнула сердце. Жив, сученок! Не любил полковник подранков. Подранки как результат плохо выполненной работы, как укор в меткости и в твердости руки воина. И при виде этого мутанта какая-то тревога, словно заноза, засела в мозгах. Поэтому, проходя мимо, Сивуч взмахнул шашкой, и тело, подчиняясь удару, улеглось на землю. Пару раз дернулось, и затихло, орошая сухую землю тонкой струей крови. Все. Пора собирать своих, подумал полковник. Хотя еще слышались крики, еще слышны были звуки сражения, но сейчас главное быть вместе, собраться в один кулак. Ведь врагов все равно больше по численности, и пока враг не опомнился и не перебил поодиночке его бойцов, нужно собраться вместе.

— Мельченко! — крикнул Сивуч во все горло, — Свисти сбор! Мельченко!

Тебя за смерть посылать, хотел было крикнуть Сивуч, но споткнулся взглядом о скрюченное тело на углу горящего дома. Вся грудь сержанта была в мелких стрелках, штук шесть или семь торчали из нее. Словно это не грудь сержанта, а подушечка для иголок. Сивуч подошел к телу, провел рукой по лицу, закрывая выпученные от боли глаза, и снял болтающийся на шее свисток. И пронзительная трель свистка разнеслась по улице, собирая оставшихся в живых воинов.

* * *

Вот как оно бывает, Хаймович с Максимом ломают пол, а проваливается первым Андрей. Хотелось бы сказать: Фьють! И провалился. Но звучало это не "фьють" а "та-ра-рах". Мы наклонились с Хаймовичем над дырой, силясь разглядеть в кромешной тьме, где там наш первопроходец? И ничего не разглядели.

— Андрей, ты жив?

— Жив.

— Прижмись к стене, мы сейчас спустимся.

Спустились мы чуть лучше, чем Андрей. Я ногу слегка подвернул, когда спрыгивал, а Хаймович вообще на пятую точку упал. Пока глаза привыкали к темноте, я выискивал взглядом двери лифта. И как мне показалось, в тишине различимо расслышал какой-то гул, шум и крики. И если гудело явственно за дверями, то крики доносились сверху. Неужели из-за нас и аморфа на поверхности такой шум подняли? Сомнительно. Подумаешь, пару трупов сделал, а сколько эта биоконструкция наворотила, одному Богу известно. Да сколько бы ни наворотила, столько времени прошло, с ночи? Пора бы уже и успокоится. Или у них поминки такие шумные? Сдается мне, там какая-то катавасия происходит. Ладно. Потом посмотрим. Сейчас бы с реактором разобраться.

— Помоги, — обратился Хаймович ко мне.

Дверь он уже нащупал и даже нож воткнул между створками. Слабоват ножик, для такой работы. Створки были сжаты плотно, как собачьи челюсти. Лезвие ножа гнулось, и пыталось сломаться. Мне надо-то чуть-чуть их раздвинуть, чтобы пальцы пролезли. Вот, кажется, получается.

— Андрей! Помогай!

Сивуч протиснулся снизу у дверей, вставляя свои пальцы. Мы подналегли. Двери нехотя поддались. И все равно было такое ощущение, что с боков стоят какие-то падлы и двери давят со всех сил, чтобы нам тяжелее было. Который раз ловлю себя на такой мысли, хотя точно знаю, что нет там никого. А ощущение есть. Наверное, это из детства, когда все непонятно и неизвестность страшит.

— Давай, дед! — проскрипел я, удерживая створки.

Стоило Хаймовичу протиснутся в образовавшуюся щель, как в маленьком тамбуре, находящемся, сразу за дверями лифта, загорелся свет.

— Вы находитесь в закрытой зоне, предъявите ваш допуск! — завыл знакомый до боли голос, — В случае отсутствия разрешения вы будите, уничтожены через десять секунд.

И говорилка не ожидая пока я вставлю ей на проверку свой допуск, начала отсчет.

— Десять, девять, восемь, семь, шесть...

Дед волчком крутанулся, разворачиваясь ко мне, а я все еще упирался руками в створки, не давая им сойтись и пропуская проползающего между створок Сивуча.

— Быстрее!

Хаймович шагнул ко мне, наступая Сивучу на руку, и резким движением сорвал жетон с моей шеи.

— ..пять, четыре, три...

Говорилка оборвала счет, словно ей жетоном рот заткнули. Подумала, переваривая информацию, поступившую с допуска, и когда я взмокший уже стоял рядом с Хаймовичем, сказала:

— Ваш допуск действителен подполковник Липатов.

Мы с облегчением вздохнули. Вздохнули двери, открывающиеся перед нами. И нас неожиданно дыхнуло свежим грозовым воздухом, какой бывает только во время дождя, когда молнии без конца рассекают небо. Ослепительная белизна, залитая ярким чистым светом. Честное слово, если бы я не знал, что нахожусь под землей, мог бы подумать, что я на небе. Немыслимая чистота и свет. И что-то гудит, гудит. Причем гудит, не где-то в определенном месте, а везде. Словно сами стены натужно гудят, испуская этот свет и звук.

— Куда теперь?

— Осмотреться надо, — ответил Хаймович, поджав нижнюю губу. Это у него был признак крайней степени озадаченности, когда он не знал что делать. Впрочем, вру, — обычно в таком случае он нос тер, активизируя мозговую деятельность, как будто мозги в голове не помещали, а часть мозга размещалась в его замечательном, выдающемся далеко вперед, носу. Или носе? Одним словом, в шнобеле.