Скрепы нового мира (Анизотропное шоссе, Iii)

Обратно в реальность я выплывал медленно. Немудрящая обстановка каюты проступала из серой хмари буквально пиксел за пикселом, начиная с яркого пятна окна и заканчивая роскошной паутиной на грязном потолке. Но даже после обретения четкости мир не прекратил неторопливую раскачку. Пытаясь привести вестибулярный аппарат в порядок, я осторожно пошевелил ногами, затем попытался приподняться на локте, но рука подвернулась и я едва не скатился с койки. Хотел выругаться, но вместо слов смог выдавить невнятный сип:

— С-с-с-сьорт!

— Лешенька! — шею обвили знакомые ласковые руки, торопливые поцелуи прошлись по губам, щекам, глазам. — Очнулся! Живой! — Mister Branson! Richard! — Саша зачем-то перешла на английский. — Alex came to his senses!

— Awesome! — послышалось откуда-то из-за переборки. — It's the best news of the day! Wait a moment, I'm already coming to you!

— П-п-пить, — попросил я, кое-как проворачивая непослушный язык.

— Сейчас!

У моего рта мгновенно материализовалась огромная жестяная кружка, в нос шибанул густой запах куриного бульона.

— Пей, пей, свежий, часа не прошло как отварила, — голос Саши то и дело прерывался подозрительными всхлипами. — Весь пей, еще приготовлю!

— Ну что ты, не плачь! — я зарыл непослушные пальцы в волосы жены. — Свалился в обморок с недосыпа, подумаешь, эка невидаль!

В каюту после короткого стука ворвался уже виденный мной господин с бакенбардами, судя по всему, тот самый Ричард. Шмякнул на стол звякнувший металлом саквояж, водрузил на нос вытащенное из жилетного кармана пенсне, и только после этого поздоровался:

— I'm glad to see you alive, you're a lucky guy.

— Nice to see you too, — машинально ответил я, и сразу переключился на самое важное: — Did we leave that fucking country?

— Неделя минула! — вмешалась Саша по-английски, очевидно, Ричард русского не понимал вообще. — Утром вошли в Красное море.

— Так вот почему меня так трясет и качает, — наконец-то сориентировался я. — И стук машины слышен, и плеск, как я сразу внимания не обратил?!

— Сегодня ветер, не сильный, зато в борт.

— Красное море, значит? Кораллы... рыбки... оллклюзив, — невольно улыбнулся я воспоминаниям детства. — Как там моя рана?

— Она загноилась, — подозрительно серьезно ответил Ричард. — Пришлось чистить. Вы нас здорово напугали!

— Извините, не хотел, — пошутил я, но, поймав укоризненный взгляд Саши, сразу поправился: — Спасибо вам, доктор!

— Не за что, — небрежно отмахнулся тот. — Я ведь не настоящий доктор, я всего лишь зубной врач. Бор-машина, клещи, несколько зажимов — вот все, с чем я умею работать...

— Вы лучший доктор в мире, — пылко прервала его Саша. — Вы спасли Алекса!

— Право, не стоит преувеличивать мои заслуги, — смутился Ричард. — Вы сами бы справились, я видел, вы уверенно работаете с бинтом и скальпелем.

— Простите, — физиология настойчиво звала меня прогуляться. — Можно мне встать?

— Вреда не будет, только будьте очень осторожны, — включил строгий врачебный голос Ричард. — Мы с Александрой поможем.

Первые шаги дались мне тяжело. Однако уже ближе к вечеру я сносно передвигался без посторонней помощи. Лучшим лекарством стал соленый запах моря и вид далеких рыжих скал... все как когда-то, в далеком 21-ом веке. Пляжный бар Шарм-Эль-Шейха, первый в жизни алкогольный коктейль под присмотром родителей, и огромный телевизор, на котором две вмазанные девчонки с криками "нас не догонят" несутся по снежной дороге верхом на безумном, горящем грузовике. Знать бы где оно сейчас, мое далекое беззаботное будущее...

Про настоящее куда важнее знать иное — Саша не оплошала, вовремя, к тому же до безобразия дешево, подкупила портового клерка. Печать в паспорте есть, а вот записи в канцелярской книге нет. Если мы не наделаем глупостей — никакие чекисты никогда нас не вычислят. Удача по-прежнему с нами. Даже излишне болтливых пассажиров, и тех на борту трампа не оказалось, если не считать Ричарда и его молодой жены, красавицы-персиянки. Поэтому самым страшным нашим врагом стала жара и скука. Целыми днями мы сидели у борта в раскладных брезентовых креслах, в тени растянутого поверх кают и палубы тента, потягивали кислое, безжалостно разбавленное водой вино, жевали лепешки, фрукты, жилистую курятину, и конечно, болтали обо всем на свете.

Свои историю наш доктор не скрывал: в двадцать пять лет он поссорился с родителями и не придумал ничего лучше, как совместить полезное с приятным — смыться из дома на повышение квалификации среди лучших в мире немецких врачей. В Европу он заявился как раз в четырнадцатом, к началу Великой войны. Водоворот событий закружил, завертел Ричарда по городам и континентам — от Мадрида и Кейптауна до Мельбурна и Сингапура. Вот только в отличии от описанных Булгаковым в "Беге" недовзрослых имперских интеллигентов и генералов, ему не приходило в голову долгими тропическими ночами вздыхать о "родных спрингфилдовских березках".

Хороший зубной врач нужен всем, всегда и везде; Ричард не бедствовал нигде. Миллионов не заработал, однако приличный капитал скопил. Сумму он не озвучил, но как-то обмолвился: "хватит и нам с женой на сытую старость, и детей в люди вывести".

В ответ мне пришлось выложить выдуманную, то есть официальную историю. А чтобы Ричард не сильно интересовался далеким прошлым, я нажимал на описание зубоврачебной бормашины, "придуманной" инженерами нашего Электрозавода специально для вождей мирового пролетариата. Благо, принцип работы обычного для 21-го века турбинного наконечника

* * *

мне, как всякому любознательному подростку, объяснили при лечении первого же кариеса. Приемы же работы и обстановка стоматологического кабинета врезались в память без дополнительной помощи.

Ричард выпытывал у меня подробности несколько дней, до самого Суэца. Я не отказывал, напротив, выдавал идеи и рисунки с энтузиазмом, точно так же, как недавно, в Москве, помогал Сергею Королеву. Ведь хорошие зубы нужны человечеству ничуть не меньше, чем ракеты.

Доброе дело не осталось безнаказанным. В порту греческих Салоник, перед финишным рывком в Константинополь, наш трамп на целый день встал к причалу по своим каботажным делам. Пока команда развлекалась такелажными работами, а кок закупал свежие продукты, Ричард успел добраться до остановившегося неподалеку советского парохода и закупить у капитана огромную кипу газет. У нас с Сашей случился праздник — прошлые три недели пролетели без единой новости из СССР. Это не учитывая того, что весь месяц перед отъездом, разрываясь между работой, доведением до ума изобретений и оформлением паспортов, я физически не успевал следить за прессой.

Развлечения хватило до самых Дарданелл. Нельзя сказать, что в страницах большевистских изданий появились какие-то свежие идеи, скорее наоборот — прошло серьезное углубление наметившегося ранее тренда. Редакторы и цензоры настойчиво и аккуратно гнали из медийного поля всякую политику. Центральные полосы посвящались исключительно достижениям народного хозяйства.

Не без лукавства, как водится. Крестьян, как класс, предпочитали просто не замечать. Вместо них о модных подсобных птичниках отчитывались московские гиганты индустрии. Питерские пролетарии строили коровники, а харьковские — свинарники. Донецкие шахтеры и металлурги напирали на выращивание кукурузы по новейшим заокеанским технологиям. Судя по бодрому тону и оптимизму, изголодавшийся народные массы встречали новую политику партии с неподдельным восторгом.

В итоге, из всех газет я сумел выжать только одну новую стратегическую программу с кодовым названием "Жилье-1935". Лозунг к ней прилагался простейший: "Каждой семье — отдельную комнату". К вопросу конструкции человейников большевики подошли крайне просто, вернее сказать, индустриально. "Истинным хозяевам" огромной страны предлагался один-единственный тип дома, точнее — комплекс из трех фанерно-каркасно-керамзитных двухэтажных домов, соединенных посередине крытыми галереями. Крайние здания отводились под сто шестьдесят больших жилых комнат, центральное — под столовую, кухню, котельную, туалеты, душевые, прачечную, детский сад и прочие ясли.

Эдакая суперкоммуналка. Большой шаг назад и в сторону от нормального городского жилья, с другой стороны, по сравнению с деревенской избой, комфортабельный рай.

Представить, каково жить в подобной суперобщаге, я не успел.

— Посмотри! — вдруг подсунула мне разворот "Литературки" Александра.

Голос ее подозрительно дрожал, поэтому я сначала отставил на палубу стакан с вином, и лишь затем взял в руки газету.

— Ба! Да это фото нашего Электрозавода, — обрадовался я знакомому фасаду на фотографии. — Никак собрали рекордный урожай картошки?

— Ты читай!

— "Герои среди нас"... — начал я с заголовка. — Нет, не про картошку, больше смахивает на перевыполнение квартального плана.

— Ниже, — снова поторопила меня супруга.

— "Мне довелось хорошо знать Алексея"... — выхватил я фразу из первого абзаца. — "Он всегда вел своих товарищей вперед, к новым трудовым свершениям и победам. Он никогда не останавливался перед трудностями, как и положено настоящему коммунисту". — Что?! Откуда там моя фамилия?! Они там что, все дружно рыковкой ужрались?!

— Еще ниже!

— "Оказал неоценимую помощь в изобретении нового сорта трансформаторной стали, который назван "Алексий" в честь его имени, согласно единогласному решению трудового коллектива"... — выхватил я следующее предложение из текста. — "Был очень скромным, мы и подумать не могли, что по ночам он пишет роман о светлом коммунистическом будущем"... "очень удивились, когда узнали о решении Алексея уехать с женой за границу, но все стало ясно, когда мы узнали о его секретном правительственном задании"...

— Кокаин. Лучший в мире, колумбийский. От Пабло Эскобара.

Александра бесцеремонна перевернула газету и ткнула в фото на обороте:

— Тебе он никого не напоминает?

— Красный уголок, наш, цеховой... а вот бюста там не было. Погоди!

— Да-да. Твое лицо, не сомневайся.

— Бл...ть!

— Поздравляю, — ехидно хмыкнула Саша. — Тебя, кстати, наградили. Орденом Красной Звезды. Посмертно.

— Посмертно? За что?!

— За героизм, проявленный в ходе выполнении задания коммунистической партии. Иначе у нас не бывает.

— When I am dead, I hope it may be said: "His sins were scarlet, But his books were read",

* * *

* — продекламировал я заученную еще в камере Шпалерки благоглупость.

— Доктора не позвать? — вкрадчиво поинтересовалась в ответ Саша.

— Доктора не надо, а вот его дьявольская бормотуха нам явно не помешает.

— Ром у него в заначке, когда тебя резал, мне на два пальца налил. Хороший, барбадосский, сладкий такой.

— Попроси стаканчик? Побольше... пожалуйста!

В моих словах было больше шутки, чем реального желания нажраться, однако Саша приняла просьбу на полном серьезе. Отправилась в каюту к дрыхнувшему после обеда Ричарду, и скоро вернулась с початой бутылкой. А ближе к ночи, с помощью ричардовского giggle juice, буйной фантазии и разбросанных по тексту газетной статьи намеков, мы восстановили "полную картину" наказания невиновных и награждения непричастных.

Пока я высунувши язык бегал с оформлением загранпаспорта, Бабель таки издал отредактированного мной Хайнлайна. Свежеотпечатанная книга незамедлительно, через Кольцова, попала кому-то из кремлевских небожителей. Скорее всего к Бухарину, но нельзя исключать Рыкова или самого Сырцова. Главное, текст вождю... понравился! Так сильно понравился, что с олимпа Политбюро покатился категорический императив: автора во что бы то ни стало найти и наградить.

Из-за такой накладки остается только гадать, по какой причине за нами установили слежку на Октябрьском вокзале. Виноват ли в этом донос злодея-профорга, как я полагал ранее? Или у дуболомов из ГПУ не хватило интеллекта выделить из начальственного окрика "найти и наградить" последнее, а не первое слово? А может, боевики тегеранской резидентуры собирались всего лишь предложить мне вернуться в СССР — как уважаемому и популярному писателю? Хотя в последнее поверить совершенно невозможно: клетка нас ждала в любом случае. Стальная или золотая — неважно, тщательная проверка прошлого неизбежно закончилась бы расстрельным подвалом.

Успешный побег субъектов поиска из Тегерана поставил органы в совершенно идиотское положение. Автор так понравившейся вождю партии книги, как принято писать в советских газетах, "раскрыл свое гнилое нутро". Оказался контриком с поддельными документами, жестоким убийцей, и самое страшное: ренегатом, с потрохами продавшимся лживой западной демократии. Впору честно доложить "обнаруженные следствием факты"... да вот беда, настолько смелых чекистов попросту не нашлось. Зато товарищам достало фантазии на фабрикацию фейка. Меня задним числом зачислили в аппарат ГПУ, отправили на сказочное персидское спецзадание, и обрели великий подвиг, по результату — представили к правительственной награде. Для особой пикантности и достоверности выбили из актива Электрозавода признание трудовых заслуг. Причем выданная мне партийная рекомендация оказалась для фальсификаторов настоящим джек-потом.

Заграничной же агентуре спустили указание: любой ценой найти и уничтожить преступника с документами погибшего пролетарского писателя.

Мертвый герой удобнее живого.

Мы не станем разочаровывать комбинаторов. Умереть на бумаге — совсем не страшно.

\*Mohammerah, сейчас — Khorramshahr, Хорремшехр — город и порт на юго-западе Ирана. Самолеты Junkers Luftverkehr Persien летали туда "по требованию".\

\**Штурвал в данном "Юнкерсе" всего один, но никто не мешает пилотам для отдыха меняться местами прямо в полете.\

\

Трансиранская железная дорога была достроена только в 1939 году.\

\

Первая стоматологическая бормашина с турбинным наконечником появилась в серии в 1957 году.\

\

*"Завещание писателя" Хилэра Бэллока, 1925 год.\

8. Капитал не по Марксу, или торговля справа налево.

Берлин, осень 1931 — весна 1932 (год и три месяца с р.н.м.)

Дородная тетка, за которой я стоял в очереди добрую четверть часа, наконец-то получила корреспонденцию и убрала свой затянутый в букле круп от древнего, затертого до блеска перила стойки.

— Bitte! — то ли поторопил, то ли поприветствовал меня усталый конторщик.

— Guten Tag, — я поспешно протянул ему аусвайс — серую, сложенную вдвое бумагу с фотографией и многочисленными идиотскими печатями.

Конторщик ткнул испачканным в чернилах ногтем в фамилию, подтянул уползшие к локтям нарукавники и направился к занимающей всю стену картотеке. Будет минут пять шариться по ящикам, а если письма до востребования для меня существуют — пойдет за ними куда-то за дверь, надо понимать, на склад.

Откроет шкаф со старым скелетом.

Два года, целых два года, а в памяти — как вчера. Прощальная ночь в Киле, сбитые в страсти простыни, жаркий шепот Марты: "я буду каждый день писать тебе". Мой лукавое, скрепленное объятиями и поцелуями согласие: "как доберусь до почты, тотчас отвечу".