Терракотовые дни

— А здесь, как ни крути, хоть один патрон, хоть вся обойма — пуля сразу у виска. Бойко медленно, задумчиво поднес оружие к голове. Ствол приятно холодил кожу.

— Знаете, всегда меня такие шутки раздражали, — отреагировал Ланге, — либо уберите пистолет от виска, либо стреляйтесь уже...

Владимир убрал пистолет от своей головы и тут же прицелился в лоб Отто.

— Бойко, не валяйте дурака, — хмель сразу вылетел из головы Ланге, — это ведь я дал вам пистолет... Вы это забыли?

— Нет, не забыл. Но неужели вы никогда не думали, что данное оружие я могу обратить против вас. Мы тогда говорили, говорили, говорили... Что вы там сказали.

Ланге облизал внезапно пересохшие губы — язык тоже стал тяжелым и шершавым.

— Я сказал... Сказал, что вы не выстрелите в спину.

— Ну да, конечно! Я пущу вам пулю в лоб! А ну-ка вынимайте свою пушку!

Ланге прикоснулся к кобуре, отстегнул ремень.

— Ну же!

На крик Ланге выдернул пистолет, одним движеньем вывел его на прицельную линию и отщелкнул предохранитель. Палец напрягся на курке.

Но он не выстрелил.

Не выстрелил и Бойко:

— Так бы и сразу...

"Парабеллум" вернулся в карман. Бойко тут же расслабился, стал тяжелым, осел на стул. Ланге секунду подумав, тоже убрал "Вальтер", взял стул, присел рядом.

— Мой друг, вы меня испугали...

Но Бойко не отвечал — он выглядел безучастным, потерянным. Ланге положил ему на плечо руку, но секундой позже убрал, решив, что и так что-то горбит эти плечи.

Бойко молчал, тишина становилась невыносимой, и Ланге стал говорить первое что пришло на ум:

— Война не так страшна, как ненависть. Война закончится, оружие поржавеет. И знаете, кто в ней проиграет?

— Кто? — спросил Бойко.

— Мы...

— Немцы?..

— Нет. Мы с вами. Войну проиграет конкретно Отто Ланге и Владимир Бойко. Потому что мы неправильные. Мы делаем свою работу и не мешаем ее с ненавистью. Мы имеем такую роскошь, ибо трудно быть солдатом и ненавидеть врага, который вчера убил твоего товарища. За войной следует эра ненависти. И хорошо бы, чтоб наши дети дожили до времени, когда люди скажут: "Прощаю и хочу быть прощенным".

— Это вы к чему сказали?

— Все просто, Владимир... Все просто...

Ланге тянул время, растягивал слова, стараясь додумать — а действительно, к чему это сказано. Наконец, нашелся:

— Все ваши земляки клялись в ненависти к немцам. В Германии сейчас модно ненавидеть славян... Жуткая мода, согласен, но тем не менее... Вот и пистолет вы выдернули потому что подсознание кричит: "Убей немца". Но не выстрелили вы, потому что увидели во мне Отто, своего знакомого, к которому зла не питаете.

-//-

В доме Назара никто не мог предложить разоблаченному "фон Фогелю" таких же комфортных условий, как скажем, в гостинице "Метрополь". Было здесь, пожалуй, получше, чем в эвакогоспитале, но все же не слишком удобно — маленький домишко с вовсе мизерными комнатами. И уже на следующий день после своего побега Гусь стал готовиться к своему возвращению.

— Знаешь, кто мне еще нужен? — спросил он у Колесника. — Портной...

— Ты разве не знаешь? — удивился Колесник. — Портного убили в декабре.

— Нет, мне нужен нормальный портной — с иголкой и ниткой. Ты, конечно, не подозреваешь, но, вероятно, портные понадобятся вам всем.

Но перед отъездом ему предстояло решить один вопрос, из-за которого он, собственно, и появился в этом городе.

Впрочем, этот вопрос распадался на уйму небольших.

И еще рано утром, когда сели за завтрак, намазывая хлеб маслом, Николай будто невзначай заметил:

— Не в обиду вам будет сказано, но заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет. И хорошо, если только свой.

— Это, простите, как понимать? — спросил Колесник. — Это что, предьява?

— В некотором роде да. Но я просил — не обижаться. Мне кажется, что вы уж слишком уперлись в банк. Надо работать изящней, открыть свой разум, стереть границы...

— Короче, план у тебя есть.

— А как же. Даже два.

— С какого начнем?

— Начнем, пожалуй, со второго. Потому что он касается непосредственно вас.

Гусь обрисовал свой план — заняло это не больше пятнадцати минут. Его слушали, не перебивая. Когда он, наконец, закончил, Колесник заметил.

— Хм, а ведь это может сработать.

— Это сработает.

— Довольно простой план. Странно, как мы сами не придумали ничего подобного.

— Я же сказал почему — вы слишком уперлись в этот банк.

Замолчали, обдумывая изложенный план. Каждый пытался найти в нем слабое место. Первым удалось это Козе.

— Есть еще одна трудность...

— Какая?

— Бойко всех нас знает в лицо...

— Ты не поверишь, но именно над этим я сейчас и думаю, — ответил Николай.

— Хорошо, — подытожил Колесник, — а что ты там говорил относительно второго плана?

— Второй план касается непосредственно меня. Верней, он касается и вас, поскольку я не смогу с вами оставаться так долго — мне надо возвращаться.

— Мы управимся и без тебя.

— Ни мало не сомневаюсь в этом. Но тут возникает вопрос о моем вознаграждении. О моей доле.

— Зачем это тебе? Я расплачусь, переведу твои деньги в банк. Какой хочешь? Швейцарский?.. После войны заберешь.

— Мне нужны деньги сейчас — не после войны.

— Ну тогда оставайся с нами — сделаем дело...

— Тогда я опоздаю в часть.

— Да зачем тебе такие деньги на фронте?

— Пока не знаю. Не думал об этом. Может, куплю танк. Может — бронепоезд.

— Ну а как я тогда смогу тебе деньги отдать?.. Об этом ты думал?

— Как ни странно, но уже думал. Расплатитесь натурой — мне нужна ваша помощь...

-//-

Перекапывать огород однорукому было неудобно. Но Костя как-то умудрялся копать — зажимал лопату между плечом и щекой, переворачивал плечом.

Краем уха уловил шаги на улице. Оборачиваться он не стал — был не любопытен. Знакомый поздоровается сам, чужак пройдет стороной. Но прохожий остановился. Больше всего Костя не любил, чтоб на него глазели.

— Ну чего вам надо?.. Если ничего — уходите, пожалуйста...

Но прохожий не ушел. Вместо этого ответил:

— Помочь? — за забором стоял Женька Либин.

— Помоги, если не боишься штиблеты испачкать. Возьми в сарае лопату.

Либин не побрезговал — зашел во двор, взял лопату, начал копать рядом. Земля была жирная — то и дело железо лопаты резало червяка.

Минут десять копали молча. Двигались вдоль одной линии. Сближались плечо к плечу и опять расходились в разные стороны участка. Копали где-то с одинаковой скоростью: если Костя копал медленно вследствие своего увечья, то Женька, похоже, последний раз копал еще в школе на субботнике. Да и спешить им, по большому счету, было некуда.

— Ты по делу или так, — наконец, спросил Костя.

— Просто так к тебе далеко собираться. Как всегда.

— Значит, по делу. Оружие? Что-то особенное хочешь прикупить? Себе или барышне игрушку? Есть симпатичный револьвер. С перламутровыми щечками...

— Нет, спасибо... Барышни — потом.

— Себе?..

— Нет, у меня есть пистолет. Смотри, вот украл недавно, — на мгновение Женька распахнул пиджак, выхватил пистолет, крутанул на пальце и вернул на место.

— "Штейер"... — спокойно отметил Костя, — недурной выбор. Но выстрел мощный, пистолет редкий, так что не дай бог тебе встретиться с его хозяином.

— Хозяин землю грызет... Да и сейчас за любой пистолет к стенке ставят. Меня прислал Колесник.

Оружейник тяжело вздохнул:

— Заказ отменяется?..

— Нет, напротив... Есть некоторые изменения. Надо добавить три немецких пулемета. Одну винтовку надо чем скорей, тем лучше. К ней оптику.

— Какая оптика? Полуторократная, четерхкратная?.. Четырехкратный достать легче.

— Полуторократный — вопрос не в цене, а в дальности, в угле обстрела (35)... Затем, ты говорил Сереге, что у тебя были фугасные снаряды.

— Ну да, к восьмидесяти восьми миллиметровым зенитным немецким орудиям. В количестве...

— Колесо просил, чтоб ты их передал подпольщикам.

— За кой хрен? Они же не расплатятся, — возмутился Козя.

— По этому поводу Серега сказал: занеси на наш счет.

— Серега, кстати, сам в долгах как в шелках...

— Насчет этого у меня к тебе отдельный разговор будет...

— Ну раз так — начинай, а я послушаю...

И Либин заговорил. Костя слушал его, не перебивая.

-//-

Говорил Женька недолго. Ответа требовать сразу не стал.

— Подумаешь? — спросил он у Кости.

— Подумаю... — согласился тот.

Затем Либин ушел, вернув лопату в сарай.

Костя все же вернулся на огород, но копал совсем не быстро, задумавшись глубоко...

А через час и он бросил копать...

Промежуточное ограбление

В ночной высоте густо загудели двигатели.

За последнее время ночные бомбардировки стали привычным делом. Ночью можно было летать без истребительного прикрытия, а чтоб не попасть под огонь зениток самолеты забирались почти на предельную высоту. Ориентироваться по занавешенными светомаскировкой городам, было невозможно. Поэтому самолеты шли по счислению, по приборам: примерно за триста километров от аэродрома должен быть город.

Корректировать бомбардировку надлежало по огням пожаров. Но эффективность таких ударов была низкой, и порой весь боезапас вываливали в чистом поле.

Но в этот раз бомбардировщикам будто бы удалось нащупать цель.

Бойко уже собирался отходить ко сну, когда услышал хлопки. Он вышел из дома, отошел от порога метров на пять, чтоб лучше видеть. Небо к югу за рекой было наполнено вспышками.

С земли били прожектора, пытаясь нащупать в облаках советские самолеты.

— Вот вам и небо в алмазах... — прошептал Владимир.

В городе били зенитки. С расстановкой отправлялись в небо "чемоданы" восьмидесяти восьми миллиметровых снарядов. Тарахтели скорострелки калибра поменьше. Достать самолеты они не могли и только разве что шумели, создавая видимость хоть какой-то работы.

Осколки от разорвавшихся снарядов сыпали дождем. Были они горячие и острые, как бритвы. Они пробивали крыши, поджигали кучи собранной листвы, даже убили одну собаку.

Солдаты в банке чувствовали себя неуютно. Под бомбардировки они попадали и раньше, но одно дело прятаться от нее в окопах, совсем иное бомбардировка в городе.

В здании банка открыли все двери, исключая двери на улицу. На площадках в такт взрывам ходила волнами вода, разлитая в бочки.

После очередного взрыва завыла сигнализация.

— Да выключите ее наконец!

Свет в коридорах на мгновение стал ярче и погас вовсе. Через полминуты в подвале удалось запустить резервный генератор. Загорелось аварийное освещение — света оно не давало, а лишь обозначало проходы.

Бойко слышал, как на аэродроме поднялся шум, заревела сирена, ударили прожектора. Наверняка зенитчики изготовились к стрельбе. Но нет, бобы падали в центре города.

Наконец, с аэродрома взлетело два ночных истребителя. Набирая высоту, они прошли низко над поселком.

Зенитки замолчали, чтоб не подбить своих. Бомбы продолжали падать. В вышине строчили пулеметы. Вместо осколков по черепице затарахтели гильзы. Звук был совсем иной, будто пошел жестяной дождь.

Задымился и кометой ушел в сторону пляжа самолет. Чей — разобрать с земли не представлялось возможным.

Кто-то звал вниз, в подвал.

Какая разница, где умирать, — подумал Ланге, — хорошее попадание — завалит и подвал. Вряд ли деньгохранилище проектировали на прямое попадание авиабомбы.

Но тут рванула бомба. Разорвалась совсем рядом — кажется на пустыре через улицу. Ударной волной выбило стекла — полоски бумаги, наклеенные крест-накрест, помогли мало. Что-то повисло на лентах, но осколки стекла, царапая полировку, застучали по столу, по полу...

А, впрочем...

— В подвал! — скомандовал Ланге.

Его приказ повторили много раз. Сапоги загрохотали по лестницам.

Открыли дверь в хранилище. Когда отперли засовы, лишний воздух с легким хлопком выдавил ее наружу.

В деньгохранилище было тесно. Очень скоро воздух стал жирным, жарким.

Металлическую коробку трясло, маленькая лампочка аварийного освещения света почти не давала, она дрожала в плафоне. А затем во время очередного взрыва она звякнула и потухла.

Избавившись от груза бомб, выработав часть горючего, бомбардировщики, став легче, набирали высоту. Бомбардировка уже заканчивалась. В самом деле, не вечно же ей продолжаться?

-//-

— Aber wie, verdammt,wie?

Вопрос поняли все, но он остался без ответа. Ни солдаты Schutzstaffeln, ни их командир не могли дать ответ. Бойко вроде бы улыбался краешками губ.

Или показалось?.. — подумал Ланге. — А почему он молчит? Может быть, потому что вопрос обращается не к нему.

Тогда Ланге повторил его на русском

— Но как, черт возьми, как?.. Господин Бойко, вы ничего не хотите нам сказать.

Тот пожал плечами.

— А что тут говорить? Нас обокрали.

Утром, как всегда, почти вовремя он явился в комендатуру. Вместо Ланге застал записку в дверях. Развернул, прочел:

"Владимир, я в банке. Чрезвычайная ситуация. Подходите туда",

Подпись "Искренне Ваш Отто" была перечеркнула, под ней значилось: "Хауптштурмфюрер Отто Ланге".

Банк был закрыт, не пускали и в операционный зал, хотя у входа стояло несколько унтер-офицеров, отправленных получить денежное довольствие.

Владимир постучался, его впустили, но дверь за ним закрыли на все засовы, чем вызвали еще большее возмущение у стоящих на улице.

В операционном зале были построены солдаты охраны. Меж ними ходил Ланге. Был он чернее ночи.

Утром он спустился в деньгохранилище. Зашел все больше для порядка. Заметил, что на одном ящике сорваны пломбы. При чем в этом ящике хранилось самое ценное: богатство компактное. За содержимое этой, в общем-то, негабаритной коробки можно было купить небольшой замок, маленький остров в не слишком престижном океане, вместе с пальмами, песком и несколькими деревнями туземного населения. Проще говоря, там содержались драгоценные камни.

И совершенно ясно было — этот ящик не только вскрывали, но и довольно сильно очистили от содержимого.

Меж тем, Отто мог поклясться — вчера, за полчаса до бомбардировки, он спускался вниз. Пломбы были на месте.

Обыскали солдат. Нашли какую-то мелочь — колечки с камушками и без оных, броши. Лица солдат заливала краска, но ни одно из найденных изделий в описи ценностей не значилось. Эти украшения они раздобыли где-то в иных местах для своих подруг — нынешних и грядущих.

Проверили двери, решетки на окнах. Решетки были не повреждены, двери из здания оказались запертыми изнутри.

Ланге распорядился — из здания никто не выйдет до особого распоряжения. Работающие в банке могут войти и занять рабочие места, но выйти он им тоже не разрешит. Не стал выходить и сам. Утром по телефону из комендатуры вызвал связного, записку Бойко передал через маленькое окошко. Чтоб избежать кривотолков, устроил так, что передачу записку видело человек пять. Ланге нарочно писал ее долго, вертел: смотрите, мол, никаких фокусов.