За приятные преференции глава церкви Триединого милостиво согласился несколько раз упомянуть о королевской семье в своих проповедях, но королевской семье пришлось отстоять длинную и занудную службу. Благодать не помогла не зевать, пришлось обращаться к помощи заветной настоечки. Зато значительная часть верующих тоже оказалась на ее стороне.
Во дворце немногочисленные оставшиеся придворные начали шарахаться и прятаться по углам, если слышали настигающий их стук каблучков ее Величества, потому что любой праздношатающийся бездельник тут же получал выволочку и приспосабливался к какому-нибудь делу. И только один человек был бы счастлив услышать ее шаги и хоть несколько секунд поговорить наедине. Однако со Стрелковским они виделись теперь только на общих совещаниях и обязательных утренних планерках, после которых королева убегала. Он тоже пахал по-черному и почти не спал, агенты летали, как заведенные, "слухачи" собирали слухи и сплетни в барах, кафе, фитнес-клубах и прочих присутственных местах, а срочно сорванные с остальных заданий "болтуны" распространяли нужную информацию, перебивая негативные разговоры.
В его сейфе лежали и ждали своего часа аккуратно подшитые папочки с компроматом на значительную часть продавшихся парламентариев, в том числе и на премьер-министра. Час икс наступал накануне обещанного срока, и собранный материал должен был склонить предателей задуматься над своим поведением.
А вот Смитсен был прозрачен, как лед, и никаких зацепок найти не удавалось, отчего Игорь Иванович скрипел зубами и мысленно желал ему просто сделать им всем великий подарок и помереть от какого-нибудь инфаркта. Внедренные агенты ежедневно докладывали, что успех не достигнут. И это было очень, очень плохо. Потому что если не подсечь эту рыбку, все остальное не имело смысла. Конечно, у них были инструкции на крайний случай, и необходимый инструментарий, чтобы все выглядело естественно и не вызвало шума. Но, во-первых, это практически наверняка означало бы смерть исполнителя — посмертные проклятия весьма действенны и не очень эстетичны, а во-вторых, враг должен был быть так сломлен, чтобы его дело уже не могли продолжить. И хоть самому меняй внешность и пытайся устроиться в дом, чтобы найти средство воздействия. Но, увы, времени не было, приходилось действовать в тех условиях, которые у него были.
Не спал он еще по одной причине. Стоило ему закрыть глаза, как он видел дрожащую от страсти спину своей женщины, ее запрокинутую голову, ее длинные светлые волосы, намотанные на его кулак, ее ягодицы, сминаемые под его напором, чувствовал вкус ее кожи и ее запах, и прикосновение ее обжигающей плоти, слышал ее хриплые крики "Игорь, Игорь!". Были и другие сны, выворачивающие его наизнанку от оглушающей ревности, когда он видел ее с мужем или с другими мужчинами, имена которых давно знал наперечет. И над всем этим шуршал тихий омерзительный шепот "Прекратите копать под Смитсена и через неделю вы уедете вместе". Осознав после нескольких изнуряющих дней и ночей, что их враг нащупал его единственную слабость и теперь прицельно бьет в нее, он лично съездил к Алмазу Григорьевичу и попросил его поставить ему щиты от воздействия черных. Старый маг смотрел насмешливо и немного сочувственно, качал головой, ворчал "Так и знал, что теперь ко мне весь дворец как к себе домой заглядывать будет", но просьбу, как ни странно, исполнил, и теперь он мог хотя бы немного поспать — сном без сновидений. И непонятно, что было легче — быть с ней близким каждую ночь хотя бы во сне или вообще не видеть ее.
В четверг с утра, Ирина-Иоанна, одетая в простое светло-голубое платье, терпеливо ждала, пока камеристка уложит ей волосы, и недовольно хмурилась, слушая Марью Васильевну Сенину. Сенина работала статс-дамой уже много лет, и научилась игнорировать недовольство своей королевы, особенно если нужно для дела. У двери комнаты терпеливо ждал личный секретарь королевы, общение которого с Ее Величеством статс-дама так невежливо прервала, настойчиво пытаясь попасть к королеве на прием.
— Почему вы мне раньше не напомнили? — раздраженно говорила Ирина, стараясь не дергать головой и не мешать укладке.
— Так не поймать вас никак, Ваше Величество, — Сенина развела руками, — я уж стара, не угнаться мне за вами.
— Погоди, — перебила ее королева. Она закусила губу и задумалась.
— Ваше величество, не кусайте губы и не хмурьтесь, будут морщины, — мягко упрекнула ее статс-дама. Ей было можно — она в свое время наставляла юную принцессу Ирину в этикете.
— Да погоди ты, не мешай думать, Марья Васильевна, — королева, забывшись, тряхнула головой и тут же извинилась перед застывшей камеристкой.
— Не вовремя этот бал, как же я забыла, — пробормотала она. — Сейчас давать бал — опять начнут писать про растраты и поливать нас грязью, сейчас повод давать никак нельзя.
— Но уже почти все готово, деньги все равно потрачены, — сокрушенно сообщила Марья Васильевна, по знаку королевы чинно усевшаяся в кресло напротив. Ее седые волосы, которые она упорно не красила, лежали "бараньими" кудряшками вокруг маленького, тоже немного овечьего лица с робкими голубыми глазами за стеклами очков. Не знающие Сенину вряд ли могли предположить, что это дама обладает стальным характером и акульими зубами. Другие карьеру при дворце не делали.
— Так, — приняла решение королева, послушно опустившая голову по просьбе камеристки. — Будем менять концепцию. Во-первых, — обратилась она к секретарю, — объяви и проследи, чтобы журналисты быстро опубликовали, что в воскресенье у нас теперь ежегодный День Единения с народом. Во-вторых, сообщи приглашенным, что вход на бал будет платным, а сборы пойдут на помощь...ну, пусть малоимущим. Или детским больницам, подумай сама.
— Но это моветон, требовать плату за давно объявленный бал, — возмутилась статс-дама.
— Дурной тон — это послать псу под хвост все мои усилия ради того, чтобы аристократы могли пожрать и напиться бесплатно, — ответила королева. Сенина поджала губы, ей не нравились вульгарные выражения. — Ничего, — продолжала Ирина, — пусть раскошеливаются, не развалятся.
Она снова повернулась к секретарю.
— Заодно сообщи, что на балу пройдет аукцион с возможностью приобрести драгоценности королевской семьи. Мы с девочками отберем то, что хотим отдать, главное не забыть быть на балу без них. Раз обещала народу, надо исполнять. Деньги от продажи тоже на благотворительность. Да, и если кто-то из аристократии захочет присоединиться и выставить какие-то свои вещи — пусть.
Секретарь быстро записывал поручения в маленький блокнотик.
— Далее. Разошли приглашения богатым купеческим семьям и заметным фигурам, пусть примкнут к нам. Их лояльность мне не повредит. А аристократы покрутят носами и смирятся. Да, давай сделаем не просто бал, а бал-маскарад, чтобы не было разделения по классам — а то соберутся в одном углу аристократы, в другом купцы, и будет нам сплошное и натуральное единение.
— Сообщи губернаторам, пусть оперативно подготовят народные гуляния, на дворе лето, пусть сцены поставят, ярмарку устроят, певцы-танцоры-фокусники повыступают. Фейерверки пусть организуют, не самые шикарные, но красивые. Тогда народ не так остро отреагирует на бал.
— Но им на подготовку всего три дня, — удивился секретарь.
— Успеют, — отмахнулась королева, — а не успеют, так полетят с кресел. Так и передай.
Агент Таша быстро шла по ночному Иоаннесбургу. Работа заканчивалась поздно и приходилось долго идти пешком до ближайшей автобусной остановки. Она, конечно, могла бы позволить себе вызвать такси, но уборщица, уезжающая на такси — точно не прибавила бы легенде достоверности.
Сегодня они с Тандаджи наконец-то нашли, что искали. В личной спальне Смитсена, в которую прилежную и чуть глуповатую горничную допустили буквально накануне, они обнаружили вторую дверь в шкафу. За ней — маленькая комнатка, почти абсолютно пустая, но чисто убранная. Вделанное в стену матовое, выгнутое внутрь черное зеркало из вулканического обсидиана, размером в две ладони, похожее на круглый глаз. Странные знаки по окружности, при взгляде на которые начинала болеть голова, а они сами словно прыгали в глазах, кривляясь и изгибаясь. И матрица призыва на полу, начерченная розоватым восковым карандашом, лежавшим тут же рядом.
На выходе из комнаты они чуть не попались. Ничего удивительного в присутствии там самой Таши не было, но Тандаджи работал дворником и обязан был находиться вне дома.
Помощник Смитсена, так не вовремя вернувшийся домой, скользнул по целующейся у комнаты хозяина парочке острым взглядом и потребовал прекратить блуд в доме, пообещав рассказать обо всем начальнику. "Хозяин этого не терпит, — проскрипел он, — так что считайте, что вы уже уволены".
Тандаджи в своей роли тидусского эмигранта, плохо знающего язык, коверкая слова, заявил, что "Хас-зяину сам мусчин, он миня паймета" и с достоинством удалился, поэтому отдуваться пришлось ей. Опустив глаза, приседая, кланяясь и извиняясь, умоляя не рассказывать Смитсену, как и положено бедной работнице, она чувствовала его внимательный взгляд и старалась вовсю. Кажется, он поверил. Во всяком случае ощущение опасности ушло.
Таша не сильно расстроилась из-за предполагаемого увольнения. Конечно, лучше было бы ей продолжать работать, пока дело не решится, но уволят — так уволят. Дальше дело было уже за официальным обыском в присутствии магов и духовников, и агент Таша спешила в управление, чтобы сообщить начальнику о результатах работы. Игорь Иванович лично приказал при появлении каких-либо новостей сразу же сообщать ему.
Ночной город приветливо мигал глазами фонарей, обдувал теплым ветерком, а до прибытия автобуса оставалось минут пять, когда она подошла к остановке, закурила в ожидании транспорта. Улицы на удивление были пустынны, хотя столица обычно не спала круглые сутки. По шоссе мчались машины, а вот людей практически не было.
Каким чудом она почувствовала нападение — сказать сложно. Видимо, не прошли даром ни тренировки по развитию интуиции, ни занятия боевыми искусствами. Вот она стояла и курила, и тут же метнулась в сторону, развернулась, впечатала первому нападающему сигарету в лицо, проскользнула мимо второго и побежала, наклоняя голову и ожидая выстрела. Это только в приключенческих романах одна героиня легко раскидывает семерых мужиков, при этом еще и успевая многословно думать, а частенько и длинненько поболтать с ними о том, как они дошли до жизни такой. В реальности все проще — мозг отключается, тело работает на рефлексах, а ум даден, чтобы понимать, когда нужно бежать. Благо, бегом агенты тоже активно занимались.
Она уже довольно далеко убежала, когда услышала, что один из нападавших что-то выкрикивает ей вслед и догадалась-таки нажать тревожную кнопку, вделанную в манжет курточки. В следующую минуту наведенное проклятие сбило ее с ног, парализуя, перемалывая кости, иссушая и высасывая жизнь.
Агент Тандаджи, известный в доме Смитсена, как Ману, работал, в отличие от Таши, с проживанием в доме, и с начальством виделся в редкие выходные. В эту пятницу его не отпустили, а он и не настаивал. Связной всегда служила Таша.
Дворнику выделили маленькую пристроечку у гаража, и он с утра до вечера махал метлой, намывал дорогу перед гаражом и крыльцо, убирал и сжигал листья, следил за кошками хозяина и исполнял мелкие поручения. Вставал он рано, в пять, чтобы успеть убрать двор до появления хозяина, и ложился, соответственно, тоже рано. И прокравшимся в каморку людям, с приказом брать его живым для допроса, это было прекрасно известно.
Сухощавый, сутуловатый дворник дернулся, замычал, когда ему, зажав рот и приставив к шее нож, ловко вязали руки. Здесь обошлись без заклинаний, индус явно был напуган и, пока его вели на допрос, все с ужасом повторял: "Я ничего ни краль, добруе господины, нет-нета, не краль я".
Привели его в комнату на втором этаже, где уже ждал, привалившись к столу, господин Смитсен и его помощник Щеглов. Увидев хозяина, тидусс завопил еще громче и неразборчивей, пока его привязывали к стулу, кричал "Я честна!" и "Крошка чужу никогда не браль". Смитсен недовольно нахмурился и посмотрел на толстяка, тот вполголоса проскрипел: "Говорю тебе, наверняка он с девчонкой заодно, хоть в комнате и только ее следы были".
Смитсен подошел к застывшему в ужасе дворнику, сжал его виски руками, брезгливо поморщившись из-за обильного пота, заливающего лоб служащего от страха. Тандаджи показалось, что ему буквально проткнули голову. Он вполне натурально завизжал, а Смитсен, взглядываясь в его глаза, будто не слыша криков, произнес:
— Не могу прочитать, желтые и коричневые мне неподвластны, там другие духовные практики.
— Тогда, — подал голос толстяк, морщась от криков ужаса и заверений в своей преданности дворника, — может, стандартным способом?
И он облизнулся. И столько надежды было в его голосе, столько предвкушения, что медиамагнат покачал головой и сказал:
— Да, давай, вызывай Симеона, но сам присутствовать не будешь.
Щеглов опустил уголки рта и как-то осунулся, но послушно вышел в дверь — видимо, за таинственным Симеоном. Хотя ничего таинственного для Тандаджи в этом не было, намеки вполне были прозрачны.
Он, не прекращая всхлипывать и бормотать по-тидусски "Хос-зяин, я нисего не сделаль, честна слова, клянуся крылями богини", еще раз просчитал обстановку. Двое охранников у двери, с пистолетами и шокерами. Двое у стен, сам Смитсен у стола, на единственном окне решетка. Значит, выход только через дверь, и нужно ловить момент позже, когда его поведут, если поведут, по коридору в пыточную.
— Может, сами все расскажете? — спросил Смитсен, с насмешкой глядя на него. — Ваша игра очень убедительна, честное слово. Но утомляет. Расскажете — избавите себя от боли, а меня от неприятного зрелища. — И он, наклонившись ко в страхе отшатнувшемуся дворнику, доверительно добавил: — Понимаете, не люблю вида крови. И насилия. А приходится звать мастера-дознавателя...
— Хос-зяин-на, — всхлипывал дворник, — богиняй клянуся, не браль я нисего! — и мелко трясся, очень достоверно.
Смитсен внимательно посмотрел на него, покачал головой и, больше не обращая внимания, сел за стол, включил стоящий в углу телевизор, переключил на правительственный канал. Там как раз королева пекла детскую творожную запеканку, заодно рассказывая про своих детей и их воспитание. Гости студии сидели, открыв рты.
— Что делает, а, стерва, — с восхищением сказал Смитсен и вдруг, погрустнев, покачал головой, и снова произнес: — Как я не люблю насилие...
За дверью раздались шаги и в комнату вошли два человека — Щеглов и сопровождавший его крепкий, плечистый невысокий мужик в возрасте.
— А, Симеон, — медиамагнат поманил его к себе, — смотри, это наш дворник. Он, к сожалению, не хочет нам ничего говорить, зачем его подружка залезла туда, куда не следует, на кого он работает, успел ли передать сведения или нет. Пусть скажет, хорошо? Позовешь, когда заговорит. Только...давай сначала без крови попробуем.
