Комета. Карелия (2 книга)

— Это сколько ж ты девонька не ела ничего? — чуть отодвинув ложку участливо интересуется медичка, но у меня в голове все шпионские страсти, мания преследования, говорите? Я держу взглядом желанную ложку, но отвечать боюсь... Медики — они такие хитрые, я только губы раскрою и она мне сразу в рот ложку затолкает и выплюнуть не даст, да я сама никогда в жизни кашу такую вкусную не выплюну! Молчу... У меня приказ Соседа, а он умный, что после голода нужно есть начинать очень медленно и потихоньку иначе желудок и прочие кишки лечить замаешься! Так, что кашу мне нельзя! А если эта мне её даёт, значит она — враг и верить ей нельзя! Господи! Как же вкусно каша пахнет!!! Во рту слюны набежало, только успеваю сглатывать...

— Ты не бойся меня! Я тебе кашку специально на голой воде совсем жиденько сварила, а масло только для запаха кинула... Нешто я не знаю как голодащих откармливать?... Тебе сейчас надо больше пить, чем есть... Надо ж желудок твой расправить... Может чая морковного пока попьёшь, он жидкий совсем и без сахара даже...?

Я пытаюсь кивнуть, сил говорить нет совсем... Она улавливает движение и убирает ложку в тарелку. ОНА МОЮ КАШУ УБРАЛА! Вот вражина! Кашу ХОЧУ!!! От злости и расстройства чувствую как по щекам потекло мокрое... Но мне в губы уже тыкается кружка с тёплым... М-м-м-м... Не знаю, что это, но такого вкусного я никогда не пила... Только у меня эту вкуснятину после нескольких глотков забрали... Вот ведь зараза! Ненавижу! Издевается! Точно издевается!...

— Ты на меня не злобься! Я ж для тебя стараюсь. Нельзя тебе много ничего. Тебе сейчас ложечку каши нужно и поспать...

После слова "поспать" у меня как по команде закрылись глаза и я отключилась... Не просыпаясь я проглотила ложку каши и запила опять этим странно пахнущим напитком и снова отключилась. И так повторялось несколько раз... А ещё под меня подсовывали холодную гладкую гадость и журчали чем-то и мочевой пузырь опорожнялся, я присоединяла своё журчание, словно отвечала на первое... Кто-то меня умело и заботливо обтирал и поправлял, хвалил и называл какими-то ласковыми прозвищами...

Теперь мне ужасно стыдно перед тётей Клавой, что я про неё так плохо думала в первый день. Назавтра я проснулась уже совсем в другом состоянии. Я уже не была думающей колодой с глазами, мне даже удалось самой пошевелиться и попытаться сесть, а когда тётя Клава мне помогла, я пересела на судно и справила свою малую нужду. Умудряясь как-то меня продолжать поддерживать, она меня ловко подмыла, промокнула там всё и помогла пересесть на кровать, чтобы сразу уложить под одеяло. Этих усилий хватило, чтобы я совсем без сил провалилась в спасительный сон. Почти всё время я слышала на краю сознания Соседа, который мне всё время пытался что-то сказать, но разобрать его слова не получалось...

Я уже смогла говорить, вернее, шептать, и всё равно было больно губам и я больше молчала или повизгивала, когда мне делали перевязки и мазали лицо какой-то вонючей дрянью. Когда она накладывалась свежая, то очень больно щипала и жгла кожу, словно на лице у меня кожи совсем не было. На перевязке я познакомилась с Полиной Игнатьевной, моим лечащим врачом. С насупленным лицом лет тридцати, с постоянно сведёнными над переносицей бровями туго затянутая в халат с завязками на спине, с совершенно плоской грудью и почти без талии, такой очень аккуратный цилиндрический столбик от плеч до бёдер, в середине перехваченный поясом халата с глухим узлом в центре. Из-под надвинутого на уши колпака я не видела ни разу её волос, про себя я веселилась, пытаясь представить её лысой без колпака, то есть такую глянцевую загорелую блестящую лысину над её богатыми, даже кустистыми бровями. Но это я не злобно, скорее шучу по-доброму. Она совсем не плохой человек. Как сказал Сосед, она ещё очень молодой врач и её напускной строгий вид, это маска, за которой она прячет свою неуверенность...

На второй день мне уже дали жиденькую манку на воде, но такую восхитительно горячую и я с удовольствием дула по команде тёти Клавы на ложку, в которой она подносила к моему лицу горячую парящую кашу. Это такая важная работа, я губы непослушные дудочкой складываю и дую, у меня почти нет сил и я быстро устаю, но это такая важная и необходимая работа и я её очень ответственно и сосредоточенно делаю. А тётя Клава очень серьёзно контролирует и понимание важности, словно сочится из каждого её движения. Но у меня так мало сил, что я очень быстро выдыхаюсь и мне ужасно стыдно, что я не оправдала её надежды, но в ответ ни грамма осуждения или недовольства, одно огромное такое тёплое понимание. От этого понимания так уютно и спокойно и я засыпаю какая-то удивительно спокойная и умиротворённая... Кто бы мне раньше сказал, что я смогу когда-нибудь прочувствовать и понять это церковное слово, которое оказалось такое хорошее и совсем не церковное...

А перед этим мне помыли голову. Клавдия принесла тазы и воду в вёдрах, ловко расплела мои давно свалявшиеся косички, а потом несколько раз макнув меня в головой в горячую воду намылила пахучим хвойным мылом. После второго полосканья удовлетворилась и стала вытирать, совсем как мама в детстве, когда голова болтается от движений рук с полотенцем, а мокрые прядки словно не хотят, чтобы их сушили и болтаются во все стороны, словно пытаются спрятаться от сухого полотенца. Голова была такая восхитительно чистая, а кожу аж пощипывает от чистоты. У меня ещё нет сил сидеть, я и не сижу, меня привалили к спинке кровати и подпёрли с боков подушками. Мне немного холодят кожу на шее, груди и спине края намоченной рубахи, но в палате восхитительно тепло и даже тусклая голая лампочка не портит настроения. Потом удивительно не больно расчесала и заплела две косы, бурча, что девки совсем стыд потеряли и в замужних косах ходят невенчанные, а про девичью косу в которой честь девичья и забыли совсем, я про себя хихикаю на это, если уж ты взялась осуждать, так чего же мне две мужние косы тогда сама заплела? Но серьёзность тёти Клавы гораздо выше таких пустячных мелочей. Напоследок замотала мне голову половиной простыни, чтобы досыхала и стала мазать мне лицо вонючей мазилкой, приговаривая, чтобы терпела, если не хочу всё лицо в шрамах, а щиплет, значит лечит! А после во время следующего кормления рассказывала мне всякие новости:

— Тебя, как привезли, моряки же с Ладоги из флотилии, у них свой госпиталь есть, а они к нам, но сказали приказ у них. А Зинка заполошная, услыхала, что моряки с раненным приехали, побежала встречать и смотреть. Прибежала, а там на носилках ты лежишь, но она сразу не поняла, только под одеяло заглянула, а там ты голая и понятно, что не мужик. А она на матросов накинулась, чего это они в военный лазарет девку притащили и ещё раздели охальники? И где обещанный раненый из-за которого из штаба уже доктору звонили?... А эти лоси безрогие только ржут и на тебя пальцами показывают. А Зинка уже удила закусила, на них наскакивает и блажит дурным голосом, что к ним старшину, сказали, везут, а эта может под старшиной на сеновале детей строгала, но уж никак им гадам не удастся её — Зинку обмануть и хитрым манёвром в военный госпиталь какую-то старшинскую подстилку засунуть! А эти уже по стенке сидят и за животы от смеха держатся, и Зинку это ещё больше распаляет. Но ей же никто ничего не отвечает, тогда она одна попыталась твои носилки за порог вытащить, да куда ей, но тут твой охранник встрял и так на Зинку рявкнул, что она сразу убежала Полину Игнатьевну звать... Вот теперь Зинка боится, что ты, как очнешься за эти её слова на губу посадишь, ведь ты старшина, а она только младший сержант. Мы же все тут Тихвинские, я и до войны с нашей Полиной Игнатьевной в родильном отделении работала. А когда здесь уже стали решать, кого из девок старшей и матриальной отвечающей поставить, никто не схотел, вот Зинку и назначили, как самую молодую. Ей тогда младшего сержанта дали, она же у нас теперь старшая да ещё сестра-кастелянша, так она как угольники свои пришила в петлицы, после неделю везде в форме ходила и всем приказы раздавала, пока её тётя Глаша, санитарка наша, ейная родная бабка выходит, грязной половой тряпкой уму не поучила. Слухай, а чего это ты такая молодая, а уже старшина? Звание у тебя в истории смешное такое прописано, Зинке от этого ещё страшнее, не просто старшина, как наш завхоз Панкратий Архипыч, так и он мущина взрослы и сурьёзный, одни усы как у Буденного, что не подходи, а ещё и со статьёй какой...

Только слабость не давала мне корчится в кровати от смеха под этот рассказ, который в лучших традициях хороших юмористов, как рассказывал Сосед, тётя Клава вела каким-то удивительно грустным и проникновенным тоном... Наконец продавила внутрь смешинку и объяснила:

— Звание у меня морское, а так оно равно младшему сержанту. Да и рано мне ещё, я ведь только после начала войны добровольцем в военкомат пошла...

— Ой! Не буду я Зинку радовать, пусть попереживает! Будет ей балаболке наука...

— Тёть Клава! А что там за такой "мой охранник"?!

— Дык, как тебя привезли, было их сразу двое, вот и дежурят по очереди. Оба с ружжами, страсть просто. А этот, который сейчас на колидорте сидит, он так на нашего Полкана похож, взгляд такой же, как мимо проходишь, и не знаешь, укусит или не станет в этот раз. Его ещё мой муженёк покойный притащил щенком совсем. Маленький, слепой ещё, молоко едва лакать научился. А потом жрал как не в себя и худющий, что велик у почтальонши, только башка всегда большая была. А потом шерстью к зиме оброс, заматерел, так такой зверюга вышел, ну чисто медведь. А признаёт только батьку нашего за хозяина. Нас всех хоть по разу, но куснул паразит. Но не до крови, а для порядка вроде. Зато к нам на двор никого палкой не загонишь, все знают, что Полкан так пожуёт, что потом месяц лечиться будешь... Вот и охранник твой на нашего Полкана похож, зверь в человечьем обличье. Но ведёт себя тихо, только в палату никого не пускает, кроме меня, да Полины свет-Игнатьевны нашей... — Вот так. И не поймёшь, то ли это меня охраняют, то ли от меня стерегутся...

— Тёть Клава! Я попросить хотела...

— Если про одёжу свою. Так не волнуйся...

— Нет, вы не спросите, для меня, мы ведь с командиром моим выходили, нас вместе на корабле в порт привезли, а сюда я одна попала, узнать бы, как он? Где?... Волнуюсь...

— Хорошо! Спрошу конечно! Про командира своего узнать, так это святое дело... У дохтора нашего спрошу, она понятливая, если надо, в штаб сходит, позвонит и спросит. Имеешь право знать... А про одёжу, я чего сказать то хочу... Морячки они очень старались и всё твоё постирали, но мужики есть мужики. Сила есть, а ума да опыта нет. Чулки твои шерстяные наверно в горячей воде стирали, их теперь только на тряпки и то толку от такой тряпки не много. Шерсть свалялась и спеклась, а про то, что в уксус или гриб шерсть после стирки замочить они и не знали никогда наверно. А остальное мы тоже уже тут перестирали и в порядок привели, будет тебе в чём отсюда выйти. Пистоли твои, да майку полосатую всё в вещмешке на хранение нашему Панкратию Архиповичу сдали, он всё проверил, даже один. Который револьверт, он оружейникам нашим носил, они его смазали да почистили... А вот с сапогами твоими ничего не вышло. У нас тут сапожник дивизионный недалеко, Ахмедыч, дельный мастер, очень на сапоги сокрушался, что ты их так загубила. Сказал, что очень хороший мастер тачал, да попортила ты их сильно. Он их взялся в порядок привести, но сказал, что с тем, что было даже близко не будет... А чулки я тебе сама свяжу, в полосочку хочешь? У меня есть крашенной шерсти не много, тебе на чулки хватит...

— Спасибо! Тётя Клава! Не надо полосатые. Да успеете ли?

— Да чего там успевать, пока сидеть на посту буду за вечер один чулок готов будет...

— Да мне даже отблагодарить вас нечем будет...

— Вот ещё скажешь тоже! По-доброму спасибкнешь и носить с радостью будешь, вот мне и радость и плата, мы, что ж не русские что ли?

Потом я узнала, что сегодня после сообщения тёти Клавы, что я могу разговаривать, начальница ходила куда-то звонить из штаба. Ещё мне рассказали со слов Полины Игнатьевны, что нашего пациента сразу повезли на аэродром для отправки в Москву. Ох, не прост лейтенант Викулин, тут явно не рука из штаба округа, здесь лапка явно московская и очень мохнатая... Вот же нахваталась оборотов от Соседа. А ведь молчит гад!

— А что ты от меня хочешь услышать? И вообще, я устал, почти сутки не мог до тебя докричаться, были бы у меня голосовые связки, охрип бы...

— Я слышала, что ты чего-то хочешь сказать, но не могла разобрать, что именно... Так чего ты хотел?

— Да, я собственно по поводу вывода из голодания волновался, но тебе очень повезло с тётей Клавой, она правда всё довольно толково сделала. Я бы предложил немного другую более мягкую схему, но не факт, что в нынешней реальности удалось бы её реализовать, ты же ещё не генерал, по щелчку пальцев которого горы сворачивают...

— То есть, сейчас ты можешь нормально общаться, просто нужды не видишь? И то, что делает тётя Клава хорошо?

— На оба вопроса: "ДА!!!"

— А что думаешь, по поводу нашего лейтенанта?

— Прежде всего, я ужасно рад, что он выжил! Честно говоря, в тех условиях, это гораздо большее чудо, чем то, что мы кембриками дренирование плевральной полости сделали. Уже на Тулоксе я мысленно его уже похоронил, был почти уверен, что мы везём труп. Но ведь сделать всё равно ничего было нельзя, вот я и не лез с комментариями. А по поводу его отлёта, пусть в Москве и лечат. Нам сложностей меньше. И про ОЧЕНЬ мохнатую лапу ты права. Знаешь, у меня такие мысли появились, ещё когда Авдей тебя инструктировал. Вспомни ситуацию, ведь он чётко сделал упор на командире, а не на приказе и выполнении задания. Да и Никита порой вёл себя как любящий ординарец, а не как заместитель. Нет, когда бойцы командира любят, это хорошо и часто бывает, тем более, когда вместе через огни и воды прошли. Но тут интонации немного другие, они его не просто любят, они ему будто обязаны... Но это опять предположения и ощущения, подтвердить не смогу.

— Да я и не требую. Тем более, что согласна с тобой...

— Я бы на твоём месте постарался настроиться на встречу, которая нас в ближайшее время ждёт...

— Это ты с чего взял?

— С того! Красавица, что сегодня наша дражайшая Полина Игнатьевна бегала в штаб звонить, а это при том, что везде можно через коммутатор позвонить даже с телефона на сестринском посту...

— И что это значит?

— Это значит, я думаю, что звонила она по ВЧ и скорее всего знакомому тебе майору...

— Николаеву?

— Да! Вот только очень интересно, он сам приедет или кого-нибудь вместо себя пришлёт...

— Ну, это зависит от того, насколько он занят...

— Нет! Моя дорогая! Это зависит от того, как развивается ситуация, если он приедет сам, то это для нас самый лучший вариант, а вот если пришлёт кого, то возможны варианты вплоть до неприятных...

— Вот вечно ты меня пугаешь...

— Да я и рад бы, но сама же видишь...

— Вижу... Слушай, а что за гадостью мне лицо мажут?