— Это точно, — я покашлял в кулак, посмотрел на ши. — Еще один вопрос: Алиль говорила мне, что освободит Уитанни от служения и... словом, она изменится, перестанет быть оборотнем.

— Ты жалеешь об этом?

— Я люблю ее любой. Просто Уитанни сказала однажды, что мы будем бездетны.

— Пусть это тебя не беспокоит, Ллэйрдганатх.

— Это утешает. Я могу повидать Уитанни?

— Не хочу быть жестокой, мой друг, но сначала прими окончательное решение. Уитанни примет любое, однако помни, как она относится к тебе, и не разбей ей сердце. Но прежде чем принять такое решение, ты должен поговорить с бардом и его спутницей.

— Понимаю. — Я встал и заглянул ши прямо в глаза. — Могу я увидеть прямо сейчас?

— Думаю, да. Они в этой башне, в гостевом чертоге. Позволь, я провожу тебя к ним.

* * *

Бард сидел у окна в кресле, в профиль ко мне, укутанный теплым плащом. Мы встретились взглядами, и я прочел в его глазах вопрос. А Вероника, завидев меня, сорвалась с места и бросилась мне навстречу.

— Ой, Ки..., — она осеклась, увидев, что я приложил палец к губам. — Ой, как же я рада вас видеть!

— И я очень рад, — я взял Веронику за руки и чмокнул в щечку, вполне целомудренно, чтобы не возбуждать в де Клерке ревность. — Как самочувствие?

— Я-то в порядке. А Вильям... — Тут Вероника всхлипнула. — Ничего он не ест, Кирилл Сергеевич.

— Я не голоден, — бард повернулся ко мне, и я едва сдержал крик изумления. Натурально, в кресле сидел мой отец, Сергей Москвитин. Теперь, когда барда побрили и постригли, сходство было абсолютным, еще большим, чем при первом впечатлении там, в замковой тюрьме. Лицо де Клерка было больным, землистого цвета, однако он улыбался, и глаза его блестели живым блеском.

— Вы, похоже, поправляетесь, добрый сэр, — сказал я, протянув барду руку.

— Не зовите меня "сэр", слишком много чести для меня, — де Клерк говорил по-английски, медленно, нерешительно, словно он подзабыл за годы, проведенные в Элодриане, родной язык и теперь старался говорить на нем без ошибок. Впрочем, это было хорошо, я понимал каждое его слово. — Я всего лишь сын бедного йомена из Станфорда-ле-Хоуп. Если бы не добрый отец Осборн, наш викарий, который выучил меня грамоте, я бы сейчас пахал землю, растил овец и капусту и никогда бы не оказался в стране фейри. А как мне величать моего спасителя? Ведь это вы вызволили меня из страшного узилища, не так ли?

— Не я один.

— Я бесконечно вам признателен, сэр. И хотел бы узнать ваше имя.

— Ллэйрдганатх.

— Странное имя. Признаться, ваше лицо кажется мне знакомым. Где-то я вас видел.

— Это вряд ли. — Я едва не завопил: "Батя, хрен тебя забери, разуй глаза, это же я, твой Кирюша, которого ты почти тридцать лет не видел!".

Де Клерк заметил мое смятение.

— Что с вами? — спросил он.

— Ничего, — я попытался взять себя в руки. — Все хорошо. Как вы себя чувствуете, мастер?

— Уже лучше. Жар прошел и боли в груди стихли, но я очень слаб. Мое сердце надорвано. — Де Клерк виновато улыбнулся. — Даже не могу встать на ноги, сильно кружится голова.

— И ничего не ешь, — Вероника села на подлокотник кресла рядом с англичанином, обняла его за шею. — Это плохо. Надо кушать.

— Да, любовь моя, — с самым блаженным видом ответил бард. — Но я не хочу!

— Вы должны слушать Веронику, — заметил я.

— Конечно. Миледи Вероника — ангел Божий, и я благодарю Господа, что Он послал мне ее в самые трудные дни моей жизни. Без ее любви и заботы я был бы уже мертв.

— Тем более не стоит ее гневить. Вероника девушка очень принципиальная.

— Так вы знакомы? — Де Клерк был явно растерян.

— Совсем недолго, — я сделал Веронике знак помолчать. — Чтобы определить характер человека, мне не нужно много времени.

— О! — просиял де Клерк. — Леди Вероника рассказала мне, что вы целитель.

— Верно. И еще у меня есть ручная гаттьена.

— Удивительно! — Бард закашлялся, потом уставился на меня умоляющим взглядом. — Как же так получилось, что вы сдружились с гаттьеной?

Я рассказал. Всю историю моих приключений от знакомства с инквизитором Хавелинком и Ромбрандом Люстерхофом в Норте до того момента, как Уитанни сломала хребет гадине Лёцу и мы нашли в тюрьме тех, кого искали все это время. Умолчал я только о том, каким образом оказался в Элодриане. Мне нужно было выговориться, и потому рассказ у меня получился подробный и обстоятельный. Де Клерк был в восторге.

— Боже, какая чудесная история! — воскликнул он, всплеснув руками. — В другой раз я бы переложил ее на стихи, и получилась бы баллада не хуже, чем те, что слагают лучшие придворные поэты! Жаль, что я не смогу поведать вашу историю миру, сэр Ллэйрдганатх!

— Почему вы так думаете?

— Не знаю. Может, это болезнь лишила меня радости бытия. Когда-то я с восторгом и ожиданием смотрел в грядущее, теперь же нет. Мое время на исходе.

— Время на хорошее дело всегда найдется.

— Время — возможно. Но вот талант...Я часто задумывался над этим раньше, но теперь эти мысли не дают мне покоя. Мысли о совершенстве, которое недостижимо.

— Интересно. Что вы имеете в виду?

— Я прихожу к выводу, что слова не могут выразить всего великолепия этого мира, его удивительной гармонии и необыкновенности всего, что сотворено Господом. Всего того, что каждое мгновение видят мои глаза, слышат мои уши, ощущают мои пальцы. Красота, переданная в словах — лишь бледная тень красоты реальной, окружающей меня в образах, которых так много, и которые так волнуют меня. Прелесть белоснежного цветка, смоченного утренней росой, великолепие вековых деревьев у дороги, грандиозность весенней грозы, божественная грация женской походки — можно ли вообще выразить свои ощущения от них в словах? Мне кажется, нет. Даже слова, упорядоченные в стихотворные строки и подкрепленные самой чарующей музыкой, не в состоянии этого сделать. Всякий раз, когда я пытаюсь вложить в свои песни свои впечатления и чувства, я вижу, что мне не удается передать их в полной мере другим людям, заставить их пережить то, что пережил я сам. Или это я настолько бездарен, что не могу передать словами увиденное, услышанное и испытанное мной? Или же дело не во мне, и я тщетно пытаюсь идти по стопам глупца из притчи, который силился объяснить слепым от рождения, какого цвета небо? — Де Клерк с мольбой посмотрел на меня, и я буквально физически почувствовал его отчаяние. — Все чаще и чаще у меня появляется мысль бросить мое занятие. Удалиться в глухой угол, где никто не знает меня, и никогда не слышал обо мне, спрятать мою лютню в сундук, написанные мной стихи сжечь или выбросить в пропасть — и жить так, как живут тысячи людей. Просто, непритязательно, без ненужных фантазий. Обрабатывать землю, выращивать овощи и скот, доить коров, по субботам танцевать с девушками на деревенском майдане, а по воскресеньям посещать Божий храм и молиться о самых простых вещах — о дожде для посевов, о здоровье для близких, о мире для моей души и для моей страны. Навсегда оставить странствия, найти счастье и покой в семье, растить детей и надеяться на светлую безмятежную старость, в которой мне не будет грозить одиночество вечного бродяги. Я думаю о такой жизни и всякий раз ловлю себя на мысли, что не смогу так жить. Что-то отравлено во мне, что-то не так с моей душой, ибо поиск абсолютной красоты заставляет ее лишать меня покоя и гонит по свету — куда, зачем? Я даю себе слово больше не брать в руки инструмент, и нарушаю его, я клянусь перестать писать стихи — и кощунственно нарушаю данную клятву. Я, подобно неразумному ребенку, восторгаюсь тем, чему множество людей не придают значения и равнодушен к вещам, за которые многие готовы платить самую дорогую цену. Люди смотрят на меня как на юродивого, и я понимаю их.

Сегодня многое меняется. Наш мир становится все хуже и хуже. В своих странствиях я слышал одно и то же — рассказы о великом страхе, который живет в душах людей. Им не до красоты и любви. Они ждут испытаний и больше не верят в лучшее будущее. Я почувствовал это, когда пел им свои песни. Я видел их глаза в этот момент. И я понимал, что не сумел их заставить забыть о плохом и поверить в хорошее.

А это значит, что я плохой менестрель. У меня нет Дара. И если так, стоит ли дальше гневить Вечность?

Я не знаю. Никогда еще я не чувствовал такой неопределенности и такого уныния. Наверное, я старею. Мне ведь уже тридцать два года, сэр. В моем возрасте люди начинают задумываться о вечном.

— Полно вам, ваши годы... — и тут я подумал, что во времена де Клерка люди редко доживали до сорока лет. И еще заметил седину в волосах барда. Видимо, бедняга совсем пал духом. — У вас еще будет время сочинить свою лучшую балладу.

— Хотел бы я в это верить. Но что-то не так со мной, сэр. Или Предчувствие Беды овладело и мной так же, как и другими? Я не могу сказать наверняка. Лишь чувствую, что будущее готовит мне испытания, равных которым я еще не знал. Смогу ли я остаться самим собой в наползающих сумерках? Вопрос... И ответа на него у меня нет.

Бард помолчал, будто хотел услышать такой желанный для себя ответ от нас с Вероникой. Потом тяжело вздохнул.

— Мне кажется, что я иду вперед, но в итоге оказываюсь там, откуда начал свой путь, — продолжал он. — Мне мнится, что я достиг совершенства, но, в конечном счете, я всего лишь обманываю себя, пытаюсь придать тому, что делаю хоть какой-то смысл. А мир стал другим, и я понимаю это.

Я понимаю все, но иду дальше путем, который когда-то выбрал. Я не могу по-другому. Лишь надеюсь, что однажды все-таки найду ответы на вопросы, которые мучают меня сегодня. Найду те слова, которых мне сегодня так не хватает.

— Вы их уже нашли, — заметил я. — Не стоит принижать свои таланты.

— Нет-нет, я вижу, что все идет не так, совсем не так! Какое-то безумие владеет мной. В моей голове часто всплывают образы событий, которых не было в моей жизни. Чужие имена, чужие лица, странные места, где я будто бы бывал, где жил и которые — да простит меня Господь! — считал своей родиной. Я ведь сын крестьянина, но иногда в моих снах я прекрасно говорю по-французски, не хуже тех пленных шевалье, которых видел в Кентербери. Откуда это у меня? У меня никогда не было семьи, но порой я слышу детские голоса, которые называют меня "Папа!", и я понимаю, что они как-то связаны с тайной, которую я долгие годы пытаюсь разгадать. Что это, как не сумасшествие?

— Да, действительно странно (Ну не мог я рассказать де Клерку того, что узнал о нем от Тейо и Сестер!). Но это не безумие. Это чувствительность души художника, как мне кажется.

— Дай-то Бог. Теперь, когда в мою жизнь вошла леди Вероника, я бы хотел только одного — победить болезнь и остаток жизни прожить с моей милой в тихом прекрасном уголке Саратхана, в маленьком домике с садом, где будут расти цветы и звенеть детские голоса. — Де Клерк с обожанием посмотрел на мою бывшую помощницу. — А ты, единственная любовь моя, ты хочешь этого?

— Всей душой, — ответила Вероника с таким жаром, что я смутился и почувствовал себя в этой комнате лишним.

— Скажите мне, мастер Вильям, а вы бы не хотели вернуться в Англию? — спросил я.

— В Англию? — Мне показалось, что де Клерк вздрогнул всем телом. — В Англию? А почему я должен вернуться в Англию?

— Это ваша родина, как-никак. Вы англичанин. Нет ничего лучше возвращения домой после долгих странствий.

— Я бы охотно, но... Пресвятая Церковь отлучила меня.

— За что?

— За ересь, — де Клерк опустил взгляд. — За то, что я рассказывал о том, что видел здесь, в Элодриане.

— Но ведь можно и покаяться, — произнес я.

— Нет, — де Клерк мотнул головой. — Церковь не простит мне. Покаяние не спасет меня.

— Мать-Церковь милосердна. Она служит Господу, а Бог есть любовь. У нее всегда найдется слово утешения и поддержки для заблудшего сына.

Вероника посмотрела на меня с удивлением. Де Клерк судорожно сжал кулаки.

— Я когда-то бежал оттуда, — сказал он. — Тейо поведал мне, какая судьба меня ждет, и я испугался. Страх смерти помутил мой рассудок.

— Судьба иногда бывает слепа, но есть еще воля Божья. Блажен, кто следует ей.

— Вы говорите, как священник, — де Клерк посмотрел на меня почти с испугом.

— Я выслушал вас и подумал, что ваши мысли о собственном несовершенстве и пустоте вашей жизни вызваны недомоганием, усталостью и разлукой с домом. Вы слишком долго странствовали по Элодриану и оторвались от своих корней. Вам нужен покой, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. К тому же, вам пора подумать о собственной семье.

— Я уже признался леди Веронике в любви и просил ее стать моей женой, — заявил де Клерк, — и она согласилась.

Оба-на! Вот это был гром среди ясного неба. Нет, понятно, что это любовь, но чтобы так далеко все зашло...

— Душевно рад, — я просто не знал, куда себя девать, моя растерянность росла с каждой секундой. — Вы...эээ... прекрасная пара, и я желаю вам... эээ... счастья. Много-много!

— Ах, только бы мне победить болезнь! — Де Клерк молитвенно поднял руки к потолку. — Я молюсь об этом день и ночь.

— Пожалуй, я оставлю вас, — сказал я, вставая. — Желаю вам выздоровления, мастер, и до встречи. Леди Вероника, можно вас на два слова?

— Это правда? — спросил я шепотом, когда мы вышли из комнаты. — Насчет женитьбы?

— Да, Кирилл Сергеевич! — Вероника, казалось, вот-вот заплачет. — А вы против?

— Господи, причем здесь я? Не во мне дело. Ты мне очень дорога, я по-прежнему восхищаюсь тобой, но у меня есть любимая женщина. Столько лет не было, а тут появилась, и я... вобщем, я счастлив.

— Рада за вас, Кирилл Сергеевич. Не получилось у меня вас окрутить.

— Господи, кто о чем! И потом, дело не только в барде. Я подумал, что тебе нужно вернуться обратно. Домой, к маме.

— Домой? — Ее губы задрожали. — Кирилл Сергеевич, а как же Вильям? Я ведь люблю его!

— Все понимаю, солнышко, — я отвел ее подальше от двери в комнату, чтобы де Клерк не мог услышать наш разговор. — Однако не все так просто. Де Клерку нельзя оставаться в этом мире. Думаешь, почему я заговорил об Англии? Он обязательно должен вернуться в свое время, в Англию четырнадцатого века. Это даже не обсуждается.

— Но почему?

— Потому что... Его появление здесь разрушило кое-какие законы развития миров. Это точно, это факт. Я ведь тут пока по этой реальности путешествовал, все дело распутал. Де Клерк принес с собой в Элодриан беды нашего мира — войну, голод, чуму, порабощение. Это не его вина, так получилось. Если он останется здесь, Элодриан ждет верная гибель.

— Отправить его в Англию? А как же я, Кирилл Сергеевич?

— То-то и оно! — Я вцепился пальцами в бороду. — Я надеялся, что найду вас, и де Клерк отправится в Англию, а ты в Н-ск. И все будет хорошо. А у вас любовь. Что делать теперь, ума не приложу.

— А Вильяму нельзя в наше время? — с надеждой спросила Вероника.