— Кто такие? — грозно крикнул подошедший сотник, когда всадники почти доскакали до будущих укреплений.
— Не признал, Василий Лукич? — отозвался усталым голосом старший из прибывших.
Стрелецкий сотник изумленно вгляделся в его запыленное лицо и, узнав, тут же стащил с головы шапку и низко поклонился:
— Мудрено тебя признать, господин стольник. Можно подумать, за тобой черти гнались.
— Они самые, — усмехнулся в ответ Михальский. — Государь здесь?
— Здесь, Корнилий Юрьевич.
— Так я проеду?
— Ты уж не серчай, господин стольник, только я сначала упрежу, что ты едешь. Все же время военное, сам понимаешь.
— Упреди-упреди, — не стал перечить царский телохранитель, — только дайте водицы испить. Нет мочи терпеть.
Пока стрельцы поили неведомо откуда взявшихся всадников, к острожку прискакал жилец с требованием Михальскому немедля предстать пред светлы царские очи. Людей его пустить внутрь и накормить с дороги, а стрельцам продолжать заниматься своим делом. Корнилий тут же с легкостью вскочил в седло, как будто и не провел в нем бог знает сколько времени, но прежде чем двинуться в царскую ставку, обернулся и коротко приказал невысокому юноше, одетому на польский манер:
— Янек, ступай за мной.
Измученный предыдущим переходом парень тяжело поднялся, но, не посмев перечить, с трудом залез на свою смирную кобылку и потрусил вслед за грозным паном Михальским.
Стрельцы, проводив их взглядом, опять отложили оружие и взялись за работу. Только чернобородый Семен, зло усмехнувшись, пробурчал:
— Ишь как сотник перед ним согнулся, будто его придавило чем.
— Молчал бы ты, пока на нас всех беды не накликал, — одернул его кто-то из товарищей.
Тот хотел было добавить по адресу сотника еще что-то уничижительное, но видя недобрые взгляды остальных, заткнулся и с новыми силами принялся за работу.
Когда пришла весть о том что Корнилий наконец-таки вернулся, я был в своем шатре и разбирал одно крайне неприятное дело. Началось все с того, что сегодня утром сын Пожарского Петр, что называется, "ударил челом" на московского дворянина Колтовского. Оный дворянин был недавно назначен вторым воеводой в Можайск, под начало князя Пожарского, но прибыв на место службы, принялся всячески манкировать своими обязанностями. Иными словами, затеял любимую игру московской знати под названием "местничество". Что на него нашло, я, честно говоря, не постигаю. Роду он был нельзя сказать чтобы очень уж знатного. Чин тоже совсем невелик, а вот поди же!.. "Николи не бывало, чтобы Колтовские под Пожарскими ходили!" — и все тут!
В принципе, может, оно и так, но князь Дмитрий Михайлович, за многие свои заслуги перед отечеством, был из стольников пожалован прямо в бояре. А это привилегия только самых знатных родов в Русском царстве. Колтовские же, при самом удачном развитии карьеры, могли претендовать самое большее на чин окольничего к старости, и то если уж совсем повезет. Так что местничество в данном случае выглядело, мягко говоря, совершенно неуместным. Что самое интересное — сам Иван Колтовский был участником второго ополчения, которым и руководил князь Пожарский. Служил он ревностно и честно, был неоднократно ранен, за что и пожалован впоследствии, и... вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Кстати говоря, сам Дмитрий Михайлович и не думал жаловаться на своего второго воеводу, очевидно, надеясь, что старый соратник образумится. А вот Петька, узнав о подобном отношении к отцу, возмутился и "ударил челом". Хочешь не хочешь — пришлось собирать совет, выслушивать обе стороны, думать, как разрешить конфликт с наименьшими потерями. С одной стороны, очень хотелось почтить неразумного дворянина "высокими хоромами с перекладиной", сиречь виселицей. Все-таки затевать смуту при приближении врага — это даже хуже измены: это глупость! С другой — по той же самой причине не хотелось доводить дело до крайности. Накажешь такого паче меры, а у него друзья, родня... того и гляди, обидятся и еще большую глупость учинят. Но ведь и спускать никак нельзя! В общем, куда ни кинь, везде клин. Так что известие о прибытии Михальского было как нельзя кстати, ибо давало небольшую отсрочку перед принятием решения.
— Вот что, болезные, — заявил я собравшимся, — ступайте покуда, не до вас сейчас! Но далеко не расходитесь, мало ли...
Едва Колтовский и представлявший интересы расхворавшегося отца Петр Пожарский вышли, в шатер зашел мой верный Корнилий в сопровождении какого-то нескладного парнишки в скромном кунтуше.
— Где ты пропадал столько времени, чертяка? — обрадованно поприветствовал я своего бывшего телохранителя. — Я уж и забыл, как ты выглядишь!
— И вам многие лета, государь; вот я и вернулся.
— Вести-то хоть добрые принес?
— Увы, те вести, с которыми к вам отправился Мелентий, и без того были не хороши...
— Мелентия чуть не убили под Москвой, — перебил я его. — Он всего несколько дней как пришел в себя.
— Проклятье! Но кто осмелился на подобное злодеяние?
— Судя по его словам, Телятевский.
— Но злодея схватили?
— Да где там... как сквозь землю провалился, подлец! Однако сейчас мне не до него. Итак, у Владислава перед выходом было около двадцати пяти тысяч войска. Сколько-то он оставил у Смоленска, так что, полагаю, наши силы будут почти равны. У него преимущество в кавалерии, у меня — в пехоте и артиллерии, кроме того, у нас есть укрепления. При таком раскладе я бы сказал, что шансы у нас неплохие.
— Все гораздо хуже, ваше величество, — печально покачал головой Корнилий.
— Что ты имеешь в виду?
— На соединение с королевичем идет Сагайдачный.
— Что?! Не может быть!
— К сожалению, это правда. И у него почти двадцать тысяч запорожцев.
— Проклятье!
— Вам не надо было идти навстречу полякам. Следовало дождаться их у стен Москвы и обороняться там.
— Чтобы меня там в спину подстрелили?.. — прохрипел я в ответ. — Нет уж, будем драться здесь!
— О чем вы? — насторожился Корнилий.
— Потом у Никиты спросишь, — отмахнулся я. — Ты мне вот что скажи, далеко ли от нас запорожцы?
— Да кто же их знает, проклятых. Если на засечной линии не застрянут, то через неделю будут.
— Через неделю?
— На самом деле я думаю, что так быстро им не пробиться, однако следует учитывать и такой вариант.
— А Владислав должен подойти через два дня...
— Скорее, что через три, их очень задерживает обоз. Но возможно, что королевич задерживается нарочно, чтобы подойти одновременно с казаками.
— Похоже, что немного времени у нас есть...
— Я знаю, о чем вы думаете, государь, но с Владиславом идет гетман Ходкевич. Он опытный и осторожный военачальник и вряд ли допустит какую-нибудь оплошность.
— Как знать, как знать... — задумчиво протянул я, — кстати, а что это за молодой человек?
— О, позвольте рекомендовать вам, ваше величество. Мой новый друг пан Ян Корбут!
— И где же ты его выкопал?
— Молодой человек совершенно добровольно изъявил желание поступить ко мне на службу.
— Вот как?
— Его милость пан Михальский говорит неправду, — обиженным тоном заговорил паренек, — он обманом заманил меня в западню и взял в плен.
— Да ты растешь, дружище, — засмеялся я, — вон каких сановных людей в плен захватываешь!
— Это ваше величество еще не знает, кому прежде служил Янек, а то бы вы не смеялись над своим верным слугой.
— Да что ты говоришь, и у кого же служил сей витязь?
— У пана Карнковского!
— Постой-постой, у того самого?
— Именно, но этот славный малый служил не только ему, а еще и...
— Только не говори, что панне Агнешке!
— Да, ей, но не это самое главное! Наша общая знакомая по-прежнему очаровательна, и ее сети все так же не пустуют!
— И кто же угодил в них на сей раз?
— Ну, один из этих бедолаг сейчас перед вами!
— Зачем вы смеетесь над бедным сиротой? — едва не заплакал Корбут. — Уж если судьба оказалась ко мне злой мачехой, так зачем еще и насмехаться?
— О господи... — только и смог сказать я.
— Ваше величество, — обернулся ко мне Янек, — про вас говорят, что вы воплощение рыцарства, хоть и не в обиду вам будет сказано, еретик. Зачем вы мучаете меня? Я не богат и родни у меня нет, так что выкуп заплатить будет некому. Пан Карнковский прогнал меня со службы, и все что у меня осталось, так это жизнь, да мое чувство к прекрасной панне Агнешке, хоть она и отвергла его. Если вам будет угодно, велите меня повесить, но только прикажите не говорить о панне худо в моем присутствии.
— Эти слова делают вам честь, молодой человек! — громко сказал ему я и, обернувшись к Корнилию, тихонько спросил: — Ты зачем этого клоуна притащил? Меня сейчас стошнит от его выспренности!
— Как, разве вы не хотите узнать, кто стал самым большим уловом вашей старой знакомой? — так же тихо ответил Михальский.
— Ну и кто же этот счастливчик?
— Королевич Владислав!
— Да иди ты!..
— И более того, она сейчас находится при нем. Днем скрывает свой пол в мужском наряде, а ночью...
— Однако!
Польско-литовская армия неотвратимо накатывалась на земли своего старинного врага. Не раз и не два московитские орды тревожили пределы шляхетской республики, но пробил час мщения! Осталось последнее усилие, чтобы дикая и заносчивая варварская страна окончательно склонила свою шею перед европейской цивилизацией, олицетворением которой, несомненно, была Речь Посполитая — идеальное государство, поставившее права своих граждан выше тирании монархов и свято следовавшая этим принципам на протяжении своей истории. Образованным и культурным шляхтичам самим Провидением было уготовано стать господами для варваров-московитов, чтобы принести им свет истинной веры и настоящую европейскую культуру вместо темной азиатчины.
Именно так рассуждали многие участники похода, от крупных магнатов, ведущих в поход собственные полки, до нищих шляхтичей, снарядившихся на последние деньги, взятые в долг у ростовщиков под залог давно разоренных маетков. А чтобы ревность к правому делу не угасала в сердцах храбрых воинов, королевский капеллан пан Калиновский всякий раз, служа мессу, произносил горячие проповеди к своей воинствующей пастве. Выслушав напутствия ксендза, ясновельможные паны отправлялись к себе, чтобы выпить за правое дело по доброму кубку вина и предаться сладостным мечтам о том, как будут нести свет просвещения схизматикам. По утрам же, наскоро опохмелившись, славные воины садились на коней и, прикрикнув на собиравших хозяйское добро холопов, чтобы ничего не потеряли, отправлялись дальше.
Наблюдавший за ними королевич Владислав был неизменно любезен и приветлив, однако идти предпочитал с более дисциплинированными войсками. Стойкой немецкой и венгерской пехотой, валашскими, казачьими[48] и рейтарскими хоругвями и конечно же гордостью армии Речи Посполитой — крылатыми гусарами. При взгляде на проходящие войска в сердце старшего сына короля Сигизмунда просыпалась гордость. С такой армией он непременно разобьет этого выскочку — герцога Иоганна Альбрехта, и отберет у того принадлежащий ему по праву трон. А вот тогда... впрочем, что будет "тогда", королевич пока не думал. Ну или почти не думал. Все-таки Московское царство — большое и богатое государство, и если его присоединить к Речи Посполитой, то получившаяся держава будет превосходить по своей мощи все окрестные страны. К тому же русские хоть и дики, тут королевич был вполне согласен с Калиновским, но нельзя сказать, чтобы у них не было совсем никаких достоинств. Например, они послушны воле своих царей. И если за спиной Владислава, когда он станет королем, будут неисчислимые московитские орды, то магнатам будет не так легко перечить его воле, как они делают это сейчас по отношению к его отцу. Впрочем, это дело будущего, а сейчас молодой человек учился искусству управления войсками у старого и опытного гетмана Ходкевича, стараясь не возбуждать в своих будущих подданных подозрений на свой счет.
— Какое прекрасное зрелище, ваше высочество, — отвлек его от размышлений голос панны Агнешки.
— Вы совершенно правы, дорогая моя, — обернулся он к ней и тут же зажмурился, сделав вид, что ослеплен ее красотой. — Боже, как вы прелестны!
Переодетая в мужское платье девушка выглядела и впрямь весьма импозантно. Отороченная лисьим мехом шапочка красиво обрамляла белизну лица прекрасной панны, стянутый кушаком нарядный кунтуш подчеркивал тонкость стана, а с какой грацией она сидела в седле!.. Нет, положительно панна Карнковская выглядела совершеннейшей амазонкой. Эдакой Ипполитой, вышедшей на тропу войны.
Комплимент от возлюбленного был принят с благосклонностью, и Агнешка, легонько тронув поводья, подъехала к нему. В отличие от отца, при всяком удобном случае намекавшем королевичу, на какие жертвы пошла его дочь ради Владислава, сама она никогда не жаловалась на тяготы и неудобства похода. Напротив, панна неизменно пребывала в хорошем расположении духа и старалась всячески ободрить Владислава, если что-то шло не так. Если же вокруг него были люди, то она умела делаться незаметной, совершенно не привлекая к себе внимания. Принц был всем для нее: воздухом, которым она дышала, водой, которую она пила, пищей, которая давала ей сил. Двусмысленность положения нимало ее не смущала. Какое ей дело до людской молвы? Главное, что он был рядом и любил ее, а остальное не важно! Королевич улыбался — и сердце девушки наполнялось радостью, а хмурился — печалью.
— Ваше высочество, — почтительно обратился к Владиславу только что подъехавший Казановский, — наши разведчики наткнулись на вражеские следы. Пан Кишка уверен, что эта та самая банда, которая не давала нам покоя в последнее время.
— Вот как? — обрадованно воскликнул тот. — Было бы недурно изловить этих разбойников.
— Тогда поскачем к ним.
— С восторгом!
— А это не опасно? — забеспокоилась, глядя на загоревшегося этой идеей принца, Агнешка.
— На войне все опасно, — немного рисуясь, отвечал ей пан Адам, — но с нами надежный эскорт, и мы можем ничего не опасаться. Впрочем, если вам страшно, вы можете оставаться здесь.
— Вот еще! — вспыхнула девушка. — Разумеется, я отправлюсь с вами!
— Ого, милочка, а вы не забыли, что ваше время — по ночам? — осторожно шепнул ей фаворит принца, убедившись, что их никто не услышит.
— Не сомневаюсь, пан Адам, вы уверены, что справились бы с этими обязанностями не хуже меня, — не осталась в долгу панна Карнковская.
— Хо-хо! У мягких лапок кошечки оказались коготки? Все же поберегите их, прекрасная панна. Не забывайте, это я познакомил вас с его высочеством, но при надобности могу так же легко развести.
— Что вы сказали?..
— Я сказал, чтобы вы не путались под ногами. Война — мужское занятие!
— Это, несомненно, так, а вы здесь при чем? — с очаровательной улыбкой шепнула ему Агнешка и, дав шенкеля своей кобылке, поскакала вслед за принцем.
Как оказалось, жолнежи пана Кишки, многие из которых начинали служить еще у покойного Лисовского, и впрямь выследили в лесу вражеский отряд. Застать врага врасплох, впрочем, не получилось, и встревоженные чем-то московиты, вскочив на коней, попытались удрать. Поляки и литвины с гиканьем и свистом бросились за ними в погоню. Королевич хотел было присоединиться к преследователям, но неизвестно откуда взявшийся Ходкевич преградил ему дорогу.
