Как оказалось, дремать в стоящей повозке было куда сподручней, чем в повозке, то и дело подскакивавшей на рытвинах и ухабах. Кисти рук вскоре онемели, а ногти приобрели непередаваемый молочно-синюшный оттенок.
Шутник первое время еще порывался расспрашивать Арчи, но вскоре, поняв, что ничего конкретного тот сказать не в состоянии, сосредоточился на разглядывании мелькавшего в узкой щели-оконце придорожного пейзажа. Время от времени он что-то бормотал себе под нос — то ли ругался, то ли молился. Слов разобрать не удалось.
И так всю дорогу. Несколько раз мне удавалось задремать, но вскоре рывки кандалов и ругань Шутника прогоняли сон. И чем дальше мы отъезжали от Логвара, тем сильнее становились рывки и громче звучали богохульства Габриеля. Так что, когда возница остановил лошадей и пехотинцы, лязгнув задвижками, откинули задний борт, я даже обрадовался. Заглянувший внутрь долговязый капрал приказал разомкнуть замок, запирающий тянувшуюся вдоль противоположного борта цепь, и несостоявшиеся каторжане по одному начали покидать фургон. Снаружи сразу же раздался лязг сбиваемых кандалов, и вскоре один из пехотинцев закинул обратно целую охапку цепей.
Очередь до нашего ряда дошла не скоро, и, когда цепь оказалась разомкнута, Шутник выпрыгнул наружу с обвисшими, словно плети, руками. Я выбрался следом и начал дуть на сбитые в кровь запястья, но какой-то солдатик в новеньком камзоле расцветок пехотинцев Ранлоу тут же подтащил меня к обнаженному по пояс кузнецу, который как раз закончил сбивать кандалы с Арчи. Мускулистый крепыш был, несомненно, мастером своего дела и избавил меня от порядком надоевших железяк всего за несколько ударов.
Разминая затекшие кисти, я отошел в сторону и огляделся по сторонам. Как оказалось, фургон загнали во двор какого-то провинциального гарнизона. Это и есть тот самый Норгвар? Похоже на то. Внутренние ворота были заперты, а внешние распахнуты настежь, но решиться на побег мог только самоубийца: помимо наших сопровождающих и хорошо вооруженного караула на стенах крепости несли дежурство арбалетчики.
Лучи заходящего солнца сверкали на металлических пластинах дублетов и начищенных до зеркального блеска саладах стрелков, но затрясло меня вовсе не от этого: на укрепленных над внутренними воротами пиках торчало несколько десятков отрубленных голов. И одна из них, скалившаяся сведенным предсмертной судорогой ртом, еще совсем недавно сидела на плечах рыжеволосого эрла Майторна, утащи тень во тьму его душу...
— Эй, мальчик. — Сильный толчок в спину выбил из меня совершенно неуместный сейчас вопрос о судьбе Катарины. — Скидывай камзол, не по размеру он тебе.
Я резко развернулся и уставился на вплотную придвинувшегося ко мне бугая с вырванными ноздрями.
— Чего зенки вылупил? Скидывай камзольчик, говорю, — ощерил тот гнилые зубы.
Не произнеся ни слова, я быстро стрельнул глазами по сторонам, пытаясь определить, смотрят ли на нас караульные. Вроде нет: сопровождающие из тюрьмы треплются с солдатами гарнизона, капрал пытается пересчитать заключенных из второго фургона, а пехотинцам тоже не до того — им бы никого, кто сдернуть попытается, из виду не упустить.
— И порты скидывай, — видимо, приняв мой взгляд за проявление неуверенности, начал куражиться бугай и для подкрепления своих слов пихнул меня в грудь.
Молча ткнув растопыренными пальцами ему в глаза, я быстро отошел от упавшего на колени выродка и пошел искать Арчи и Шутника. И куда они запропаститься могли? А! Слышу голосок знакомый. Точно: это ж Габриель всех чертей поминает. Чего опять приключилось? Как оказалось, ничего серьезного: просто Арчи, обрывками тряпок заматывая ему стертые в кровь запястья, немного перестарался и теперь был вынужден выслушивать не слишком лицеприятное мнение о своей родословной.
— Чего орешь? — остановившись рядом, угрюмо уставился я на Шутника. — Самое веселое только начинается.
— Иди ты, — зло прошипел тот. — Ни черта веселого не вижу.
— Да ну? — усмехнулся я.
— Хватит лаяться, что делать будем? — встал между нами Арчи.
— Что скажут, то и будем, — хмыкнул Габриель. — Или ты считаешь, у нас есть выбор?
— Стройся! — неожиданно низким голосом заорал долговязый капрал, который успел разобраться с первой партией заключенных. — Стройся в шеренгу, сукины дети!
Сбившиеся в кучу каторжане с трудом поняли, что от них требует пехотинец, но крепкая ругань и весьма чувствительные удары дубинками, посыпавшиеся со всех сторон, быстро привели всех в чувство. А заодно и вбили в головы один из главных армейских принципов: приказы надо выполнять быстро, не задумываясь и по возможности молча.
Прошедшийся перед неровным строем капрал с кислой миной всех оглядел, пробурчал что-то про позор армии и дал команду двигаться к внутренним воротам башни. Естественно, бегом.
У ворот нам пришлось задержаться, и пытавшийся расспросить меня в фургоне типчик не от большого ума заикнулся о причитающейся нам вечерней пайке. Бедолага немедленно был досыта накормлен росшей у крепостных стен пыльной травой. Больше вопросов никто не задавал.
Все так же бегом нас загнали в ворота, на ходу пересчитали и уже под конвоем новых солдат отправили через половину форта в обнесенный частоколом загон с плацем, полосой препятствий, стрельбищем и пятью длинными бараками казарм.
Даже с первого взгляда становилось ясно: сбежать отсюда будет ничуть не легче, чем с рудников. Вся территория загона прекрасно просматривалась со сторожевых башен, и даже ночная темнота не поможет незаметно перебраться через высоченный забор. А ведь есть еще и патрули, и натасканные на людей собаки...
Караулившие на въезде пехотинцы в длинных кольчугах и кожаных шлемах со скрипом распахнули ворота, и ничуть не запыхавшиеся конвоиры загнали нас внутрь. К счастью, дальше бежать пришлось совсем немного: шагов через сто мы выскочили на уместившийся между тремя казармами небольшой пятачок, где на утоптанной земле уже валялись заключенные из первого фургона.
Многие тут же повалились рядом и зашлись в кашле, выхаркивая кровавыми сгустками легкие. Оставшиеся на ногах неосознанно сбились в кучу и настороженно озирались по сторонам. И было от чего насторожиться: крики из зарешеченных окошек казарм не оставляли надежды на дружелюбный прием.
— Мясо!
— Готовьтесь сдохнуть!
— Свежее мясо!
— Молитесь, суки!
— Отдайте их нам! Нам!
— Мясо!
Я опустился на корточки рядом с шумно хрипевшим Шутником, который растянулся навзничь, и похлопал по земле, приглашая присоединиться к нам Арчи. Похоже, нравы здесь царят похлестче тюремных. Ну да от сплава тюрьмы и армии иного ожидать не приходится.
— Держимся вместе, — заявил Арчи, присаживаясь рядом. — Если что — бейте наповал.
— От барака не отмашемся, — глотнув ртом воздух, предостерег его я и проверил запрятанный в сапог смоляной шарик с капелькой "Ветра севера". То ли катышек был спрятан в очень уж удачном месте, то ли тюремщики просто приняли его за грязь, но из всех моих зашитых в одежду тайников обыск пережил только этот. Вот и приберегу его на самый крайний случай.
— От барака и не придется, — уверенно заявил поднявшийся с земли Шутник, который начал отряхивать куртку. — Я в таких местах год кантовался, пока родня не выкупила. Заводил там на всю толпу не больше десятка.
— Ты север с Норлингом не сравнивай, — предупредил его здоровяк. — Мы здесь чужаки, разве что Кейн за местного сойдет. Цепляться будут все кому не лень.
— Видно будет, рано пока заупокойную читать, — махнул рукой Габриель.
Неожиданно крики из окон бараков смолкли, и я, поднявшись на ноги, завертел головой по сторонам. Ага, вот оно что: в сопровождении двух капралов и лейтенанта из-за казармы вышел человек лет сорока в форме пехотного капитана, который молча оглядел растерянную толпу бывших заключенных. Тяжелый взгляд был у него, ох, тяжелый. Не сомневаюсь, что этот худощавый человек с сединой в волосах видел насквозь и харкающих кровью доходяг, и испуганно оглядывающихся по сторонам пойманных за браконьерство крестьян, и уже успевших сбиться в компании по пять-шесть человек бывших каторжан.
Да уж, крупная шишка к нам пожаловала. Вряд ли на весь форт найдется два пехотных капитана. К тому же о статусе человека больше говорит не золотое шитье мундира, а моментально отлипшие от стен и вытянувшиеся по струнке караульные. Да и мгновенно наступившее молчание в казармах тоже дорого стоит: значит, успели выдрессировать.
— Стройся! В шеренги по дюжине! Ровнее!
На этот раз команды капрала выполнялись куда расторопней, но сейчас и этого оказалось недостаточно: малейшие заминки карались ударами дубинок, зуботычинами латных рукавиц и тычками коротких копий. Но надо сказать, и выстроились мы гораздо быстрее. И куда ровнее.
Большинство заключенных, хоть ни черта и не понимали в армейских знаках различия, но безошибочно определили в седом важную птицу. Так что ни глупых вопросов, ни попыток потянуть время больше не было. Все шкурой чуяли, что сейчас любая оплошность может обойтись слишком дорого.
— Я капитан Торсон. — Седой сделал шаг вперед и оперся на изящную трость с позолоченным набалдашником. Мне удалось различить легкую хромоту, но уверен: при необходимости капитан может двигаться и стремительней, и изящней большинства приглядывавших за нами пехотинцев. — И это все, что вам надо обо мне знать. Важнее другое — отныне ваши никчемные жизни зависят только от меня и моих людей.
Капитан обвел строй тяжелым взглядом, и, думаю, стоявшим в первом ряду стоило немалых усилий, чтобы не отшатнуться назад. У меня так чуть волосы на затылке дыбом не встали.
— Думаю, судьи и вербовщики призывали вас искупить грехи службой в доблестной армии великого герцога Альфреда Третьего? — после недолгой паузы продолжил Торсон. — Надеюсь, никто из вас не принял эту чушь всерьез? Или кто-нибудь всерьез рассчитывает искупить вину кровью? Забудьте! Текущая у вас в жилах моча никому не нужна. Как и ваши жизни. Все, что вы можете, — это сдохнуть во славу его светлости. Или просто сдохнуть. Лично для меня разницы никакой.
Седой медленно прошелся вдоль шеренги, но теперь его взгляд потерял былую пронзительность — капитан о чем-то задумался.
— И запомните: с этого дня для вас есть только два пути: выполнять приказы или станцевать с пеньковой веревкой. Любое неподчинение карается незамедлительно. За попытку дезертировать — виселица. За драки и воровство — батоги и яма. За неподчинение приказу — две дюжины плетей. Все ясно?
Не дождавшись ответа от подавленно молчавших новобранцев, Торсон повернулся к сопровождавшему его лейтенанту и, усмехнувшись, кивнул на неподвижно замерших осужденных:
— На первый раз сгодится и молчание. Но чем раньше вбить в это быдло устав, тем лучше. Займись.
Капитан Торсон развернулся и направился к воротам лагеря, на ходу постукивая тростью по голенищу сапога. Капралы, не отставая ни на шаг, зашагали следом, а оставшийся лейтенант, явно подражая командиру, медленно прошелся перед строем. Низкорослый и широкоплечий, он, в отличие от капитана, был одет не в пехотный мундир, а в длинную, подпоясанную широким ремнем кожаную куртку. И лишь золотом вышитые на левой стороне груди дубовые листья отличали его от рядовых пехотинцев.
— Стивенсон! — Приняв какое-то решение, лейтенант щелкнул пальцами.
— Слушаю, господин. — Похожий на пугало долговязый капрал моментально оказался рядом и, перестав сутулиться, замер, ожидая распоряжений.
— Дюжину в первую казарму, полторы в третью, остальных в четвертую.
— Слушаюсь!
— Завтра на рассвете выгонишь их в поле. И пришли за мной, когда все доходяги отсеются.
— Будет исполнено!
Потеряв к нам всякий интерес, лейтенант подозвал к себе одного из караульных, а капрал, не теряя ни мгновения, тут же приказал рядовым распределить нас по казармам. Те недолго думая ударами дубинок разделили новобранцев на три группы, и мне, Арчи и Шутнику даже не пришлось прикладывать каких-либо усилий, чтобы остаться вместе. Капрал пересчитал всех по головам, перегнал несколько человек из одной группы в другую и, для порядка устроив разгильдяям-караульным разнос, приказал развести нас по баракам.
И, как назло, именно нашей группе выпало под ударами дубинок срывавших злость пехотинцев бежать в самую дальнюю — четвертую — казарму. Дежурившие у ее запертых дверей трое рядовых в который уже за сегодня раз нас пересчитали, дождались, пока жующий смолу янтарного кедра писец оформит соответствующую запись в журнале регистрации, и только после этого разрешили загнать всех внутрь.
Облизывая рассеченную скользящим ударом латной рукавицы губу, я поморгал, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, и придержал за руку уже направившегося занимать свободные нары Шутника. Один момент сразу же резанул мне глаза, и, прежде чем принимать какие-либо решения, следовало кое-что уточнить.
— Ты чего? — вырвал рукав Габриель и осторожно прикоснулся к наливавшемуся под правым глазом синяку. — Займут же все.
— Без мест не останемся, — разминая отбитое плечо, остановился рядом Арчи и оглядел длинное помещение, со стен которого в два ряда свисали нары. Свободных нар, надо сказать, было несколько меньше, чем загнанных в барак новобранцев. — Надо только решить, с какой стороны остановимся.
Да я к этому времени и сам уже сообразил, что именно меня насторожило: с левой стороны на нас смотрели изуродованные каторжными клеймами бандитские рожи, с правой расположилась совсем другая публика, и верховодили там не тени, а пойманные на браконьерстве и контрабанде выходцы с окрестных деревень. И те и другие смотрели на вновь прибывших без всякого дружелюбия, только что о мясе никто не кричал.
По всему выходило, что решать, с кем мы, придется в любом случае, и тянуть с этим не стоило: почти все с выбором уже определились, у входа продолжало топтаться человек пять, не больше. И что самое лично для меня неприятное — тот выродок, которого я ткнул пальцами в глаза, уже по-приятельски беседовал на левой стороне со здоровенным амбалом, кисти которого покрывали черные и зеленые узоры каторжанских наколок.
— О, посмотрите-ка, кто к нам пожаловал, свежее мясо! — С нар, шлепнув пятками по насыпному полу, спрыгнул худощавый паренек и почесал себя по голому пузу. — А чего это вы без приглашения? Свободных мест нет. Или отработаете?
Два молодых парня шарахнулись от уже выбранных на левой стороне пустых нар и нерешительно остановились на середине барака.
— Не кипишуй, Джига, — раздался с правой стороны уверенный голос, и по нарам каторжан пробежал тихий недовольный шепоток. Ух ты, как здесь все запущено! Не хватает только искры, чтобы побоище началось. — Вы, двое, идите сюда, найдется для вас местечко.
— Я смотрю, Вол, тебя на молоденьких мальчиков потянуло? Неужто хозяйство отросло? — не остался в долгу Джига, и теперь забурлила уже правая сторона. Но заводиле, похоже, было на это просто наплевать, и он направился к нам. — А вы чего застыли, аки столбы соляные?
