Наряжаться он больше её не просил, новых гостей не приглашал и, пусть всю последующую неделю безвылазно провел дома, видела его Лавиния ненамного чаще, чем раньше: маркиз, словно наверстывая упущенное, развел такую бурную деятельность, что все обитатели поместья Алваро вскоре не знали уже, куда от него прятаться. Он едва не довел управляющего до нервной икоты, выискав в расходных книгах какое-то несоответствие, он устроил показательную головомойку домашней прислуге, дал нагоняй бойцам внутреннего гарнизона, до печенок достал кузнеца, выгнал взашей двух младших конюхов и, судя по всему, останавливаться на достигнутом не собирался. Пэт ходила тише воды ниже травы, её муж подпрыгивал от каждого шороха, от горничной маркизы, и без того не шибко сильной духом деревенской девчонки, с перепугу осталась одна тень... Только Лавинию кара небесная в лице его сиятельства никак не коснулась. Напротив, мрачное недовольство, что с первого дня их знакомства неизменно сквозило в любом его взгляде и слове, обращенных к супруге, вдруг сменилось холодной любезностью, совершенно сбивающей с толку. Лавиния, и так почти не знающая своего мужа, запуталась окончательно — веди он себя как прежде, она, наверное, смирилась бы со временем и привыкла, но такие перемены только нервировали её еще больше. Сначала гости, потом тот вечер у Д'Освальдо — маркиз все-таки отвез её туда, как обещал, и от начала до конца держался так предупредительно, что никому, уж верно, даже в голову не пришло, как на самом деле он к ней относится. И Лавинии бы не пришло, не столкнись она раньше лицом к лицу с настоящим Астором Д'Алваро... Или, все-таки, не таким уж настоящим? Ну не могут же все эти милые люди, барон и баронесса Д'Освальдо и их соседи, много лет живущие рядом с маркизом, знать его так плохо, чтобы любить? А его, это было очевидно, всё же любили. И уважали — даже прислуга, даже после того, как добрая ее половина едва не осталась на улице!..
Лавинии любить супруга было не за что. Она всё так же боялась его, стараясь лишний раз не попадаться ему на глаза, всё так же отчаянно заикалась и втягивала голову в плечи, когда маркизу случалось обратиться к ней с каким-нибудь вопросом, однако страх этот потихоньку перешел в какую-то спокойную фазу. Лавиния уже не вздрагивала при одном только звуке голоса его сиятельства, научилась есть в его присутствии, и даже почти что досыта, а к середине января как-то незаметно перестала испуганно сворачиваться клубочком в своей постели, едва заслышав в коридоре чьи-то шаги. Спала она теперь как младенец. И даже, по словам Пэт, наконец-то поправилась. 'А то и смотреть же на вас было жалобно, госпожа, до чего вы были худенькая да бледная, когда приехали! — с удовольствием поглядывая на хозяйку, приговаривала кухарка. — Теперь-то другое дело. Какой в столице воздух — пыль одна! А у нас, в Алваро, любой поздоровеет!' Лавиния улыбалась в ответ. Она и чувствовала себя лучше, чем в первый месяц после приезда. И немало этому способствовало безупречное поведение её супруга, который не только, как ей когда-то мечталось в юности, каждый вечер теперь желал ей доброй ночи, а каждое утро интересовался, хорошо ли она спала, но и, похоже, совершенно забыл дорогу в её спальню. Маркиз был холоден, но любезен и внимателен, когда того требовали обстоятельства. Большего Лавиния не могла и желать.
Герцогиня эль Виатор всё так же исправно писала дочери, не оставляя расспросов относительно внуков — настойчивых до такой степени, что на последние несколько писем Лавиния малодушно не ответила. Да и чем она могла порадовать мать? Тем, что пыталась свести счеты с жизнью? Или тем, что в результате супруг вообще предпочел больше до неё не дотрагиваться? Да, второе до сих пор Лавинию только радовало — но мама явно будет на этот счет иного мнения...
Однако день шел за днем, и к концу января маркиза Д'Алваро сама уже начала понемногу тяготиться всей этой двойственной ситуацией. Её чувства к мужу теплее не стали, но его сиятельство теперь при всем желании ей упрекнуть было не в чем. Он вывозил её в гости, взял в дом еще пару служанок, предположив, что они могут ей понадобиться, и даже подарил ей лошадь. 'В Алваро есть на что посмотреть, — сказал он. — Погода теперь до февраля будет ясная, если захотите прокатиться — дайте мне знать' Потом легонько склонил голову и вышел из конюшни, а жена так и осталась стоять, растерянно глядя на молодую пегую кобылку с белой звездочкой во лбу. Лавинии было не по себе. И от того, что дар этот явился для неё неожиданностью, и потому, что ей нечего было предложить в ответ.
Или было, что?
Весь вечер маркиза провела у себя в комнате, бездумно глядя на огонь в камине поверх открытой книги. Угрызения совести мешались в ней с чуть потускневшими, но все ещё очень печальными воспоминаниями. Она знала, что её беззаботному одиночеству все равно должен прийти конец, так ведь положено, и супружеский долг на то и долг, что следует его исполнять — как бы ей это ни было неприятно. Она все-таки до сих пор очень хотела детей. И она понимала, что так или иначе до того, что предшествует их рождению, всё равно дойдет. Так не лучше ли сейчас — когда маркиз, похоже, несколько пересмотрел свое отношение к браку? Тогда, когда она болела, он сказал, что не появится в её спальне, пока она сама этого не пожелает. Она не желает, конечно, к чему себе врать, но... Если прийти сейчас и самой, может, так будет проще? И уж точно не получится, как тогда, в столовой!
Так ни на что и не решившись, Лавиния попросила горничную передать Пэт, что ужинать сегодня будет у себя — ей-де немного нездоровится. Кухарка лично принесла поднос, заодно поведав хозяйке, что его сиятельство огорчен её плохим самочувствием, но надеется, что к завтрашнему утру ей станет лучше. Лавиния окончательно упала духом и едва притронулась к еде: супружеское участие было налицо. И эта лошадка... И то, как безупречно маркиз держал себя последний месяц... Как там говорят — долг платежом красен? 'Опять же, дети, — борясь с собой, подумала она. — Ну что с меня, убудет, что ли?' Тоскливый вздох против воли вырвался из груди. Не убудет, конечно, да и терпеть недолго — но, боги, если бы это не было так отвратительно!
Поднос с остывшим ужином отправился обратно на кухню, горничная уложила 'захворавшую' госпожу в постель, обложила подушками и ушла. Дом постепенно затих. Часы внизу, в библиотеке, гулко пробили полночь, потом час, потом два — и лежащая без сна маркиза Д'Алваро наконец решилась. Она выскользнула из постели, набросила пеньюар и покинула свое беспечальное гнездышко в правом крыле. Не скрипнув ни одной рассохшейся половицей — их все она давно знала наперечет — Лавиния добралась до комнаты супруга. Он ещё не спал, в узкую щель под дверью пробивался слабый желтый свет. Лавиния, из последних сил держа себя в руках, положила предательски дрожащую ладонь на ручку, чуть надавила — и, словно обжегшись, тут же отпрянула. 'Не могу, — в отчаянии подумала она. — Может, завтра... Или послезавтра!'
Она отступила на шаг, еще, еще — и всё-таки не совладав с собой, бесславно бежала обратно под защиту правого крыла старого дома. Потом! Когда тот ужин позабудется, когда получится думать об этом без содрогания, когда... 'Когда-нибудь, — зябко кутаясь в одеяло, хотя в спальне было жарко натоплено, думала Лавиния, — но только не сейчас!'
К опытному бойцу трудно подобраться незамеченным, особенно не имея навыка и тогда, когда он знает, кто должен прийти и откуда. Астор Д'Алваро не сомневался в успехе своей многодневной осады — он знал, что надолго его супруги не хватит. Недели наблюдения за ней ему хватило, чтобы понять: у Лавинии, несмотря на хорошую память, нет ни силы воли, ни стойкости, зато есть совесть и мягкое сердце. Кто как не она вконец распустил слуг, прощая им всё и вся, а если точнее, попросту не замечая ни лени, ни работы спустя рукава — лишь потому, что они ласково с ней обходились?.. Это, конечно, была их прямая обязанность, но маркиза Д'Алваро почему-то считала иначе и готова была закрыть глаза на плохо приготовленный обед, на не глаженое платье, на чадящий камин — на что угодно, только бы кто-нибудь плохо о ней не подумал. Что ж, решил Астор, тем проще будет ему самому. Конечно, о том проклятом ужине, едва не стоившем ей жизни, Лавиния вряд ли скоро забудет, но с её-то характером долго ждать ему не придется...
В тот вечер, вынужденно вернувшись домой с заставы и по рукам и ногам связанный словом, данным начальнику гарнизона, Астор до полуночи просидел в библиотеке, глядя на огонь. Он думал — о том, как разболталась прислуга в его отсутствие, о том, что ещё немного — и правда о его женитьбе выплывет наружу, и о том, что четыре года такого 'поста' он совершенно точно не выдержит. Он был, в конце концов, не железный. А Лавиния, несмотря на всю свою непривлекательность, молодая женщина, живущая с ним под одной крышей и принадлежащая ему по закону — должен же быть от неё хоть какой-то прок?.. На безрыбье и это сгодится, пришел к выводу Астор и задумался еще крепче. Слово он дал не только Фабио. 'И как теперь быть? — напряженно размышлял он. — Нарушить обещание я не могу, а Лавиния, похоже, рада-радешенька, что её наконец оставили в покое... Меня она не хочет и вряд ли захочет, а если даже все-таки придет когда-нибудь, хоть ради детей, я к тому времени точно рехнуться успею. Или на собственных крестьянок бросаться начну, и легенда пойдет ко всем псам'. Он с досадой передернул плечами. Нет смысла ждать с моря погоды и надеяться на то, что у Лавинии проснется интерес к супружескому долгу. Нечему там просыпаться. 'А лицедей из меня паршивый, — признал маркиз, — так что в любовь тоже играть бессмысленно. Да и она всё-таки не полная дура, чтоб в это поверить'. Астор вздохнул, вспомнив Руту — вот уж та была совершенно безмозглая! — и вернулся к своей проблеме. Лавиния не дура — зато редкая трусиха. И если уж брать её в оборот, так точно не штурмом... Но если потихоньку, как бы между прочим, это вполне может сработать. 'Тем более, любовь её мне не требуется, — подумал он. — А для того, что требуется, от нас обоих много не понадобится. Придется, конечно, ещё с месяцок потерпеть..' Он с сомнением прищурился. Одного терпения тут явно было недостаточно. 'Бери что хочешь, но плати за это'? Ну, что поделаешь, значит, придется платить.
Жена скучает по прежней жизни в многолюдной столице? Будут ей и люди, и общество — Карлос с Абель, Вэйделлы, все прочие, юг умеет быть гостеприимным хотя бы из любопытства, а на границе каждое новое лицо на вес золота... Она боится его, считая бессердечным чудовищем? Он покажет ей, что это не так — он начнет интересоваться её мнением, гордиться ею на людях, беспокоиться о ее слабом здоровье... И, конечно, совершенно ни на что не будет претендовать. А когда Лавиния хоть немного потеряет бдительность, можно усилить впечатление чем-нибудь посущественней — к примеру, весомым подарком. На дорогие побрякушки, которые так любят женщины, денег у него нет, а единственную фамильную ценность помимо столового серебра — рубиновое колье, когда-то принадлежавшее его матери и по традиции передающееся из поколения в поколение каждой новой маркизе Д'Алваро, Астор дочери эль Виатора дарить не намерен, но Лавиния, похоже, не слишком-то избалована. Сойдет что попроще. К примеру, хорошая лошадь: этот жук-управляющий знает в них толк и только за последний год неплохо наварился на играх с расходными книгами. Выгонять его смысла нет, другие не лучше, а вот припугнуть и взять у него трехлетку за бесценок, так сказать, в счет былых 'заслуг' — почему нет?..
Определившись со стратегией, Астор повел свою линию, не отступая от нее ни на шаг, и это сработало. Лавиния, что первое время с недоверием поглядывала на 'исправившегося и осознавшего' супруга, понемногу оттаяла, успокоилась, перестала сидеть в его присутствии, словно аршин проглотив, и даже, кажется, заикаться стала чуть меньше. Ободренный этим маркиз Д'Алваро перешел ко второй части плана, касавшейся подарка, и тоже преуспел, причем дважды — лошадь жене определенно понравилась, а пойманный Астором взгляд прозрачных глаз, полный мучительных сомнений, подсказал, что победа не за горами. Еще чуть-чуть терпения, день-два, максимум неделя — и он наконец получит то, что ему нужно. Покинув конюшню в самом приподнятом настроении, его сиятельство вернулся в дом и, словно паук, ловко раскинувший свою паутину, уселся ждать...
И дождался таки, пусть в последний момент Лавинии всё же изменила ее невеликая храбрость.
'Ничего, — удовлетворенно прислушиваясь к затихающим по ту сторону двери торопливым шагам, думал Астор. — Никуда ты не денешься, моя милая. Не сегодня, так завтра... А я два месяца терпел, так уж выдержу ещё неделю'. Он бросил насмешливый взгляд на дверную ручку. Ведь почти повернула!..
Маркиз Д'Алваро, крайне довольный собой, задул свечу и улегся в постель. Откинулся на подушку, закрыл глаза... И улыбнулся, вспомнив крадущиеся шаги за дверью. Трусиха, конечно, но, верно, не совсем уж безнадежная — да и жена из неё, если подумать, не самая плохая. Пусть она эль Виатор и из себя ничего особенного не представляет, но зато не лезет, куда не просят, и знает свое место. В доме её не видно, не слышно, порядков своих она тоже не завела, и навряд ли когда-нибудь заведет... Положа руку на сердце, могло быть и хуже, уродись она характером в папашу! А так есть вероятность, и немалая, что те годы, которые Кассандра проведет в Даккарае, ему самому не покажутся каторгой. 'Не забыть бы завтра справиться, как там ее здоровье, — уже засыпая, подумал он. — Хотя голову даю на отсечение, что с ним и сегодня всё было в полном порядке. Экая совестливая супруга мне попалась!'
На следующий день, для верности, он заехал с визитом к Д'Освальдо и остался там ночевать. Позаботившись отослать жене свои извинения с довеском в виде поклона от барона и склянки с домашней укрепляющей настойкой от баронессы. Грядущую ночь Астор не без оснований планировал провести уже не в одиночестве...
Однако не случилось. Утром того самого дня, когда терпение и безусловный талант стратега должны были, наконец, принести его сиятельству долгожданные плоды, маркиза Д'Алваро, гуляя по саду в сопровождении горничной, вдруг побледнела, покачнулась и лишилась чувств. Поднялся переполох, срочно послали за доктором. И потерявший дар речи маркиз Д'Алваро узнал, что он скоро станет отцом.
Глава XIII
Кисточка, порхающая над огромным, в полтора человеческих роста, холстом, знакомо замерла. Художник прищурил левый глаз, отступил на шаг и качнул головой.
— Правое плечо чуть повыше, ваше высочество!
Наследный принц Геона, безрадостно вздохнув про себя, исполнил просьбу, больше похожую на приказ — только из опасения, что противном случае дотошный маэстро провозится на час дольше. С художником спорить бесполезно, а с талантливым бесполезно вдвойне! 'И к чему этот портрет? — думал Рауль, стеклянными глазами уставясь в стену позади вдохновенно суетящегося у холста маэстро. — Через несколько лет нас коронуют, тогда бы и увековечили — при всех регалиях, как положено...' Воспользовавшись тем, что художник полностью ушел в работу, его высочество кинул быстрый взгляд на супругу. Амбер, в прошлом эль Моури, а теперь Норт-Ларрмайн, герцогиня Янтарного берега, сидела в креслице чуть впереди него, облаченная в пышное свадебное платье. Парадный портрет новоявленных супругов требовал соответствующего антуража, и если Раулю его мундир с эполетами плеч не оттягивал, то Амбер, скорее всего, приходилось непросто. Бесчисленные складки тяжелого атласа, жесткий корсет, необходимость сидеть неподвижно несколько часов кряду... 'Все-таки, Даккарай кует лучшую сталь, — с привычным восхищением подумал принц. — Мне бы такую стойкость'. Он с трудом подавил желание размять ставшую совсем деревянной спину и осторожно переступил с одной затекшей ноги на другую. Да когда же кончится это мучение?
