Молодая женщина, сидящая за столом в пионерской комнате, подняла голову.
— А, это ты. Проходи. Ищешь кого-то?
Мужчина, заглянувший в дверь, виновато улыбнулся.
— Да своих смотрю. Не видели?
Женщина улыбнулась в ответ.
— Алиску и остальных? Видела. Ушли, вроде домой. Уроки ведь давно кончились.
— Ну... тогда извините, что помешал.
— Подожди. Зайди, сядь. Поговорить надо. Кстати, тебя как зовут? А то вместе работаем, а незнакомы толком.
— Азад.
— А меня Ольга...
— Дмитриевна.
Она шутливо погрозила ему пальцем.
— Прекрати. Не на собрании.
— Хорошо. А о чем поговорить-то?
Ольга со вздохом показала на бумаги.
— Да вот. Составляю план по внеклассной работе на полугодие. А там... Военно-патриотическое воспитание. Может поможешь? Ты же военный. Ну там урок или классный час провести.
Мужчина только покачал головой.
— Нет. Не надо того детям знать. Даже не проси.
— Понимаю. Ладно тогда. Придумаю что-нибудь. — она встала из-за стола, потянулась. — Ты домой? Пошли. Ох, тут еще ведь завтра заседание комиссии. Ну по делам несовершеннолетних. Пристегнули ведь...
... — Тебя проводить?
Ольга неожиданно махнула рукой.
— А давай. Меня уже давно никто до дому не провожал.
Она взяла Азада под руку.
— Хорошо с тобой...
... — Останешься?
Ольга взглянула на мужчину. Он кивнул.
— Останусь. Только позвоню. Чтобы не волновались. А то...
— Лиска, это я. Слушай, я сегодня не приду. У знакомой. Понятливая она... Спокойной ночи, завтра я на смену...
... — Слушай, подай мне пепельницу. — Ольга потянулась к столику у кровати.
Седой протянул руку.
— Возьми.
Потушив сигарету она вздохнула, устраиваясь поудобней на его груди.
— Спасибо тебе. Я хоть вспомнила, что я женщина, а не нечто в платье. Тебе во сколько вставать? В шесть...
... — Нина Яковлевна, что вы несете тут всякую... Какой еще разврат вам?
— Сергей Борисович... — пожилая женщина обиженно посмотрела на директора.
— Школа же, а тут такое. Слухи знаете-ли.
Тот нахмурился.
— Уважаемая... Ольга Дмитриевна уже не девочка, а взрослая, самостоятельная, одинокая женщина. Азад Русинович тоже не мальчик. Что же вы в постель к ним лезете? Не стыдно? Или предлагаете партсобрание провести? И кстати я что-то не замечал чтобы они в стенах школы... Короче, идите, займитесь выполнением своих прямых обязанностей и чтобы я больше подобного не слышал. Вы меня поняли?...
... — Лиска, ты куда?
— Поговорить надо кое с кем, о кое-ком.
— С Ольгой что-ли? Охренеть... Ревнуешь?
— Микуся, ты лучше заткнись и отвали нахер. Поняла?
Алиса заглянула в пионерскую комнату.
— Ты здесь? Кончай хуйней заниматься, пошли поговорим. О... делах любовных.
— Двачевская... — Ольга, подперев кулаком щеку, покачала головой. — А ты не охуела немного? Ладно... Куда пойдем?
— В курилку.
В закутке рядом с открытой форточкой сидели уже двое старшеклассников.
— Брысь отсюда. — рявкнула на них Алиса, присаживаясь на трубу. Ольга села рядом, вытянув ноги.
— Сигарету дай, я свои наверху оставила.
Алиса достала из кармана пачку 'Родопи', пододвинула ближе консервную банку, служившую пепельницей. Прикурили.
— И что ты сказать мне хотела? — спросила Ольга, выдыхая дым.
Алиса пожала плечами.
— Честно? Не знаю. А что обычно в таких случаях говорят?
— Понятно. Ты его любишь?
Лиска покраснела.
— Я... я... Просто первый раз такое. Как в тумане, сука, все. И что теперь делать? И ты еще для полноты картины влезла. Как в индийском кино, блин.
Ольга вздохнула.
— Прости меня...
Алиса в ответ ухмыльнулась.
— Да я ведь все понимаю. Не со мной же ему ебаться. Пусть... Я ему не слова не скажу. Только запомни. Все равно он мой. И не вздумай ребенка от него заводить.
Ольга лишь горько улыбнулась.
— Не волнуйся, этого не будет. Покурила?
— В смысле?
— Звонок сейчас будет. И да... Жвачку возьми, зажуешь.
Вышли на лестницу.
— Ты к нам зайдешь?
— Да наверное послезавтра забегу.
— Хорошо, а то Ульянка уже про тебя спрашивала...
'Еще никто и никогда не возвращался живым с войны,
чтобы рассказать о ней все...
Никто и никогда.'
... Ночную тишину разорвал истошный крик.
— Девки, сюда, быстрее!
— Что случилось? Апач, что у вас происходит?
В комнату вбежали полураздетые девочки.
Седовласого мужчину на раскладушке било в судорогах. Открытый в беззвучном крике рот, раскинутые руки, тело выгнулось дугой.
— Костя, ноги ему держи. Что с ним такое? Самурайка, сука, помогай...
— Он умирает. Господи...
— Скорую вызывай!
— Бесполезно... Он холодной уже. Не дышит.
... А ты думал убежать от прошлого? От того, что ты сделал тогда? Или это был не ты? НЕЕЕТ! А кто?
... — Командир, посмотри. — боец протянул тому бинокль.
— Что там, Кава?
По полю на позицию от полуразрушенной деревне, занятой боевиками, шли двое мальчишек лет тринадцати. Молча, не смотря по сторонам. Командир вгляделся и закричал, схватившись, за автомат.
— Убейте их! Это смертники.
— Что... — седой мужчина перехватил бинокль. У одного из мальчишек кунбаз (традиционная арабская длинная рубаха) на животе оттопыривался. Он улыбался. До траншеи оставалось метров пятьдесят. Все ближе, ближе.
— Да снимите же их...
— Teqe nekin ... Ez bixwe. ( Не стрелять... Я сам. ( курманджи). Дай винтовку. — седой выхватил у одного из бойцов СВД. Пристроил ее на бруствер. Приподнял голову.
— СТОЙТЕ! НЕ НАДО! НЕ НАДО...
Мальчики продолжали идти, словно не слыша.
— Азад, да стреляй же.
Седовласый поймал в прицел голову одного из пацанов. Прошептал.
— Прости меня Господи...
Два выстрела слились в один.
... Мужчина на раскладушке словно пытался что-то сказать кому-то, объяснить...
... — Товарищ Ари, это Бархудан. — командир поднес рацию ближе. — Ты слышишь? Противник пытался контратаковать, да смертники. Передай, что нужен авиаудар. Координаты... Потом мы войдем в деревню. До связи.
— Они же... Они... СУКА! ЧТО Я СДЕЛАЛ, ЧТО...
— Они скорее всего из 'Львят Халифата'. ( Дети, прошедшие идеологическую обработку в ДАЕШ. Двенадцать— пятнадцать лет. Используются как палачи, бойцы, смертники.) — командир помолчал. — Успокойся, товарищ. Ты не виноват. Это война, это такая война... Я вызову саперов, они их разминируют...
... Ты надеялся это забыть? Не надо, я не хочу... Прекратите!
— Улька, ты чего? Что она делает?
— Вы что не понимаете, ему же больно. Очень больно. Я сейчас. — девочка неожиданно оттолкнула Алису в сторону и подойдя к раскладушке, легла рядом с мужчиной. — Подожди, не уходи...
Она обняла его, пытаясь согреть, подышала ему в лицо.
— Улька...
— Мику стой. — Алиса перехватила ее за руку.
— Не уходи, не надо... Вернись. Чистый ты, нет на тебе греха и кровь смыта. Останься, пожалуйста... Все хорошо, слышишь. Все хорошо. Потому что я здесь, с тобой и я люблю тебя. Слышишь, люблю...
Тело мужчины обмякло. Вдох-выдох, из груди вырвался слабый стон.
Мику только помотала головой, приходя в себя.
— Это что было? Улечка...
Та повернулась и шмыгнула носом.
— Ничего. А теперь мы спать будем, вот. И вы тоже спите, а то столпились тут... Кино вам, да?
Алиса молча укрыла их одеялом, тронула за плечо Костю.
— Присмотри за ними. Хорошо?
Ульянка поворочалась на раскладушке.
— Вы только ему не рассказывайте про... Не надо.
... Подходя к подъезду Седой поздоровался с бабушками, сидящими на лавочке. Те закивали в ответ.
— Азад Русинович, посидите с нами, отдохните. А то устали поди. Все бегом, то в магазин, то с Ульянкой...
— Ну а что не посидеть. Можно.
Одна из старух, продолжая разговор, повернулась к соседке.
— ... Вот погода. Сырость эта. Каждую осень радикулит обостряется. Что делать?
— А ты, Марья, компрессы из овечьей шерсти попробуй. Вон, Мотя, из первого подъезда тоже мучилась, а потом, вроде как в 'Здоровье' про это прочитала. И помогло ведь. А ты, Азад, как?
Тот пожал плечами.
— Вроде не жалуюсь.
— Ну ты молодой еще.
Посидели, обсудили снова погоду, молодежь... Азад уже собрался было идти домой, тут к ним подошел участковый.
— День добрый.
— А, Васильич, садись покурим. Как дела, мои не хулиганят?
Участковый сел, прикурил и только отмахнулся, выдохнув сигаретный дым.
— Да ну... В соседнем дворе пацаны окно разбили из рогатки. Вот куда родители их смотрят? А твои? Вроде не шумят. С тобой-то не забалуешь. Хотя конечно... Тяжело тебе с ними. Они же... Хлебнули по полной горя. — он помолчал. — Да и странные.
— В смысле?
— А ты что, не видел? Присмотрись внимательней. Вот японка та же. Мику эта. Нет ну... Девчонка как девчонка, ну выкинет чего... Не в этом дело.
Участковый покачал головой.
— Сколько раз замечал. Веселая, смеется, а в глаза глянешь и оторопь берет. До озноба. Что у нее, что у остальных. Тоска у них, у всех, в глазах смертная, как перед расстрелом. Понимаешь? Даже у Ульянки такое. Вот с чего это? Наверно, я думаю, знают они что-то. Страшное, такое что людям знать и нельзя. Не положено нам этого. А они знают. Может поэтому и живут как будто каждый день для них последний. Видишь как оно...
... — А вы что без света? В темноте? — спросил Седой, заходя из кухни в зал.
— Сейчас. — Алиса встала и зажгла торшер. Отошла к балкону. За стеклом сгущались вечерние сумерки, расплывчатые отражения окон дома напротив. По дороге промелькнули огни от фар, проезжающей машины, прочерки дождя на оконных стеклах.
Она помолчала.
— Я что-то сказать тебе хочу. Только... ты... Не смейся. Это важно. Уля?
Та только вздохнула.
— Лиска, да скажи ты ему наконец. Не изводи не себя, не нас.
Подойдя к Азаду, Алиса внезапно обняла его и поцеловала.
— Я люблю тебя. Слышишь?
— Слышу. Я...
Она приложила палец к его губам.
— Молчи. Я ведь всегда любила только тебя. Тебя. Искала... как же долго я тебя искала. И нашла. И не отпущу. Вот. Смешно?
Седой только крепче прижал ее к себе.
— Лиска... Я ведь тоже люблю тебя. Просто боялся сказать.
— Дурак ты.
— Знаю, милая.
Ульянка, подойдя к ним, уткнулась мужчине в бок.
— Папа... И я тебя люблю. Можно?
— Доченька...
Алиса подняла голову.
— Вот теперь ты все знаешь. Только... — в глазах слезы. Она повернулась к балкону.
Далекий жалобный вой, словно очертания черных крыльев мелькнули на стенах комнаты.
— То волки плачут... Вороны слетаются. И не быть, не быть нам вместе в жизни... Судьба такая. Ты сам ведаешь про то.
'Я несла свою Беду
По весеннему по льду.
Надломился лед — душа оборвалася,
Камнем под воду пошла,
А Беда, хоть тяжела,-
А за острые края задержалася.
И Беда с того вот дня
Ищет по свету меня.
Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками.
А что я не умерла,
Знала голая ветла
Да еще перепела с перепелками.
Кто ж из них сказал ему,
Господину моему,-
Только выдали меня, проболталися.
И от страсти сам не свой,
Он отправился за мной,
А за ним — Беда с Молвой увязалися.
Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял,
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася...
Но остаться он не мог -
Был всего один денек,
А Беда на вечный срок задержалася.'
— А ты подожди нас Там, у Врат. Хорошо?
— Подожду.
— Сказала? — неожиданно послышалось сзади знакомый голос.
Алиса улыбнулась.
— Ага. Больше стремалась. А теперь все на своих местах и не страшно...
Костя с Мику подошли ближе.
— Смотрите. — Мику показала в сторону балкона.
Отражения в стекле. Неясные крылатые тени, осененные светом. Шестеро. Кто еще? Узнаешь когда придет время.
Поздняя осень, вечерние сумерки...
... — Чего читаешь опять? Покажи.
Ульянка подлезла к Азаду. Тот заложил страницу.
— Книгу.
Ульянка обиженно засопела.
— Я вижу. Совсем уже... А какую? А интересная?
Она схватила с журнального столика книгу.
— Ой, а тут не по русски. Тогда неинтересно. А она как хоть называется?
— 'Социология свободы'.
Вмешалась Алиса.
— Ну что ты к отцу пристала? А о чем хоть книга?
— О воле. О том, что каждый человек несет ответственность только перед Богом и обществом. Без государства. Как-то так.
Костя с Мику, сидевшие на диване, отложили гитары и переглянулись.
— О, как. Это уже какая-то анархия получается. Где ты ее взял?
— В рюкзаке была. Видать с собой привез.
— А в блокнот чего пишешь?
— Всякое. Это еще с гор привычка осталась.
— Интересно. А расскажи еще про...
'Песни нелюбимых.
Песни выброшенных прочь.
Похороненных без имени.
Замурованных в ночь.
Песни вычеркнутых из списков.
Песни сброшенных на лед.
Песня больше не нужных
Звучит, не перестает.'
Б. Гребенщиков. 'Песни нелюбимых.'
... В дверь позвонили.
— Кто там?
Костя подошел к двери, щелкнул замок.
— Ну и где вы ходите?
В комнату вошли Саша с Женей. В руках у Саши сумка с чем-то тяжелым. Ульянка сердито глянула на них.
— Мы вас уже заждались. А вы... Ладно, проходите.
Седой удивленно посмотрел на гостей. Потом на Костю, Алису...
— А что вообще происходит?
Алиса помялась.
— Мы тут авантюру одну затеяли...
— Не понял. Поподробней.
— Ну... Короче мы записаться хотим. Точнее попробовать. Сначала думали у 'Странников', но решили, что это стремно.
— А в сумке что?
— Сашка, давай.
Тот достал из сумки усилитель, посмотрел на Женю. Та пожав плечами, вытащила из своей сумки бутылку вина.
— Куда подключать?
— Пошли в мою комнату...
— Значит есть три гитары, Апач вот из музыкалки даже бонги скоммуниздил.
— Мику, прекрати. Ничего я не... Просто взял на время. В понедельник вернуть надо будет. Вы лучше матрасы несите. Для звукоизоляции, а то еще соседи услышат.
— А петь кто будет? Понял, мог бы и не спрашивать. Дисседенты, блядь...
Наконец все было готово. Костя вставил кассету в магнитофон, придвинул микрофон к Седому. Ульянка, забравшая бонги себе, простучала по ним пальчиками.
— Все готовы? Сашка, ты? Поехали.
Что будет, то и будет. Остальное потом... А видно на то, ты и пришел. Чтобы сказать.
'Как у города на окраине.
На окраине у самих ворот.
Собрался народ, не за говором.
Не за руганью. не за торгами.
Собрался народ, да все слушали.
Пел юродивый скоморошину.
Песню давнюю позабытую.
Позабытую песню сказывал.
Шел дорогою долей долгою.
Проклятой скоморох струны горькие.
Возвращался он до родной земли.
Не здоров душой. да не болен совестью.
Да к любимой с песней ласковой.'
Мику с Костей подхватили мелодию...
'Ты прости, прости любимая.
