— Они проклятые, ихней вонью понесло, — тихо сказал Темрюк. — Тут недалеко дорога на два колеса, мы ранней осенью возили по ней лошадьми телеги с припасами.

Скоро между ветвей сверкнули огоньки от костра, разведенного на далекой еще поляне, до охотников донеслось едва слышимое фырканье лошадей. Вятка тихим голосом подозвал к себе Охрима, а Бранку приказал, чтобы он с остальными ратниками приготовился к бою, оставаясь пока на месте. Втроем осторожно двинулись на огоньки, по звериному втягивая воздух ноздрями, чтобы не нарваться на постовых, надежды на глаза было мало, а вонь от грязных тел нехристей вместе с лошадиным потом могли вовремя предупредить их об опасности. Наконец, охотники приблизились к месту стоянки незнакомцев настолько, что стал слышен треск охваченных пламенем сучьев, еще через несколько шагов взору предстала полянка, на которой расположился отряд ордынцев. Всех воинов было не меньше полусотни, они имели заводных лошадей, чембуры от которых были привязаны к поясам. Нехристи, в большинстве кипчаки, сидели вокруг костра, разведенного посередине поляны, на толстой жердине жарился молодой олень. Жердь, продетая сквозь тушу, лежала концами на двух развилках, сотворенных из крепких дубков, вбитых в землю по бокам костра, она имела с одной стороны короткий и толстый сук, за который кипчак в колпаке изредка ее поворачивал, подставляя тушу огню то одним, то другим боком. По краям поляны маячили несколько воинов в длинных шубах и в теплых халатах, прошитых до низа длинными строчками, они сжимали в руках сабли с луками, прислушиваясь к лесу то одним ухом, то другим, кося туда же глазами. Вятка знаками показал Темрюку, чтобы он пошел вокруг поляны, а Охрима послал в другую сторону на случай, если ордынцы спрятали в чаще засаду, сам остался на месте следить за их поведением. Никто из вятичей не встречал врага хитрее и подлее, и ни один из врагов не проявлял по отношению к противнику столько хитрости и кровавой жестокости, как мунгалы и татары. Тем временем кипчак, крутивший над костром оленью тушу, отрезал ножом большой кусок мяса и сунул в рот, на лице у него расплылась довольная улыбка. Монгол в треухе и с нашивкой на рукаве подбежал к нему, вырвав нож, он откромсал тоже себе ломоть и жадно пропихнул между зубов едва не половину, после чего махнул рукой нескольким ордынцам, видимо, десятникам. Повскакивали на ноги и кипчаки, дремавшие у ног коней, скоро вся поляна пришла в движение. Вятка вгляделся в одну сторону, потом в другую, но помощников пока не было, он собрался было бежать за дружиной сам, когда рядом остановился запыхавшийся Темрюк. Через несколько мгновений объявился и Охрим, стараясь сбить запальное дыхание короткими и сильными выдохами.

— Зови Бранка с ратниками, — обратился Вятка к дружиннику, поняв по виду обоих, что засад кипчаки не устроили. — Надо окружить поляну и стрельнуть по нехристям из луков одновременно.

— Самое то время, — выдохнул Темрюк, он, несмотря на мощную фигуру, хорьком метнулся под нижние ветки сосны и растворился в темноте.

А Вятка уже наклонился к Охриму и зашептал ему в лицо:

— Беги опять на ту сторону поляны, будешь размещать ратников, которых я пошлю к тебе, а я тут расставлю других, — он передвинул колчан на живот. — Предупреди воев, чтобы догадались напугать ордынских коней свистом, тогда бить нехристей будет легче.

— Я понял, друг, — подхватился Охрим, прижимая к боку ножны от меча, звякнувшие о корень дерева.

— Сигналом к началу охоты будет рысий рык, — прошипел Вятка вслед, сторожко покосившись на поляну.

Но на ней, несмотря на то, что лошади, почуявшие чужаков, запрядали ушами, разгорался пир ордынцев, окруживших костер с оленьей тушей на самодельном вертеле, и десятников с выделенными им джагуном кусками мяса, там власть в руки взял звериный голод. Вятка подобрался поближе к поляне, скрытой кустарником, заметил почти рядом с собой косоглазого мунгалина, вытаскивавшего из-под седла заячью ошкуренную тушку, отбитую его задницей до вида плоской лепешки и провяленную как рыба под гнетом. Видимо, ордынцу больше нравился запах его припаса, нежели теплый дух от плохо прожаренной оленины. Снова затянув ослабленную перед этим подпругу, он вонзил зубы в добычу, кося глазами на свору сородичей, продолжавшую вырывать друг у друга полусырые куски мяса. У воеводы руки зачесались — так близко был мордастый мунгалин и так он был увлечен пожиранием вонючей зайчатины. Вятка достал засапожный нож, взял за лезвие и собрался метнуть в спину врага, прикрытую грязной шубой, когда тот резко обернулся и вперился косыми зрачками в то место, где он скрывался. Вятка на какой-то момент оторопел, его не оставляла трезвая мысль не торопиться с броском, чтобы не допустить ошибки, но теперь выбора не оставалось. В следующее мгновение нож сверкнул в отблесках костра стальным лезвием и глубоко вошел под узкий подбородок мунгалина, приоткрытый отворотами шубы. Захрипев, тот вытолкнул через рот клубок крови и как подрубленный упал вперед. Воевода рысью метнулся к добыче, вцепился пальцами в воротник и потащил ее за кусты на случай, если кто из ордынцев надумает бросить на это место мимолетный взгляд. За спиной послышался осторожный шорох, это спешили ратники, оставленные в засаде, они без подсказок разделились на две группы под началом Темрюка и Бранка и потянулись брать поляну в кольцо.

— Не утерпел! — только и вымолвил Темрюк воеводе, когда вдруг споткнулся о труп мунгалина под ногами.

— Он сам полез на рожон,— буркнул Вятка, норовя попасть лезвием в ножны. Это оружие теперь не требовалось, надо было разить врага стрелами, пока тот праздновал час живота. Напомнил. — Коней распугайте свистом и волчиным воем, чтобы нехристи за них не прятались. А потом соберем их в табун.

— Знамо дело, — негромко отозвался дружинник, собираясь пропасть во тьме. — Они еще и нам, и нашим сбегам послужат.

Мимо Вятки тенями проскользнули ратники, вооруженные мечами, секирами, кистенями, цепами и ослопами, и снова установилась тишина, лишь двое отроков замерли по обе стороны от него, опустив луки со стрелами, готовыми слететь с тетив. Но воевода медлил подавать команду, он прислушивался к звукам, доносившимся с поляны, он знал, что враг, расслабленный едой, гораздо неповоротливее врага голодного, которого и в сон не клонит.

И момент наступил, Вятка увидел, как принялись облизываться нехристи, отбрасывая обглоданные кости от себя, как стали они посматривать на кошмы, расстеленные возле ног коней, икая и закрывая узкие глаза. Он одобрительно усмехнулся на наблюдения предков, подумав, что не зря в народе испокон веков бытовала поговорка — сытый голодного не разумеет и не видит его в упор. Скоро кипчаки начали отворачиваться друг от друга, словно мешали себе переваривать кровавую пищу. Сейчас они представляли стаю хищников, обожравшихся лосятиной, которых можно было брать голыми руками. Он приложил особым способом ладони к губам и зарычал злобно и настойчиво, словно это матерая рысь почуяла жертву. На какое-то мгновение на поляне замерла жизнь, будто вятский колдун сказал заветное слово и воины вражеского отряда превратились в степных истуканов. И в этот момент в ордынцев со всех концов полетели стрелы и сулицы, они впивались им в спины, пробивали наконечниками кожаные и железные доспехи и панцири, вылезая с той же спины. Поляну наполнили визгливый вой и суматошные крики, заставившие дрогнуть громко заржавших лошадей, которые шарахнулись от хозяев, бросившихся к ним, как овцы от волков. Но это было только началом задумки, звуки боя перекрыл вслед за зудением стрел пронзительный свист ратников, перемежаемый яростным воем стаи серых разбойников, неизвестно откуда взявшейся.Это дружинники зловещими криками наводили ужас на ордынцев и на их лошадей. Степные кони оскалили зубы и взвились на дыбы, они заметались по поляне опрокидывая навзничь недавних всадников, затем бросились в спасительную темноту, ломая кусты и молодые деревья. Ратники едва успели уступить дорогу, они выскочили на поляну с обнаженными мечами и ножами, и взялись добивать кипчаков, оставшихся в живых. Пленные вятичам были не нужны, они привыкли жить своим трудом, не подминая под себя малые народы и племена, исключая тех, кто оставался жить среди них по доброй воле. Скоро все было кончено, лишь несколько отроков, подгоняемых окриками старых ратников, продолжали гоняться за ранеными ордынцами, петлявшими по поляне зайцами. Молодых воинов подобным жестоким образом учили не бояться врага, чтобы они смелее вступали в смертельную схватку.

Вятка отер лоб рукавом фофудьи и хотел присесть на мунгальскую кошму, разложенную под кустом на краю поляны, бой был хоть и недолгим, но напряженным. Но неприятный запах, исходивший от нее, заставил его изменить первоначальное намерение и пройти снова к костру, у которого начали собираться воины дружины.

— Вятка, гли-ко, чего я раздобыл, — окликнул его Соботко, сунул руку в баксон — переметную суму, и вытащил аксамитовую ширинку с завернутой в нее коруной, украшенной драгоценными камнями, и колты со смарагдовыми крупными зернами. — Вота, дивье блазное.

— А ни то, коруна-то дивно хрушкая — большая, — присмотрелся к трофеям Бранок, продолжая прикладывать к ране на щеке кусок понявы — беленого полотна. — Кабы она была не из стольного града Владимира, у нашей княгини такая будет куда скромнее.

— Я и сам о том помыслил, — согласился Соботко, потряхивая ширинкой. — А колты-то чисто новгородские, словенские, и смарагды в них кипчакские, у ромеев таких крупных не бывает.

Воины стали доставать из баксонов кто чем разжился и рассматривать добычу в неровных отсветах костра, в который они забыли подкинуть хвороста. Здесь были золотые и серебряные украшения, принадлежавшие когда-то русским людям, кипчакское и мунгальское оружие с гнутыми кинжалами в самшитовых ножнах, с узкогорлыми кувшинами и кожаными поясами с бляхами из драгоценных металлов. Особенно много было мехов и нежного шелка из страны Нанкиясу, и еще круглых монет с изображением бородатых чужестранных князей и воина в рогатом шлеме, которого ордынцы величали трудным именем Искендер Зуль-Карнайн, или по русски Александр Двурогий. Наконец дружинник Темрюк, стоявший напротив старого ратника Соботко, похвалившегося добычей первым, насмурил брови, видные у него из-под шлема, и неприязненно произнес:

— Нам от заносчивого Новгорода с его князем Александром Ярославичем проку никакого, ни единого полка не прислал князь на подмогу Козельску, — он сунул прямой меч, очищенный от крови, в ножны и продолжил. — Этот город пекется только о своем благополучии через торговлю хоть с ромеями, хоть с теми же кипчакскими купцами.

— Твоя правда, Темрюк, — угрюмо подтвердил Вятка слова дружинника, он жестко произнес. — Нам пора идти дальше, сдается мне, что ордынцы нащупали дорогу к Серёнску.

Ратники притихли, затем торопливо распихали добычу по баксонам, руки у них сами собой потянулись к оружию. Тишину нарушил только один голос, он принадлежал молодому вою, опиравшемуся на древко секиры с окровавленным лезвием:

— В такой темени вряд ли распознаешь, откуда поганые нагрянули на эту поляну, то ли из становища в Дешовках, то ли правда из Серёнска.

Тишина усилилась еще больше, теперь малая дружина ждала нужного слова от воеводы. И оно прозвучало, но уже ввиде приказа:

— Звяга и Прокуда, сзывайте своих воев и ведите их ловить ордынских коней, они далеко не ушли, — распорядился Вятка. — Остальные ратники сбирайте мунгальское оружие и складывайте в кучу, нам теперь каждая стрела подмога.

Звяга крутнулся на месте и громко оповестил дружинников, сгрудившихся вокруг догорающего костра:

— А то не они показались? — он махнул рукой по направлению к краю поляны, на который вышли первые лошади. — Вишь ты, сами на свет потянулись.

— А ни то, гли-ко, какие у них зубы, ажник наперед выперлись, — подхватил шутку Охрим. — Враз откусят что надо по самую хряпку.

Вятка ухмыльнулся и прояснил картину:

— Обратно коней пригнали рыси, волки и медведи, если бы они не вернулись, те их давно бы обглодали. У зверья по весне тоже имеется свой голодный промежуток.

Ратники побросали трупы кипчаков в овраг за поляной, прикрыли сухостоем, чтобы звери не сразу смогли добраться, и двинулись по тропе, укрытой снегом вперемешку с прошлогодней листвой. Впереди вышагивал Темрюк, за ним шел, как вначале пути, Вятка, ведя на поводу двух ордынских скакунов, за воеводой спешили неразлучные его друзья с остальными ратниками, одарившими себя лошадьми. Замыкал поезд не слишком разговорчивый Прокуда. Ехать верхом было почти невозможно, потому что тропа была узкая, а ветви деревьев свисали низко, по такому пути могли продвигаться только невысокие ордынцы, пригинавшиеся к самым гривам низкорослых коней. Но когда воины зажгли факелы, то никаких следов от копыт не обнаружили, это означало, что нехристи пришли на поляну, где отыскали свою смерть, с другой стороны. Надежды на то, что Серёнск еще не найден врагами и что припасы остались нетронутыми, значительно прибавилось. Скоро небо, загороженное ветвями, начало сереть, в предутренних сумерках тропу все чаще стали перебегать олени, косули, зайцы и целые кабаньи выводки, спешащие заполнить опустевшие за ночь желудки молодой травой, желудями и кореньями. Наконец она взбежала на вершину пологого бугра, впереди показался просвет, за которым открылось внизу небольшое поле с несколькими истобами, клетями, порубами и стожками сена между ними, истаявшими за зиму, укрытое синеватой утренней дымкой, подсвеченной розовыми лучами солнца. Даже с бугра было видно, что мощные заворины на дверях клетей остались нетронутыми. Вокруг лесного погоста был вырыт, как вокруг крепости, ров с валом по его краю, за ним высились стены сажени в четыре с несколькими вежами по углам и с проездной башней посередине с крепкими воротами. В центре городка был выстроен невысокий терем с резным крыльцом, огороженный заостренными столбами, это был детинец, в котором жила семья серёнского старшины. Темрюк тряхнул плечами и оглянулся на Вятку:

— Вота мы и дошли, все тут покамест осталось в нетронутом виде, — он улыбнулся, показав сквозь пшеничные усы белые зубы. — Как выйдем на луг, так нас обложат серёнские собаки, их тут страсть как много, есть такие, которых отсельцы спускают на медведя.

— Дивное место, не сразу отыщешь, — сказал Вятка, оглядывая поле, окруженное со всех сторон черной стеной леса. — Мстислав Святославич, наш удельный князь, знал, где прятать от ворогов козельские припасы.

— На то он был и добрый князь, что слава о нем на Руси не угасла до сей поры, — согласился Темрюк. — Когда Мстислава Святославича призвали на Черниговский трон, он и стольный Чернигов укрепил по подобию нашего Козельска. Ни одна ганзейская рать со степной ордой не сумели взять его приступом.