Отозвался хриплый:
— Когда Китай сбросил наши гособлигации, лично я потерял дом и хорошую машину. Так что извини, бравый француз. На этот раз не смешно.
* * *
— Не смешно! — загрузив шесть палаток, Змей умудрился еще разгрести в кабине микроавтобуса одно место.
— Легат наша крыша. Если он просит привезти человека на разговор, какие поводы отказывать? И зачем? Проблемы себе искать? Не бойся, Серый, не съест он тебя... Залезай. Смотри только, сиденье не слишком чистое.
— Так я и не лицом туда сажусь.
Высоко поднявшееся солнце осветило полянку среди соснового леса — уже старательно прибранную, потому как флип санстанции ждали с минуты на минуту. Парусники утащил большой трейлер, часть вещей разобрали клубни, неподъемные двухслойные шатры запихали в Змеев микроавтобус... Даже через трое суток игры Сергей не привык воспринимать людей в ролях. Наверное, для этого надо играть полгода или больше... Или просто иметь пластичную психику ролевика, мгновенно принимающую все правила и условности каждой новой игровой Вселенной — а без этого и три года можно ездить на игры, но так ничего и не прочувствовать...
Сергей помахал рукой команде и нырнул в белую машинку. Задвинул дверь. Змей осторожно выбрал разношенное сцепление.
Минут через двадцать ухабистая грунтовка вывела полуживой “Судзуки-вагон” к трассе, где маленьким колесикам сразу ощутимо полегчало, и мотор перестал завывать, как волки под обрывом. Змей выдохнул, расслабил плечи, покосился на спутника:
— Ну, как тебе наш клуб?
Сергей подумал.
— Не обидишься?
Змей тоже подумал.
— Наверное, нет.
— Как наш интернат. Мне сперва казалось, тут свобода... И вообще. А теперь смотрю, вы точно так же под колпаком как мы. Только у вас колпак шире.
Змей вспомнил отца и сказал:
— Думаю, у взрослых такая же фигня.
Сергей хмыкнул:
— А ты чем не взрослый? Работаешь, людьми управляешь, клубом этим своим. Что тебе отметка в паспорте прибавит?
Змей поморщился, почесал нос о предплечье, не снимая руки с руля.
— Если так считать, я с четырнадцати лет взрослый. Ну, как по закону стало возможно наниматься, хоть на пол-дня. Год не жрал, пока не купил утюжок... — Змей постучал пальцами по рулю. — Еще год запчасти собирали, но это хотя бы уже всем клубом... Думаешь, оно того стоило?
— Ты не того характера, ты бы не стал валяться на пляже, — Сергей смотрел на пробегающие за окном сосны. Показалась заправка, микроавтобусик повернул на знакомую кольцевую дорогу.
— Ты меня видел два или три раза. И прямо так сразу все про меня понял?
— Я детдомовский, ты забыл? А там сразу научаешься видеть, кто — кто.
Справа показался бурелом, в котором визжали бензопилы лесхозовских вальщиков. Крайнюю полосу они выгородили цепочкой полосатых пластиковых конусов, задорно сверкавших под жарким полуденным солнцем. Змей чертыхнулся и притормозил: низкий круглый мужик в синей форменке лесхоза, в оранжевой каске, вышел на трассу, поднял красный круглый жезл. За ним на дорогу с ревом полез груженый лесовоз, через три полосы разворачивая двенадцатиметровый прицеп.
Микроавтобусик остановился и тут же, как бы сама собой, отъехала правая дверца. Двое мужчин — тоже в синих форменках лесхоза, и тоже со светоотражающими полосами на груди и спине, только без касок — втиснулись в маленькую кабину.
— Ну пошли, — узколицый брюнет с жесткими губами, резкими крыльями носа — кроме лица Змей ничего толком не разглядел — решительно потянул Сергея за плечо наружу.
Змей дернул из-за пояса разрядник, но второй мужчина — круглолицый, краснощекий, обветренный, правый висок подстрижен выше левого — неожиданно ловким движением подбил руку Змея вверх, а в лицо руководителю клуба почти впечатал красную книжечку:
— Госбезопасность!
Змей застыл, переводя глаза то на книжечку, то на подъехавший серый большой “Мерседес”, куда Сергея усаживали уже целых трое — впрочем, без грубостей.
— С ним все будет нормально, — сказал прекрасно понявший Змея безопасник. — Самоволка — не уголовка. Но вернуть придется. Погулял — хватит.
И осторожно выпустил руку с шокером.
Змей медленно прибрал разрядник, глядя на клетчатую рубашку в расстегнутом воротнике лесхозовской куртки.
— Вернуть куда?
— В Палицыно.
— Так он...
— Он — генмод, государственная собственность. У него в мозгу штурманский процессор вшит, специально для космического пилотирования. Тебе вот пять лет учиться траектории считать в своем летно-орбитальном училище, а ему это как высморкаться... Прощай, джыдай, служба. Не приведи господь еще когда увидеться.
Книжечка и морда исчезли, дверь задвинулась.
Змей, машинально дергая передачи, отъехал к правой обочине. Повернул и вынул ключ; мотор заглох. Змей отодвинул дверцу, вылез на теплый черный асфальт и зашаркал негнущимися ногами, обойдя “Судзуки” спереди. Уселся на бампер.
“Государственная собственность.”
“Только у вас колпак шире...”
“Ну, в исполкоме-то нас не сдают...”
А ведь Легат знал! Знал — просил флип не гонять, вроде как заботу проявил. Чтобы на машине, чтобы по земле поехали... Дальше ясно: вот каменный лес на повороте, за поворотом клуб. Машинка полудохлая — груженая по партизанским тропам не пойдет, пойдет по трассе... А трассу лесорубы перекроют, не случись лесорубов — еще что-нибудь организовали бы... Змей читал достаточно книг и фильмов, и в играх про шпионов тоже...
Машина с асфальтом остались позади, а дома впереди еще не показались из-за поворота. В поле зрения Змея не поместилось решительно никаких примет времени, лишь вечные грунтовый откос и сосновый бор. Полуденное солнце жарило, как положено в июле, щепки пахли смолой, асфальт гудроном, “Судзуки-вагон” за спиной вонял соляркой и нагретым железом. Как по заказу, на трассе перестали шуршать шины, осталось только рычание дизелей в лесу. Трейлеры... Танки? Угловатые серые танки с балочным немецким крестом. Точно как сорок первый год в кино. Змей вздохнул: хоть бы клубный ноутбук прихватил! То-то товарищ Сталин обрадуется убитому оппозитному дизелю и ржавому кузову с шестью сырыми палатками...
“Государственная собственность.”
Боевой холоп на орбите.
Раб.
Змей покатал слово на языке. С этим надо что-то делать. Вроде как он обязан. Или должен. По крайней мере, и книги, и кино — все говорили, что рабство — это плохо.
Змей вспомнил: Обливион. Игра древняя, как говно мамонта. Золотые и алые, распахивались вагинообразные врата в ад. Из врат выскакивали почти незаметные среди высокой травы скампы, подкрадывались близко, швыряли огненные шары.
“... Стояла жара. Хотелось пить. По гребню высоты бешено строчили немецкие автоматчики...”
Герой кино сейчас бы закурил — Змей не курил. Герой книги разразился бы мыслью на четыре страницы — Змей сидел бездумно, чувствуя только припекающее солнце на левом плече и слева на шее. Герой игры... Убил бы безопасников еще в автобусе, и сейчас выжимал бы газ, уводя “Судзуки-вагон” теми самыми партизанскими тропами, а его Верный Друг и Спутник (тм) облегчал машину, выкидывая из нее те самые долбаные в стекло сырые шатры.
А Змей... Змей песчинка. Роза под колпаком, ключи от которого в руках других людей.
“Государственная собственность”...
Змей поднялся — так ведь и правда можно досидеться, не ровен час, на самом деле в сорок первый попадешь. А на микроавтобусе с шестнадцатидюймовыми микроколесиками по тогдашним нанодорогам до мегатоварища Сталина еще попробуй доковыляй... Отпив из фляжки глоток, остальное Змей вылил на макушку и затылок.
Черт, в самом деле полегчало!
Змей вернулся за руль, пощелкал ключом — еще не остывший дизель взял с полуоборота. Задвинул дверь, посмотрел в зеркала, включил поворотник и только тогда тронул машину.
Нас хорошо учили стоять насмерть, фильмы снимали реально классные.
Только против кого стоять?
Все просто делают свою работу. И Легат. И те безопасники. Правила есть правила; и виноватым выходит как раз-таки Сергей. Цепочка-то началась именно с его побега. Ну а чего, сидел бы себе в Палицыно. Интернат богатый, не сиротский приют, пустой капустой не кормят. Учат, опять же... Заботятся.
Берегут государственную собственность.
* * *
Государственная собственность окружала Винни со всех сторон. Жесткий деревянный стул, вытертый лак. Избитый каблуками до немогу линолеум. Запах бумаги. Старый-старый компьютер, с грузным, пелевинских времен, монитором легендарной “белой сборки”, за счет высочайшего качества пережившим и широкоугольники, и матричники, и громадные плазменные экраны — и дожившим вот уже до голограмм.
Следователь за столом тоже сидел государственный, и за широкими табельными очками лицо его казалось принадлежащим не человеку — а тоже собственности. Как там у Брюса Стерлинга в “Схизматрице”: “иногда удобнее числиться чьим-нибудь электронным оборудованием”...
Винни знал себя достаточно, чтобы понимать, что это сознание от страха цепляется за все детали подряд.
— ...А почему ты по закону не пошел, жалобу не написал?
Следователь перестал хрустеть клавишами, даже снял очки вирреальности. Лицо его напомнило Винни одного из многих начальников на стройках, с которыми парень лаялся о зарплате не один десяток раз.
— Никому тебя бить не надо, — следователь вздохнул. — Смысла нет. Наша работа установить имевшие место события — и представить судье. Твой случай простой. Факт установлен, орудие установлено, мотивация... Хрен с ней, с мотивацией, если совсем уже честно. Может, адвокат и выжмет по нижнему пределу, а может, и сразу плюнет, не станет возиться.
Офицер переложил широкие плоские очки — Винни понял, что старый монитор следователю намного привычней — и прищурился.
— Врач... Детский врач, Середа, с женой и маленькой дочкой, мирно спал утром в четверг четвертого августа... Тут ему выбили дверь, и еще через балкон зашли. ОМОН зашел...
Следователь откинулся в кресле и поглядел вбок. Винни знал, что там, слева от входа, на таком же неудобном стуле, страдальчески морщится Легат.
Винни криво улыбнулся:
— У меня нет претензий, что ОМОН так зашел. Если у них, скажем, ориентировка, что там преступник, еще и с оружием, вопроса нет. ОМОН именно так и должен заходить.
— А к чему-то, у тебя, значит, претензии есть? — голос офицера сделался неприятно-резким.
Винни улыбнулся, как улыбался прорабу — там, в котловане — прежде, чем приставить ему к печени заточенный прут:
— А бить задержанного зачем? Он же не осужден, и виновным суд его не признал. Так его мало что перед семьей избили, а еще и в воронке пальцы каблуками топтали. Доктору, бл*!
По скрипу ножек Винни понял, что Легат подскочил на своем стуле.
— А выпускали — хоть кто извинился? Это я еще про компенсацию не говорю!
Прежде, чем офицер успел вставить слово, Винни крикнул:
— Второго марта, года две тысячи восьмого! Минск-Микашевичи, в сторону Минска летит “Фольксваген”, сто шестьдесят ка-эм. Остановить не смогли, на требования водитель, конечно, плевал — он уже судимый, что ему законопослушные лохи. Что вы сделали, товарищ капитан? Броневик выгнали? Спецсредство высыпали?
Следователь посмотрел с отчетливой досадой — только не на Винни — на Легата. Не случись его здесь...
Винни переглотнул и сказал тише:
— И тогда сотрудники ГАИ Октябрьского района Минска выставили на дороге щит из гражданских автомобилей. Даже людей не вывели! "Фольксваген" врезался в них на полной скорости. Бог спас, обошлось без убитых. Я уже молчу, что это замять хотели. Если бы пострадавшие всей толпой не пошли в газету...
— Еще что скажешь, агитатор?
— Еще скажу, что если у таких, как я, не будет нормальной зарплаты, у таких, как вы, не будет золота на погонах.
Легат вздохнул:
