— У него находится мой 3-хгодовалый сын, — призналась прима. — Мне жаль его терять. И тебя тоже очень жаль. Пообещай, что когда наступит мир, ты будешь приезжать ежегодно в Сак-сонию на месяц и проводить его со мной — в провинции, конечно.

— У гусар на войне очень высокая смертность, — сказал Ржевский.

— Но ты имеешь лишь незначительные шрамы, — возразила наблюдательная дама.

— Значит, мне оторвет ядром голову, — невесело хохотнул амант. — Но когда мы будем воз-вращаться из Парижа победителями, я к тебе непременно зайду.

— Я всегда буду тебя ждать, — горячо заверила "Коломбина". — И еще: мое имя Амалия фон Визен цу Платтен, Род наш древний, но совершенно обедневший.

Следующая остановка прусско-русской армии произошла у городка Баутцен, расположен-ного на правом обрывистом берегу речки Шпрее. В городке имелась крепость, за стенами которой можно было некоторое время обороняться, к северу простирались болота, к югу ды-бились отроги Судет — замечательная позиция для отпора Наполеону. Тем более, что к ос-новной армии присоединился корпус Барклая де Толли (24 тыс. чел.), недавно овладевший крепостью Торн на Висле. На подходе к Баутцену (с севера) Барклай потрепал дивизию Ло-ристона, взяв только в плен около 1800 чел., и Витгенштейн с удовольствием поставил его на крайний правый фланг. В центре стоял корпус Милорадовича (12 тыс. в крепости и около нее) и чуть правее — корпус Евгения Вюртембергского (20 тыс), а слева — корпус Горчакова (30 тыс.). В резерве в центре стояли корпуса пруссаков под командой Йорка и Блюхера (28 тыс.)

8 мая Наполеон послал вперед пять корпусов (80 тыс.): Удино (20 тыс.) против Горчако-ва, Макдональда, Мармона и Бертрана — на город, а Сульт (13 тыс.) пытался охватить правый фланг русских. Мощный корпус Нея (45 тыс.) двигался с севера к позиции Барклая, но подо-спел только к вечеру. Слабым звеном в обороне русских оказался корпус принца, чья артил-лерия еще в начале дня оказалась под угрозой и ее вывезли от греха подальше в тыл. Напо-леон, будучи изначально артиллерийским офицером, это быстро понял и поставил против принца батарею из 40 мощных орудий, под давлением которых его корпус был вынужден уйти с позиций вслед за своими пушками. Под угрозой полного окружения и лютой бомбар-дировки крепость тоже пришлось сдать — на чем и закончился бой 8 мая.

Ночью Витгенштейн перетасовал свои силы и командование, поставив руководить левым флангом Милорадовича. На него в 5 утра 9 мая и напали Удино и Макдональд, да так настырно, что Милорадович запросил к 10 часам подмогу. Витгенштейн был уверен, что эта атака является вспомогательной, но император Алексанлр сжалился и послал сербу две ди-визии из стоявшего без дела корпуса Барклая — так что к 2 часам дня Милорадович вернул себе начальную позицию. Тогда-то на Барклая (у которого осталось 12 тыс. и мощная артил-лерия) обрушился Ней (ранее себя не проявлявший) и заставил пятиться к речке Лебау. Пруссаки, теснимые в центре Мармоном и Бертраном, послали все же Барклаю дивизию, и он сумел укрепиться в местечке Прейтиц. Но тут Наполеон ввел в бой против пруссаков гвар-дию, и тогда те запросили резервную гвардию у Александра. Чашу весов склонил на сторону французов тот самый Лористон, который вышел в тыл Барклаю. В 4 часа дня Витгенштейн с подачи Александра дал приказ на отступление. При этом основная армия пошла на Бреслау, а корпус Милорадовича был отжат на дорогу к городку Лебау. Французы, потерявшие в сра-жении до 20 тыс. чел (убитыми и раненными) сильно не активничали. Наши потери оценены историками в 12 тысяч.

О...ский гусарский полк был задействован оба дня на левом фланге, прячась в складках местности и за перелесками. Он вылетал внезапно в момент наивысшего противостояния и бил французской пехоте во фланг, а иногда в тыл. У Наполеона кавалеристов было в 2 раза меньше (12 тыс. против 24 у союзников) и потому большей частью эти атаки приходилось отражать самим пехотинцам, заворачивая шеренги. Тогда внимательный Наполеон направил к Удино свой элитный гусарский полк, с которым раз за разом и схватывались русские гуса-ры.

Ржевский ужасно злился на эти схватки, потому что в каждой гибли или получали ранения его люди. Сам он все еще выходил целым из этих каруселей, удивляясь своей живучести. Впрочем, когда дело доходило до рубки, он вцеплялся в повод зубами, выхватывал вторую саблю и превращался в жуткую машину убийства, сражая каждого противника, а то и двух. Но чаще уповал на пистолеты, которые ему перезаряжали и подсовывали верные Демидов и Токарев. В свою очередь он их оберегал, зорко следя за нападениями вражеских гусар. В Ле-бау, проведя смотр эскадрону, ротмистр помрачнел: в нем остался половинный состав по сравнению с выходом из Дрездена на Лейпциг. Правда, сабельные раны в большинстве слу-чаев не так страшны и обязательно зарубцуются. Но были и отсеченные пальцы, кисти рук и тяжелые колотые раны — а это уже не бойцы".

Глава пятьдесят пятая. Как предотвращаются дуэли.

К рождеству Зимний дворец вдруг ярко засветился, причем не только в бальных или жи-лых комнатах, а практически целиком: во всех этажах и окнах. Осветилась и огромная Двор-цовая площадь, по которой было расставлено два десятка электрических фонарей. Петер-бургские жители со всех сторон хлынули на площадь и ходили по ней, теснясь, но целиком очарованные. Внезапно оркестр, спрятанный в большой палатке под стенами дворца (и отоп-ляемой железной печкой), заиграл прекрасные мелодии Моцарта, Гайдна, Баха, Бетховена и каких-то иных композиторов, добавив очарования в прекрасный вечер. В определенный мо-мент городовые прекратили доступ к площади, ставя железные рогатки и похохатывая:

— Раньше надо были прийти, господа хорошие! Кто не успел, тот опоздал. Ничего, завтра здесь опять будет гулянье, вот тогда и приходите. А сейчас мы не позволим давку устраи-вать!

Городецкий смотрел на дело своих рук из дворцового окна и тоже радовался: пустячок вроде, а приятно. Затею с оркестром тоже он подсказал. "Надо будет еще каток на части площади устроить, — подумал он. — Чего месту и музыке зря пропадать?".

— Мечтаете, сударь? — раздался вдруг рядом знакомый голос, и он быстро на него повернулся и низко поклонился перед цесаревной Марией Николаевной. — А знаете ли вы, что ваша ме-тресса уже не ваша? Что молчите?

— Я внимательно вас слушаю, ваше императорское высочество.

— Хм. Вы знакомы с Александром Барятинским?

— Не имел повода и опасаюсь знакомиться с приятелем наследника престола, вашего брата.

— Так вот знайте: Мими Трубецкая сейчас полностью во власти этого сердцееда.

— Думаю, это в природе красивых и знатных девушек. В возрасте от 15 до 25 лет они подобны бабочкам, перелетающим с цветка на цветок. Позже бабочки закукливаются, а потом пре-вращаются в малосимпатичных гусениц, но пока надо брать от жизни все....

— Что-то вы напутали с этими бабочками и гусеницами, — сказала, смеясь, цесаревна, — но я обязательно передам Трубецкой ваше предсказание ее судьбы.

— Как вам будет угодно, ваше высочество, — еще раз поклонился Макс и не разгибался, пока Мария Николаевна, фыркнув, не пошла прочь.

В сущности, Макс был доволен таким поворотом в ситуации с Трубецкой. Он уже не об-манывался в истинной природе ее чувств: еться захотелось маненькой макаке. Достаточно было ему отсутствовать в Питере пару недель (ездил в Москву к Отто за кой-какими матери-алами), как мадмуазель склонила голову на эполет корнета. Пусть себе тешится.... Макса же сейчас донимал другой вопрос: надо ли ему грохнуть Дантеса? Или на место этого соблазни-теля явится другой, и Наталья Николаевна в апогее своей великосветской славы обязательно сойдется с ним? То есть ревность будет постоянно поедать внутренности Пушкина, и он пре-вратится в желчного маленького несчастного уродца, неспособного к позитивному творче-ству? Будет ли такой писатель любезен народу?

Он еще немного подумал и укорил себя: так сразу и убить! Других методов нет что ли? Проще запугать, но правильнее подкупить этого уроженца Эльзаса. Интересно, сколько ему надо для счастья? И найдется ли у меня столько? Впрочем, Куманин даст сколько попрошу. Знает, что получит потом с моей помощью в три раза больше.... Решено: приложу усилия для выезда прощелыги во Францию. Тем более что после дуэли он так и так туда уедет. Те-перь надо сочинить тактичную записку. Что бы написать? Ну, к примеру, следующий текст: "Прошу прийти ко мне завтра в рабочий кабинет к 17 часам пополудни с целью важного для нас обоих разговора. Инженер Городецкий". А для убедительности приложить к ней ... до-пустим, сто рублей!

Да, в Зимнем дворце у Городецкого появилась такой кабинет — работы по электрофикации и прочим проектам, курируемых самим императором, ведь продолжались. И вот к назначен-ному часу (с опозданием на 15 минут) в этот кабинет явился тот самый Жорж Геккерн (в не-давнем прошлом Дантес)

— Вы — Городецкий? — спросил кавалергард с порога. — Что значит эта записка и эта ассигна-ция, сударь?

— Мне нужно с вами поговорить. А купюру эту можно расценивать как задаток. Если мы с ва-ми придем к соглашению, то вы получите от меня во много-много раз больше.

— У меня ничего нет, мсье, кроме чести. Значит именно ее вы и хотите купить. Но честь дво-рянина не продается!

— Ничего подобного. Я услышал, что вы недавно женились, но приданого за женой не полу-чили. Такая женитьба делает честь вашим чувствам, но не облегчает вашу жизнь. Я как чело-век небедный могу снабдить вас значительной суммой. Как вы считаете, 100 тысяч рублей вам хватит для достойной жизни на родине?

— А-а, вот в чем дело! Вы хотите изгнать меня из России! Кто вас нанял? Пушкин? Но у него нет таких денег....

— У него нет, а у меня есть. Не на руках, конечно, но в Дворянском банке у меня открыт кре-дит.

— Все же кто вы такой, сударь? Я знаю, что вы инженер-электротехник, который устроил всю эту иллюминацию во дворце, но чем вы сейчас руководствуетесь по отношению ко мне?

— Я — член Общества любителей русской словесности, — веско сказал Городецкий. — Словес-ность в России только-только развивается в отличие от Франции или Англии. Но в ней по-явились свои кумиры и самый яркий из них — Александр Пушкин. Я хочу оградить его от не-приятностей, хочу читать все новые и новые шедевры, им сочиненные. А вы в последнее время очень осложняете его жизнь.

— Он сам себе ее осложняет: шлет и шлет мне вызовы на дуэль! Первый раз я отказался, вто-рой раз в угоду ему женился, но этот шпак все не унимается.

— Хотите я предскажу дальнейший ход событий? — спросил Макс. — Вам придет новый вызов и дуэль все же состоится. На ней либо он убьет вас или ранит, либо вы его. Во втором случае на вас ополчится общественность, а также император и вам придется все равно уехать — только без денег. Я же предлагаю уехать сейчас и с очень немалой суммой. Не торопитесь мне отвечать, обдумайте мое предложение. Только помните: оно вовсе не шуточное. Как только надумаете, мы вместе пойдем в банк, и я выпишу вексель на ваше имя, а также вручу сразу наличными 10 тысяч рублей. А пока до свиданья.

— Это черт знает что такое! — воскликнул кавалергард и выскочил в коридор.

"Придет или упрется? — задумался Макс. — Если будет думать в одиночестве, то придет. Но если поделится своими проблемами с товарищами (тем же Барятинским), то проблемы могут возникнуть у меня. Как же подстраховаться? А что если привлечь императора? Тот однажды отсылал Барятинского на Кавказ из-за слишком нежных чувств, возникших у его дочурки Марии, и снова может отослать. Но в кавалергардском полку у Дантеса друзей полно, сы-щутся другие заступники. А если привлечь на свою сторону его новоявленную женушку, Екатерину Николаевну, в девичестве Гончарову? Она-то прямо заинтересована, чтобы уехать от своей сестрицы-соперницы. Точно, теперь немедля напишу записку к ней и отправлю нарочным, используя автограф Николая".

Через час госпожа Геккерен вошла в его кабинет.

— Я очень благодарен вам за столь быстрый отклик, Екатерина Николаевна! — воскликнул Макс. — Присаживайтесь вот в это кресло и спрашивайте.

— Я с вами совершенно незнакома, господин Городецкий, хотя и наслышана, конечно. И при-шла только потому, что в записке значится "для беседы исключительной важности для моего семейства". А еще потому, что записку доставил личный посыльный императора. Итак, что вас так взволновало в моем семействе?

— Конфликт вашего мужа с Александром Сергеевичем. Дело стремительно катится к дуэли, которую я могу предотвратить, причем на очень выгодных условиях для вашего мужа и вас, Екатерина Николаевна.

— Как вы ее предотвратите?

— Переместив вашего мужа за пределы досягаемости для Пушкина. Час назад я предложил ему 100 тысяч рублей для безбедной жизни в своем отечестве, то есть во Франции — вместе с вами, конечно. Он обещал обдумать мое предложение, но боюсь, что он обдумывает его в обществе своих друзей, которые чужое счастье ни во что не ценят, а высшим приоритетом считают соблюдение дворянской чести. Вразумите мужа пожалуйста, склоните к отъезду с моим векселем.

— Но вам с какой стати вмешиваться в наши дела? — возмутилась Геккерн-Гончарова. — И тра-тить такие огромные деньги?

— Так получилось, что большие деньги я научился с легкостью зарабатывать и потому ценю их лишь в том случае, когда они помогают приличным людям. Дантеса многие осуждают, но я верю, что он честный человек. Сюда он приехал, как многие иностранцы, на ловлю счастья и чинов. Счастье в вашем лице, белла донна, он уже нашел, а вместо чинов можно, мне ка-жется, удовлетвориться вот такой суммой денег. С ними во Франции ему явятся и чины, и положение в обществе....

В таком ключе беседа с Екатериной Гончаровой длилась еще минут десять, и в результа-те молодая женщина стала убежденной сторонницей скорейшего отъезда Дантеса во Фран-цию. При прощании она разразилась каскадом благодарностей в адрес Максима Федоровича и уверила, что во Франции в доме Геккеренов его будут ждать как самого благословенного гостя.

Через неделю чета Геккерн выехала из Петербурга в дорожной карете, держа курс на Варшаву.

Глава пятьдесят шестая. Дама из Олау

А что же поделывал в конце мая 1813 года ротмистр Ржевский? Он вместе со всеми офи-церами союзной армии радовался неожиданной глупости великого Наполеона, который вме-сто того, чтобы отчленить пруссаков и блокировать их до времени в своем Берлине, а рус-ских гнать и гнать на восток до Гродно и Вильно, согласился вдруг на перемирие. Понятно его желание еще увеличить свою армию, которая в двух сражениях потеряла 30 тыс. бойцов из 200 тысяч и могла уменьшиться как минимум на столько же. Но разве он не понимал, что пополнение русских будет вдвое больше, да и пруссаки расстараются? А еще эти хитрозадые австрийцы: на фоне непрерывных французских побед они не рискнули бы выйти из лагеря его сторонников. А теперь судьба войны или мира должна была решиться на конгрессе в Праге, который запланировали на конец июня — но император Франц уже начал переговоры с Алек-сандром и Вильгельмом через своих дипломатов.