Зарята бросился бежать, проваливаясь в снег, набирая его в свои катанки*. Хейдин побежал за ним, схватил мальчика за руку.
— Скорее! — закричал Зарята. -Там чужие.
— Ты что, очумел? — рассердился Хейдин. — Я за тобой бегать должен?
— Пап, там Липка!
— Знаю. Ратислав, пригляди за ним.
— Ты куда? — захныкал Зарята, которого Ратислав крепко ухватил за плечи. — Я с тобой!
— Не глупи, — Хейдин опустился на корточки перед Зарятой, обнял его, прижал к груди. — Я только пойду и посмотрю, что там такое. Может, чужих и нет вовсе. Может, приехали те, кого ты ждешь. Но сначала я должен проверить. Я ведь твой папка. Я должен тебя защищать. Так?
— Так, — согласился Зарята. — Только ты долго не ходи. Я буду о тебе беспокоиться.
— Не беспокойся. — Хейдин потрепал мальчика по щеке. — Ратислав за тобой присмотрит. Я быстро.
Оставив мальчиков, Хейдин направился к домам. Скоро он вышел из-за деревьев, и теперь дом Липки был прямо перед ним в каких-нибудь ста саженях. Улица была пустынна, только кое-где во дворах лаяли собаки. До ограды оставалось совсем немного, когда Хейдин увидел во дворе дома оседланных лошадей и рядом с ними какого-то невзрачного человечка, кормившего этих коней сеном. Еще один, коренастый и крепкий, бегал по двору за разбегающимися с испуганным кудахтаньем курами. Коренастый был вооружен; Хейдин заметил у него за поясом чекан. По лошадям было понятно, что незваные гости к знати не принадлежат, имущие люди не ездят на таких неказистых животинах. Это либо воины местного землевладельца, либо... Хейдин не хотел думать о нехорошем, но скверные мысли сами лезли ему в голову. Лошадей было семь, сколько было всадников — неизвестно. Поправив перевязь Блеска, Хейдин решительно направился к дому.
Когда-то Субар был ханом. Но потом он убил своего родственника, и род его изгнал. Субар не стал просить о снисхождении. Из всех своих коней он выбрал самого лучшего, взял отцовскую саблю и лук со стрелами и навсегда покинул родное кочевье. Когда он уезжал, все родственники вышли из кибиток и молча смотрели ему вслед. Это напоминало похороны, и Субар ощутил тогда, как ледяной холод вошел навсегда в его сердце.
Перед ним было много дорог, но он выбрал путь на запад, на Русь. От своих родичей Субар слышал еще в детстве о том, что русские ханы охотно берут к себе на службу половцев — искусных наездников и храбрых воинов. Пристав к торговому каравану, идущему из Биляра на Русь, Субар сначала оказался в городке Козельск, где прослужил полгода в дружине местного князя. Потом, выучив язык урусов, накопив денег и опыта, юноша отправился на север. Половцы в Козельске говорили ему, что нигде наемникам не платят больше, чем в Господине Великом Новгороде.
Новгород принял Субара. Как раз шла война между суздальским князем Юрием и князем Мстиславом, княжившим в то время в Новгороде. Головорезы были в цене. Субара заметили. Его храбрость и жестокость сделали ему имя, а высокое происхождение давало право стать не просто наемным воином, но княжеским дружинником. Тринадцать лет Субар служил Новгороду — служил верно, пока Яков Млын не отправил его с дозором в Чудов Бор с приказом проверить донос Жилы.
______________________________________________________
* Катанки — валенки
Субар имел еще и второй приказ — разведать, где монголы. Поэтому он отправился не утром, как было задумано раньше, а на закате, чтобы не терять времени. С собой он прихватил четырех воинов — смолянина Лариона, торка Анбала, своего соплеменника Узуна и Шуйцу, единственного новгородца в этой компании. Все четверо были опытные и проверенные воины, и Субар с тайной гордостью принял командование над маленьким отрядом.
Выезжая из Торжка, Субар увидел у ворот города чужеземцев. Старик и девушка на отличных лошадях ждали, когда стража разрешит им проехать в город. Старик был чем-то похож на половца, а вот девушка.... О, девушка была прекрасна. Субар думал о ней всю дорогу от Торжка до Лихославля, куда поехал разузнать новости о монголах. Но перед этим он разделил свой отряд.
— Вы, — приказал он Лариону, Анбалу и Шуйце, — возьмете этого человека, — и он показал на Афанасия Жилу, — и поедете в Кувшиново, где будете ждать нас с Узуном. Мы выполним приказ воеводы и присоединимся к вам послезавтра. Если этот смерд попытается сбежать, прикончите его.
— Я сбегать не собираюсь, — занудил Жила, перепуганный словами половца до дрожи в ногах, — я человек честный и Богом просветленный, ибо сказано в Писании: "Подвигом добрым подвизався на земли, восприял еси на небесах венец правды, егоже уготовал есть Господь всем любящим Его".
— Заткните ему рот! — велел Субар и отправился в Лихославль.
В городок он прибыл вечером. Лихославль был полон народу. Все дома были переполнены, люди ночевали прямо на улице у костров. От них Субар узнал новости, которые даже его, человека отважного, повергли в трепет. Монголы взяли Владимир и вырубили в городе и старого, и малого. Столица Владимирской Руси превращена в пепелище, на котором воют объевшиеся человечиной волки. Судьбу Владимира разделили Коломна, Углич, Торопец, Гороховец, Ростов, Муром, Юрьев-Польский, Москва, Суздаль, Переяславль и еще множество городов. Само Владимирское княжество больше не существует.
— А что же князь Юрий? — спрашивал Субар у сбегов. — Он где?
— Сказывают, убит в сражении на реке Сить. Кончилось время человеков, наступил Конец света, грядет Страшный суд!
— А монголы где?
— Идут лавой, — сказал ему какой-то человек с перевязанным лицом, одетый в драный закопченный полушубок явно с чужого плеча. — Их передовые разъезды уже под Тверью. Еще день-два, и они будут здесь.
— А ты сам откуда, человече?
— Из Дмитрова.
— Там монголы есть?
— Уже нет.
— Что значит "уже"?
— Дмитрова больше нет, вот и монголы оттуда ушли. Таких как я спаслось немного.... Погоди-ка, тебя не Субар ли зовут?
— Субар, — с подозрением ответил половец. — А ты кто таков? Откуда меня знаешь?
— Не узнаешь? — Человек снял с лица повязку, встал ближе к огню, чтобы Субар смог рассмотреть его лицо. — А я вот тебя хорошо помню.
— Лихоня! — ахнул половец. — Четырнадцать лет не виделись.
— Но ты мало изменился. Такой же сухопарый, чисто ястреб степной.
— Половцы народ долговечный. Мне уже за тридцать, а я все на коне. Пойдем — ка, угощу тебя медом. Узун, подержи коня...
В ближайшей корчме народу было столько, что не протолкаться. Люди пили, говорили только о войне и о монголах. При свете мазниц Субар сумел хорошо разглядеть своего бывшего товарища по козельской службе. Тимофей Лихоня в то время был десятником. Теперь же постаревший, изнуренный, оборванный Лихоня с жадностью пил скверный мед и рассказывал Субару о том, что видел.
— Их не остановишь, — говорил он. — Это не воины, черти какие-то. Нас у дмитровского воеводы Ставра было триста тридцать человек, и все бывалые бойцы, но куда нам против полчищ Батыгиных! Как монголы подошли к городу, от одного их запаха люди замертво падали. Не сдюжит Новгород, ой не сдюжит, коли полезут на него монголы!
— Что ж, Лихоня, помирать теперь будем?
— Если на бой с ними пойдем, то помирать, — зашептал Лихоня.— Бестолково поляжем все до единого. Все равно монголы получат то, что хотят.
— Наш воевода Торжка не сдаст, — сказал Субар. — Он воин отважный, дело свое знает. До последнего драться будет.
— А во Владимире что, трусы были? А в Рязани? А в Суздале? Говорю тебе, брат — против полчищ монгольских не выстоять. Сам дьявол их привел на Русь, чтобы семя хрестьянское пресеклось и вымерло.
— Я не христианин, — сказал Субар. — Но правда твоя, делать что-то надо. Что посоветуешь?
— Для себя я все решил. Буду пробираться на север, к Новгороду. А там к литовцам или латынянам наймусь. Они, чаю, тоже в Иисуса Христа веруют.
— Поехали со мной в Торжок. Воевода тебе место в дружине даст.
— Чтобы помереть на стенах, как мои товарищи в Дмитрове? Нет, Субар. Со смертью я уже встретился. Жить хочу.
— Ты один тут?
— Один. Был еще парнишка, со мной из Дмитрова шел, да сгинул куда-то. Еще меду!
— Пей на здоровье.... А что, говоришь, у латынян хорошо воинам платят?
— Скуповатые они, но за службу платят исправно. Встречался я во Владимире с одним мордвином-молодцом, так он полгода в Риге служил у крестоносцев кнехтом. Даже католичество принял. Потом, правда, признался, что когда его латинские попы крестили, он пальцы крестом держал.
— И что же, хорошо ему служилось?
— Сказывал, хорошо. Даже пиво каждый день давали.
— Может, и мне с тобой податься к латинянам?
— Тебе? — Лихоня с удивлением посмотрел на Субара. — Ты же мне предлагал в Торжок ехать.
— Предлагал, да передумал. Мне тоже жизнь еще не опротивела.
— Ах ты, черт! — Лихоня влил в себя остатки меда из ковша, уставился на половца. — Как был хитер степняк, так и остался.
— На дорогу нужны деньги, — заметил Субар.
— Храбрый всегда добудет денег. Смерды на что? У них завсегда можно что хочешь достать.
— Грабить?
— Так их, чай, все равно монголы до нитки обчистят. А так хоть мы, хрестьяне, попользуемся.
— Умен ты, Лихоня, — Субар пригубил мед. — Всегда умен был.
— У меня все в роду умные. Через то и жив до сих пор, что меня Бог осмомыслием* не обидел.
— Конь— то у тебя есть?
— Найдем. Коня без сбруи найти легко. А ездить айдаком** мне не привыкать.
Через час, когда время подходило к рассвету, Лихоня ждал половцев в версте от Лихославля в условленном месте. Кроме коня бывший дружинник где-то раздобыл топор на длинной рукояти. Субар не стал расспрашивать, где. Так они втроем и доехали до Кувшиново.
* Осмомыслие — ум
** айдаком — без седла и сбруи
В Кувшиново была только одна корчма, и люди Субара были там. Они были пьяны. После долгого, почти двухмесячного сидения в Торжке под боком у воеводы, новгородцы почувствовали себя свободными, и эта свобода обернулась попойкой. Субар вошел в корчму в тот момент, когда дружинники уже предлагали корчмарю свои тулупы в обмен на медовуху.
— Грех пианства зело велик есть, — вещал за столом Афанасий Жила, весь в меду и в кислой капусте, — покайтесь перед Господом, исповедуйте грех свой. Ибо сказано...
Смолянин Ларион сидел лицом к двери, поэтому первый увидел Субара и его спутников. Из всех четверых он был самый трезвый. Толкнув в бок клюющего носом Шуйцу, Ларион встал, приветствуя командира.
— Перепились, ишачьи дети! — Субар схватил за шиворот корчмаря, вырвал у него кухоль с медом.— Воды неси холодной, рассолу побольше!
— Ждали тебя с трепетом в душе, со смирением, — заговорил Жила, обращаясь не к Субару, а к столбу рядом с ним, — надоел нам плен нечестивый, вавилонский. Душа наша болит, во грехе коснея...
— Помолчи, человече, — Лихоня усадил Жилу на лавку. — Хороши воины, с такими в самый раз на монголов идти.
— Что узнал, Субар? — спросил Ларион, которому очень не понравилось выражение глаз половца.
— Что узнал? — Субар показал в хищной улыбке мелкие зубы. — Узнал, что вы распоясались, напились, как свиньи. А еще узнал, что монголы вот-вот будут здесь. Они уже под Тверью, Дмитров взяли, к Кашину идут. Что, хорошие вести я вам привез?
— Так надо в Торжок спешить, предупредить воеводу Радима! — воскликнул мигом протрезвевший Ларион.
— Не надо, — сказал Лихоня.
— Что ты сказал? — не понял смолянин.
— Мы не поедем в Торжок, — сказал Субар.
— Истинно, истинно говорю вам, — бубнил в столешницу Жила, — что всякий верующий в меня...верующий в меня.... Что там дальше, не помню. Бо пьян мерзопакостно, аки поганый язычник.
— Почему это мы не поедем в Торжок? — допытывался Ларион.
— Потому что я так решил! — отрезал Субар. — Мы поедем на север. Торжок все равно не выстоит. Хочешь жить, Ларион, едем с нами.
— Не, — Ларион покачал головой. — Я позора не хочу. Ты что, Субар? Баганы* в тебя вселились?
— Нет. Я в своем уме и даже не пьян. А ты, видать, не понял, что монголы идут.
— Мы же воины! — воскликнул Ларион. — Нас воевода послал, а мы.... Одумайся, Субар, не делай глупостей!
— Да что с ним говорить-то! — До сих пор дремавший Шуйца внезапно поднял голову, уставился на Субара, сжал кулаки. — Все это семя половецкое ложью да коварством дышит. Сейчас я с ним потолкую по-свойски!
Что случилось потом, не понял никто. И предотвратить не успел. В тусклом вонючем полумраке корчмы заметались тени, раздались ругательства и вопли. Шуйца с поднятыми кулаками бросился на Субара, но стоявший подле своего соплеменника молодой Узун подставил новгородцу подножку. Шуйца упал на стол, перевернув его. Правда, через секунду он уже был на ногах и кинулся на Узуна. Половец попытался ударить Шуйцу ножом, однако новгородец, обладавший медвежьей силой, заломил Узуну руку, и нож упал на пол. Ларион бросился к ножу, чтобы отбросить его от дерущихся, но не успел. Шуйца схватил нож первым и вогнал его Узуну в правое плечо по рукоять.
— Аааааааа! — завопил дурным голосом Субар и рубанул новгородца саблей наискосок, от ключицы до пупка. Шуйца еще несколько мгновений стоял, выпучив глаза и хватая ртом
* Баганы — злые духи
воздух, потом рухнул на лавку, забрызгав своей кровью Жилу.
В корчме стало тихо. Ларион переводил безумный взгляд с дергающегося тела Шуйцы на Жилу, шумно блевавшего прямо на стол. Субар, выйдя из столбняка, бросился к Узуну. Молодой половец сполз по столбу на пол; Субар подхватил его, попытался остановить кровь.
— Рудой* истечет, — с жестокой откровенностью сказал Лихоня помертвевшему Лариону. — А все он, мед проклятый. Все смертоубийство у нас на Руси — на пьяную-то голову...
— Молчи! — Субар дрожащими руками перевязывал рану Узуна, который от боли и страха почти лишился сознания, только стонал. — Рана неопасная, ничего не задето.
— Теперь хочешь не хочешь, придется ехать в Торжок, — сказал Ларион.
— Здесь найдем знахаря, — подал голос торчин Анбал, до сих пор молчавший.— Я с Субаром.
— Тьфу ты! — Ларион беспомощно смотрел то на половцев, то на Анбала, то на Лихоню. — В тати идти? На разбой? Так, что ли?
— А у нас теперь выбора нет, — сказал Лихоня. — Не хочешь с нами, так ступай себе с Богом. Никто тебя не держит.
— И пойду! — Ларион обвел всех тяжелым взглядом и, пошатываясь, вышел из корчмы. Анбал хотел было пойти за ним, но Лихоня остановил торчина.
— Пусть проваливает, — сказал он. — От такого все равно толку не будет.
— Он на нас донесет, — сказал Субар, вытирая рубахой убитого Шуйцы окровавленные руки.
— Пускай доносит. Тебе не все ли равно? Назад пути нет. Наша дорожка теперь от Торжка идет.
— Узуну нужен лекарь, — Субар показал на раненого.
— Хозяин! Меду покрепче! — крикнул Лихоня. — Сейчас рану медом зальем. Кровь, я вижу, ты остановил. А лекаря найдем; наверное, он тут есть.
— Ночь уже, — сказал Анбал, глянув в окошко корчмы. — Тело надо убрать.
— Вот и займись, — велел Лихоня. — Выволоки его за ограду и брось в сугроб. Утром найдут, пока разберутся, что да как, мы уже далеко будем.
