Машина между тем уже выехала на нужную площадь, и прямо по грязной раскатанной поляне, бывшей некогда ухоженным газоном, подъехала к торцу погруженного во тьму здания. Свет не горел ни в одном из окон, а у крыльца стояли две бочки, в которых чадил живой огонь. Народ вокруг сразу рассосался — рейнджеров не любили гораздо сильнее чем городских патрульных и старались держаться от них подальше.
Кивнув сержанту, я взялся за дверную ручку.
— Олег, — обратился ко мне патрульный.
Не открывая дверь я обернулся, вопросительно глянув.
— Степана в городе нет, если ты за ним.
— Информация есть? — тут же поинтересовался я, прикидывая оставшуюся наличность.
Знания — одна из твердых валют в этом мире, где твой легальный информационный интерес контролируется почти полностью, и представляют ходовой товар с соответствующей стоимостью.
— Из протектората он улетел, в Москву, Цюрих или Барселону. На каком рейсе не знаю, но приехал в аэропорт в этом промежутке, других вылетов тогда не было.
— Сколько?
— Нисколько.
— Понял, спасибо, — кивнул я и нагнулся, рассматривая нужное мне здание в небольшое окно-бойницу двери. Я хорошо знал, как перемещаться здесь, чтобы не попадать под взор систем наблюдения. Но нужно было еще обойти вон тот угол...
— Эта камера не работает, — показал на торец здания сержант. — Если за угол пойдешь, на рынок, уже нужна обманка.
— Нет, я только к Халиду.
Сержант кивнул и бросил мне арафатку пустынной расцветки. Поблагодарив кивком, я намотал ткань на манер шарфа и выпрыгнул из машины. Едва сделал первый шаг, как вздрогнул от волнения.
В первый раз я испытал подобное чувство — очень и очень тонкого льда под ногами, в разговоре с Демидовым и Безбородко. Второй — во время беседы с княгиней, когда мы оговаривали условия нашего совместного существования.
Сейчас я снова в ситуации, когда любая, даже малейшая ошибка может иметь катастрофические последствия. Причем вокруг теперь не цивилизованный, а совсем другой, дикий мир, где — в отличие от предыдущих случаев, слова уже ничего не значат. Здесь они часто бывают даже лишними — русский, английский, польский, французский — местные обитатели не факт, что хорошо знают хоть один из языков. В первую очередь здесь котируются действия.
Площадка перед лавкой была пустынна — при появлении массивного внедорожника на рубчатых колесах местная "дворовая знать" рассосалась по периметру освещенного огнем круга. Но я чувствовал на себе многочисленные взгляды из кустов и щербатых провалов окон первых этажей. Наверняка у курируемой Халидом лавки была очередь, но соблюдать нормы вежливости я не стал — по статусу не положено. Патрульная машина в качестве такси уже подразумевает важность визита, и игнор интересов всякой швали.
Поднявшись на крыльцо, громко постучался в оббитую жестяными листами дверь — со следами ударов и даже пулевыми отверстиями. Почти сразу с резким стуком распахнулось смотровое окно.
— Zamkniete! — мерзким скрипучим голосом рявкнул кто-то изнутри по-польски, и окошко тут же захлопнулось. Устало вздохнув, я с силой ударил по двери несколько раз. Ногой засадил, с чувством.
Да, подъезжать на полицейской машине к одной из самых ходовых точек по продаже грязных веществ — пользующихся популярностью у самых низов Южных — было не очень хорошей идеей, признаю. Но не уходить же.
Окошко вновь приоткрылось, но отповедь я опередил — грязно выругавшись, завладевая вниманием привратника.
— Скажи Халиду, что Олег Ковальский пришел. Не передашь если прямо сейчас, он из тебя чучело потом сделает, — добавил я после очередной короткой, но смачной тирады.
Ответа не последовало, окошко захлопнулось, а я остался ждать. Отойдя на несколько шагов, выбрал менее заплеванный пятачок и отвернулся от двери, осматриваясь вокруг. Пока препирался у двери из-за облаков выглянула Луна, и погруженные во тьму Южные посеребрило мягким светом.
Осматривая окружающие площадь трущобы перекопанных улиц — с мелькающим то тут, то там живым огнем, поразился насколько все это похоже на город, в котором ведутся боевые действия. И наткнувшись взглядом на скульптурную группу в центре давным-давно вырубленного сквера, поразился насколько она выбивается из грязного облика нижнего города. Три высоких фигуры, герои былых времени.
Вновь память Олега, наложившаяся на мои знания дала неожиданный эффект, и я поразился простоте и эффективности работы британцев из местной администрации.
В центре когда-то красивого сквера высился монумент из трех скульптур, отображавшие героев Наполеоновских войн. Русский, польский и чешский полководцы: Раевский, Домбровский и Радецкий.
Про батарею Раевского знают почти все и в моем мире. Второй — поляк Домбровский, участвовавший в восстании против России, а потом один из главных идеологов и значимых командиров польской части наполеоновской Великой армии. Воевавший с русскими, а после капитуляции в войне получивший от императора Александра чин генерала уже русской армии, и ставший польским сенатором. Третий — чех Радецкий, командовавший объединенной армией русских, немцев, шведов и австрийцев в сражении под Лейпцигом, или "Битве народов", которая и сломила хребет наполеоновской империи.
Этот мир — не англоцентричный, и сражение у бельгийской деревеньки Ватерлоо здесь на слуху только у историков. А вот по-настоящему великая битва, окончательно положившая конец претензиям знаменитого корсиканца, здесь известна каждому вне зависимости от страны проживания.
Глядя на увековеченных славянских полководцев поразился простоте решения. Статуи национальных героев ставятся в район, который априори должен стать неблагополучным. После, в результате наверняка форсируемой подачи славянская площадь в народе приобретает название "трех дураков". И вроде сделано все с претензией на уважение к памяти истории, а на выходе эффект сильнее, чем от ковровой бомбардировки.
Русские приходили править в Польшу в течении последних трех веков — в восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом. Приходили при любом правителе, строе и состоянии своего государства. Даже в моем мире есть вероятность, что в двадцать первом веке они вернутся в Польшу снова, а здесь и вовсе велит само провидение и география. Британцы явно это понимают, и сейчас усиленно превращают территорию страны во враждебную для России.
Отвлекая от тяжелых мыслей раздался резкий стук, и вновь смотровое окно распахнулось.
— Оружие есть? — поинтересовался все тот же скрипучий голос.
— Удиви меня сразу всеми тупыми вопросами, чтобы время не терять, — не скрывая раздражение долгим ожиданием, ответил я. И демонстративно сплюнул. Звучно, но без слюны — в этом мире раскидываться биологическими жидкостями чревато последствиями.
Почти сразу заскрипел засов, и тяжелая дверь приоткрылась.
Машинально, скрывая даже от самого себя легкий мандраж, поправил воротник — жестом Эрика Кантона. Хороший жест, рабочий — успокоился моментально. После прошел внутрь, где оказался в решетчатой камере, образующий страховочный предбанник. Перед дверью меня ожидал тип мерзкой — по стать голосу, наружности. За его спиной, за толстыми прутьями решетки, в полутьме холла я увидел сразу несколько широких силуэтов.
— Оружие сдать надо, — проскрипел привратник.
— Сдавать сам будешь, анализы. Голову мне не делай, веди уже, — последнюю фразу я произнес в более прямом и грязном оформлении.
— Не положено, — усмехнулся тип, обнажая гнилые зубы. Как у него пахнет изо рта, я почувствовал даже на таком расстоянии.
— Тебе сказано привести меня к хозяину, а не оружие забирать. Я сейчас уйду, а когда Халид узнает зачем приходил, сам начнет меня искать. Но ты уже будешь жить отдельно от своих бубенцов. Веди, я сказал! — повысил голос я.
Будь я на обычном такси, разговор шел бы совершенно иначе. Но сейчас мне по-другому просто нельзя — местная шваль как голодные звери, позволишь хоть немного слабины, сразу будут искать как в тебя вцепиться и отгрызть немного.
— Как знаешь, — когда пауза слишком затянулась, развернулся я.
— Эй-эй, подожди, — шагнул вперед привратник, схватив меня за плечо. И почти сразу же он истошно взвыл от боли, а уже через мгновенье с глухим стуком врезался в решетку.
— Ты думай... — начал я с нормальных слов, после доступно рассказав о поступках и их последствиях, а после закончил, — куда лапы свои тянешь, животное. Мы идем, нет? — это уже отступив на шаг от поскуливающего привратника и обращаясь в окружающий полумрак.
Давая время на раздумье — в последний раз, я показательно брезгливо отряхнул предплечье, за которое меня попытался схватить мерзкий тип. Одна из теней, маячивший поодаль приблизилась к решетчатой двери, скрипя доспехом.
— Не дергайся и веди себя прилично, — проговорил дюжий охранник. — Понял?
— Я же просил все глупые вопросы на улице оставить, — хмыкнул я.
Проходя мимо пытающегося подняться привратника, наступил ему на кисть. С силой вдавил каблуком, плавным рывком перенеся вес тела полностью на ногу, дробя тонкие кости. Неприятный тип, как память Олега подсказала, так что раздавшийся вопль слушал без сожаления. Реакции охраны не опасался — этот опарыш посмел меня тронуть, так что претензии мне серьезные будут предъявлены только если я его убью или совсем покалечу.
На замок, кстати, дверь в решетке не была закрыта — сирийцы чувствовали в Южных себя как дома, не опасаясь никого и ничего. Со мной пошли сразу двое массивных охранников, облаченных в старую списанную полицейскую броню — сейчас такие модели даже в африканских протекторатах патрульные не носят.
Один из сопровождающих двигался впереди, второй позади. Но прежде чем пропустить меня, недвусмысленно приподнял пистолет-пулемет Федорова с немыслимо-несуразным количеством тактического обвеса — только подствольного гранатомета не хватало. В другой, менее напряженной ситуации, я бы мог и рассмеяться, глядя на охранника: думаю случись что, стрелять из старичка Федорова наверняка он будет по-сомалийски, в гангста-стиле — подняв высоко оружие над головой, еще и повернув боком.
Халид расположился в полуподвальном помещении, оборудованном под кальянную. На широком низком столе перед ним внушительная груда денег. Монеты, бумага, айди карты — все вперемешку. Чуть поодаль горкой лежали кубики темного пластилина и рассыпанная трава, похожая на сушеную ромашку.
Показательно громко скрипнули сочленения доспехов, когда охранники остановились. Мне при этом в бок уперся ствол оружия, но в этот раз я только поморщился, дерзить не стал.
Молодой сириец сидел во главе стола, и пересчитывал крупную стопку купюр, не торопясь раскладывая по разным пачкам и номиналам. Сделав пометку в обычном бумажном блокноте, когда закончил, он наконец поднял глаза.
— Ты очень нагло и рискованно себя ведешь, — сверкнул сириец темными глазами.
С Халидом мы пересекались всего несколько раз, и краями. Меня в то время трогать лишний раз по-настоящему опасались — это я уже сейчас вдогонку понял. Опасались из-за отца, конечно же, который имел очень серьезный вес и репутацию в неблагополучных районах.
И сейчас сириец смотрел на меня с нескрываемым интересом. Потому что если я столь нагло повел себя лишь на остатках репутации Войцеха, то совершил явную, и непростительную ошибку. И ему нужно будет меня показательно одернуть, показав высоту берегов, на которые я в ошибочной наглости замахнулся.
— Ассалам Аллейкум, — не заморачиваясь правильным выговором, произнес я.
— Аллейкум Ассалам, — также дежурно ответил Халид, едва качнув головой.
— У меня есть к тебе денежное предложение, — уверенно, но с показным и почти детским гонором произнес я.
Сириец вновь едва-едва покачал головой, в этот раз с расстройством. Моя подача его явно не впечатлила. Но я на это и не рассчитывал — мне нужен был разговор наедине.
— Я теперь учусь в элитной школе, в хорошей школе, и моим старшим одноклассникам нужен хороший товар, — ровным голосом произнес я, выделив интонацией два раза повторенное "в школе", а также "старшим одноклассникам".
"Башар" — поймав взгляд Халида, произнес я беззвучно. И почти сразу же добавил: — Поэтому очень хотел бы поговорить с тобой наедине, обсудить детали поставок.
Сириец замер как изваяние. Во взгляде его читался вопрос, и я едва заметно кивнул.
Башар учился в моей средней школе, на два класса старше. В семье Халида с ним связывали серьезные надежды — парень не должен был касаться криминала, и ему предстояла вполне легальная карьера. Первое поколение сирийцев подмяло под себя Южные, вытеснив банды черного гетто, а второе поколение семьи должно было продвигаться вверх — к свету и легальной силе.
Но один из совсем юных кандидатов закончил свой путь в туалете клуба "Пацифика", умерев от передоза некачественного вещества — как было сказано в официальной сводке. В реальности же сирийцы забрали в морге труп юноши, в которого в упор выпустили целый магазин из штурмовой винтовки. И ни на исполнителей, а тем более на заказчиков, у сирийцев до сих пор не было даже намека.
Поэтому напряженный как струна Халид, бросив пару быстрых фраз на арабском, поднялся и поманив меня за собой, вышел из комнаты. Двинувшиеся было следом охранники замерли на месте после его останавливающего жеста.
Миновав несколько темных коридоров и слабо освещенных лестничных маршей, мы с сирийцем оказались в небольшом помещении. Обычный — светлый и уютный офисный кабинет руководителя. Окон только нет и воздух спертый. Но присев в мягкое кожаное кресло, Халид включил вытяжку. Загудело так, что я понял — система шумоподавления грубая и сердитая, так что никто лишний ничего лишнего не услышит.
— Я правильно понял? — поинтересовался Халид.
— Да. Я знаю кто исполнил, и кто заказал твоего брата.
Сказал я это уже совершенно другим тоном. Детский гонор прочь, как и показательную наивность. Сейчас нам предстоит серьезный, и деловой разговор.
— Сколько? — только и спросил Халид.
— Цена не в деньгах. В одном из интернатов адаптантов нашего протектората находится Гекдениз Немец, мой напарник по пати на Арене. В каком, не знаю. Он на режиме двенадцать-четыре-восемь. Его нужно вытащить в течении трех дней и поселить в отель "Бангкок" до того момента, как я его не заберу. Максимум — месяц, но думаю смогу сделать это раньше.
Время я взял с запасом. Мало ли.
Халид практически не раздумывал — ему потребовалось лишь несколько мгновений на осмысление услышанного, после чего сириец кивнул.
— Я согласен. Если он жив, и режим действительно двенадцать-четыре, в течении трех дней Немец будет в отеле "Бангкок", в президентском люксе — он там один и никогда не занят. Если его режим стал строже, а интернат не в протекторате, срок может быть увеличен, но не более чем на неделю.
Халид тоже время с запасом взял. Впрочем, вполне обоснованно.
— Договорились, — кивнул я.
Сириец после моего ответа спокойно мазнул взглядом, но я чувствовал обуревающие его эмоции. В ориентированной уже на легальный бизнес семье он был совсем не на первых ролях, и сейчас кроме искреннего желания покарать убийц брата в информации видел еще и трамплин для себя.
