Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

Один сатир

Упал в сортир,

А нимфа-злючка

Кричит:

— Вонючка!..

Озвучивать перл детского народного творчества, естественно, не стал, однако Ахилл всё равно обиделся. На прыск.

— Что здесь смешного, сударь?!

— Ничего-ничего! — замахал я руками. — Нервный тик. Я же тут как-никак пациент.

Извинительно-уничижительное объяснение подействовало: рогатый успокоился. Но я вовсе не жаждал задерживаться с новым знакомым и даже сделал по выхляби следующий шаг, дабы бросить ему первое и последнее "Прощай!".

А бросить-то не удалось. Ахилл вежливо, однако решительно перегородил узкую привыхлябьную тропку мохнатым задом:

— Постойте, сударь! Постойте и, пожалуйста, выслушайте. Видно же, по глазам видно, что вам страшно интересна причина моих горьких рыданий и вы просто сгораете от трепетного нетерпения поскорее ее узнать! Ведь верно? Сгораете?

— Да не верно... Да не сгораю... — пробормотал я, но Ахилл, как подрезанный, рухнул вдруг на свои нечеловеческие колени и, заломив лохматые человеческие руки, возопил:

— Выслушайте!.. Ну всё равно выслушайте! Прошу! Умоляю!

— Ладно-ладно, — испугался я истерики. — Валяйте, только побыстрее, а то ужасно спешу.

Сатир моментально успокоился, вернулся на кочку, меня же гостеприимно усадил на соседнюю. Усадил и сказал:

— Послушайте! О, послушайте, сударь, краткую историю моей несчастной любовной жизни. Глядишь, и присоветуете жалкому недотёпке потом хоть что-нибудь разумное, доброе и желательно вечное, поскольку он, как и все тут, увы, бессмертен. Итак...

Итак, первый раз я страстно влюбился еще безбородым и не столь козлоногим пареньком. Она была юной касменой из Блэквудского леса с прекрасным именем... А впрочем, лучше инкогнито. Зачем компрометировать кого-то еще, коли вам уже известно, что я — Ахилл...

Увы, злая судьбина распорядилась таким образом, что само это слово — "Ахилл" стало для всей Ойкумены именем нарицательным, неким реперным пятном, символом и синонимом дурачка, простофили, недотыкомки и... — К его лупастым, с вытянутыми зелёными зрачками глазищам опять начали подкатывать слезы: — И рогоносца... К тому же не только в обыденном, не позорном смысле, а самом что ни на есть переносном!

Я ведь почему обрадовался вам, как родному? — вскинулся он. — Вы — не наш, вы — чужой, а главное, — умный, потому что наверняка бывали не только за Стеной, но и за чем-нибудь еще, где набрались не одних лишь впечатлений, а и разных кладезей высшей премудрости!..

Простите, отвлекся. Итак, я влюбился. Жутко, как дитя. И она вроде жутко. И целый месяц мы с той красавицей касменой любили друг друга жутко-жутко, пока... Пока, сударь, не поползли по нашему сектору Ойкумены про мою ненаглядную грязные слухи: якобы не менее жутко в отсутствие мое она любит других, а ее столь же жутко любят другие. А ведь говорили мне — не ходи за ней, говорили! В общем, первая любовь моя земная оказалась, мягко выражаясь, особой повышенной социальной безответственности, здорово гуляющей женщиной, а по-простому — шалавой. У меня же тогда как раз полезли первые, еще молочные рога, признак мужлания, и от всего этого в совокупности я был безутешен...

— Погодите-погодите, — перебил его. — Насколько мне известно, сатиры... — замялся, — ну-у-у, сами не больно-то однолюбы. Или это ошибочная точка зрения?

Ахилл отчаянно замотал кудлатой головой:

— Гнуснейшее заблуждение! Слухи о нашей гендерной гиперкреативности безбожно преувеличены. Однолюбство у сатиров в крови, в порядке вещей, даже реденькие изнасилования происходят исключительно весело и мирно, по согласованию. Увы, люди часто путают нас с приапидами. Вот те действительно негодяи, девок ловят где не попадя и сразу рубят, как бойцы на турнире иль дровосеки в лесу. Просто целые крестовые походы по местам компактного проживания, извините, баб устраивают, а те и сами рады стараться. Но, к счастью, все эти безобразия не про наш регион: конкретно в "Блэквуде" приапидов не выращивают. Мы, сатиры и фавны, извините, конечно, тоже не супротив покутыряться тет-а-тет, но, повторюсь, только в рамках ойкуменских приличий!

Но продолжу. Спустя несколько бледных десятилетий и не менее бледных романов я снова влюбился почти до безумствия. Был уже постарше, та бабица-ночница тоже (кстати, по информации дружков-сатиров, ей покровительствовала (в частности, дарила иногда просроченные и износившиеся талисманы и утратившие волшебную силу сломанные гребешки) могущественная фея фон Розенгрюншён, что могло пригодиться и мне), и всё бы ничего, да только порою стал замечать...

Вы понимаете, сударь, в наших краях есть растения, желудочные соки которых достигают восьмидесяти и даже более градусов по шкале Менделеева. И иные особо ушлые ойкуменцы приспособились такими соками корыстно пользоваться. А это элементарно: надобно всего лишь, оторвав головку соответствующего цветка, сосать из стебелька сок. Либо проделать в стволе высокоградусного дерева дырку и опять же сосать, через трубочку. (Ах, так вот что имел в виду егерь относительно мужа баньши!) Вообще-то сосут у нас, сударь, многие, но надобно знать меру. А некоторые меры не знают и в результате уходят в глубокий засос. Кажется, люди называют этот процесс помягче — запой либо чрезмерное употребление. Вы, конечно же, в курсе?

— Да уж конечно же, — подтвердил я. — Увы, постыдный пережиток и нравственная язва далекого прошлого. Такие отдельно взятые особи просто теряют прославленный на всю Вселенную человеческий облик, пороча тем целую трезвую популяцию.

— Точно-точно, — закивал Ахилл. — Популяцию! И, к сожалению, вторая моя бабица оказалась именно из засосниц. Но куда, куда только, дозвольте поинтересоваться, смотрела эта хваленая фройляйн фон Розенгрюншён?! Хотя... Хотя, возможно, ее покровительство обусловлено тем, что и сама из таковских?.. Эх-х-х, сударь-сударь, ну неужели же этот на первый взгляд сказочный мир столь циничен, беспринципен и вероломен, что любая негодяйка покажется порядочной, коли ее курирует фея!.. И разве истинная возлюбленная может так жестоко перемениться, если это — возлюбленная?.. В общем, дабы еще более не мочить свою репутацию, я оставил ночницу, хотя сердце опять рвалось на куски и криком кричало от боли!

Ей-ей, мне действительно было жалко этого Ахилла, но и себя уже тоже: проголодался, хотел домой в Мусейон. Сатир, видимо, уловил мой настрой и умоляюще вскрикнул:

— Минутку! Еще только минутку, сударь!.. Ой, простите!.. — бешено заскрёб вдруг лохматые бока. — Простите, блохи замучали!.. Ох-х-х... Ага, ага, всё... Я коротко, сударь, совсем коротко! Про самую последќнюю по хронологии любовь! Как звали ту пышнотелую гамадриаду, из конспирации опять не скажу. Скажу лишь, что, к величайшей моей скорби, гамадриада сия оказалась и шалавой, и засосницей одновременно, в результате чего рога бедного Ахилла окончательно закостенели.

Правда, я сдался не сразу. В этот раз попытался побороться за третье огромнейшее свое чувство! Отчаянно заламывал руки и вопил: "Скотина! Ведь я же до умопомрачнения обожаю тебя! Ну какого рожна тебе еще надо?! — Утирая горькие слезы, стенал: — Свинья, прекрасен наш союз был до недавней злополучной поры! И он будет — будет еще прекраснее, коли ты завяжешь с этими вредными для своего здоровья и моей не окончательно запятнанной пока тобой репутации маленькими слабостями и нехорошими привычками!.."

Увы — тщетно. Невзирая на такие дикие муки, она — не завязала, и мы расстались, ибо собственная честь и доброе имя Ахилла для Ахилла дороже любой любострастной любови!

— Ага, ну да, — брякнул я, чтоб хоть что-нибудь брякнуть, а сатир вздохнул еще горше и тяжелее:

— И это, сударь, какая-то карма и кара! Точно некое тлетворно злое проклятье упало в последний жестокий век на нас, несчастных сатиров. Вот есть у меня близкий друг по имени Патрокл. Патрокл помладше, и у него покамест первая гамадриада, Аглаоника, которую он тоже сперва боготворил и добивался всеми доступными формами и методами. К примеру, сочинил трогательную фолк-балладу "Сатир и Дриада". Сюжет этой песни ему подсказали наша самая опытная в сердечных делах шишимора Лукреция на пару с местной ведуньей Кассандрой, и Патрокл распевал ее по ночам под дубом с гнездом Аглаоники под кифарку.

На пике своей неимоверной страсти Патрокл вот еще что учудил: сбил из фанерки два транспарантика — для себя и любимой. На своем начертал: "Тобой вдохновлен, всевозможными достоинствами твоими окрылен, а по жизни — ты мой идеал дриады!" На Аглаоникиной же фанерке: "Горжусь, восхищаюсь, всегда буду с тобой и в горе, и в радости, мой несравненный Патрокл Менетиевич!" Украсил транспарантики цветочками с сердечками, и принялись они с фанерками этими по Ойкумене демонстративно маршировать, чтоб все остальные ойкуменцы смотрели и завидовали такой вот гамадриадно-сатирной идиллии.

А еще в пору жениховства мой друг даже совершил ради грядущей гражданской невесты знаете какой подвиг? Пошел к Злым щелям и упросил лучшего златокузнеца кобольдьего роду-племени Скидќбладнира отќковать для девушки своей мечты тончайшие золотые крылышки, чтобы ненаглядная его гамадриадушка могла не только карабкаться по деревьям, а и немножечко летать... Нет, но вы хоть понимаете, сударь, что такое — договориться о чем-либо с кобольдом?

— Ну-у-у, в общих чертах, — туманно пожал плечами я.

— Да ни в каких чертах вы не понимаете! — вспыхнул Ахилл. — Потому что это невероятно по определению, это копец, нонсенс, выпросить слиток платины у лепрехуна и то легче! А влюбленный по рога Патрокл — договорился, и старый, суровый, жадный, злющий Скидбладнир за огромную плату — целую кучу волшебных грибов, которые водятся лишь в Странствующем лесу, а кобольды ходить туда почему-то боятся — так вот, этот скряга-кобольд отковал-таки золотые крылья, при помощи которых любимая моего непутевого товарища получила возможность не только лазать по веткам, а и перелетать с елки на елку за шишками и орехами. Вся женская округа Аглаонике обзавидовалась и обвосхищалась, Патрокл же именно в тот розовый период сплел еще для своей красавицы целый венок прекрасных дендрологичеќских сонетов. Представляете!

— Угу, — кивнул я, с весьма смешанными чувствами подумав, что вирус стихоплетения добрался даже до таких захолустных задворок блэквудской Ойкумены, как Осокоревая выхлябь.

— Ну вот... — Ахилл помолчал. — Ну вот, сударь, а потом... А потом в один совсем не прекрасный для моего друга день, аккурат перед закрытием туристических раутов, дуреха Аглаоника взяла да и выменяла у некоей санаторной экскурсантки за золотые кобольдьи крылья... — Снова на мгновенье умолк. — Какое-то модное в нынешнем сезоне пальто! Вы представляете?! За крылья — пальто! Нет, ну на, простите, фига этой козе гамадриаде баян, в смысле — пальто?! Она отродясь кроме бус ничего не носила! В Ойкумене всегда тепло! Здесь не бывает не только зимы, а и осени, и даже весны — постоянное, Вечное, чтоб его, Лето, хотя Ганс-экскурсовод говорил: подлинные мудрость, осмотрительность, умеренность и аккуратность приходят только зимой... Слушайте, я, может, Аглаонику как-то бы еще понял, коли поменялась хотя б на манто, но пальто!.. И что тут сказать? Здравствуй, племя молодое, тупорылое?

Ушлая туристочка с золотыми крылышками быстќренько домой укатила, а вертихвостка наша в ответ на упреки Патрокла давай выкручиваться, верещать, что не в крылышках счастье, что он ее, кажется, не очень любит, не сильно борется за особое ее отношение и расположение к нему, неотесанному дубине и эгоисту. Вот же гадина, правда?

— Правда, — охотно подтвердил я, а сатир, качнув рожками, тихо произнес:

— И тогда... И тогда горестный Патрокл сел и создал следующие пламенные строки:

Душа высокого полета

Махнула крылья на пальто...

Родная, борются за что-то,

А ты — прекрасное ничто!

Творец-Демиург, ну, тут даже я, человек не особенно эмоциональный, встрепенулся:

— Эй, да он, похоже, талантище, этот ваш Патрокл!

Ахилл согласился:

— Похоже. Но только после декламации шедевра Аглаоника подбила ему сперва правый, потом левый глаз, а на следующий день разодрала пальто в клочья об кусты шиповника и заявила, что это он, сволочуга, накаркал. И вообще, всё у них понеслось наперекосяк. Покуда еще со скрипом сожительствуют, но не пара она ему, не пара! А недавно Патрокл показал мне по секрету свежий катренище:

Я наперекор Судьбе

Стал критичнее к тебе.

Ты мне даже в неглиже

Опротивела уже.

— Во как?! — подпрыгнул я на кочке. — Жестоко. Жестоко, но, возможно, гениально и наверняка справедливо. А гамадриаде своего сердца не огласил?

Ахилл помотал кучерявой головой:

— Пока нет. У Патрокла еще предыдущие синяки не рассосались. — И вдруг снова взрыднул: — Так что, сударь, что?! Может, послать их, этих порочных и корыстных лесных чаровниц, куда подальше? Ваше драгоценное мнение? Согласны?

— Согласен. Пошлите. — Я встал с кочки и сделал уже первый шаг к исходу из выхляби, как вспомнил вдруг некий вычитанный в книжке по геопсихиатрии из психбольничной библиотеки пассаж. Вспомнил и спросил: — А вот ваши, простите, бывшие, Ахилл, действительно были красавицами?

Сатир угрюмо повесил нос:

— Неимоверными, сударь...

— А как спутницы жизни?

Нутряной выдох:

— Хуже некуда...

— В таком случае добрый совет, — важно изрек я, — и не мой, а всепланетного академика и лауреата. Научитесь-ка, милый, отличать хорошую спутницу от красивой, и всё у вас будет замечательно. А ежели поиметь в виду, что даже среди красивых попадаются хорошие (просто вам с ними пока не везло), задачка не очень сложна.

Нытик этот едва ли не взвыл:

— Но как?! Как загодя определить хорошую не в теории, а на практике?

Я умудренно, точно сам был автором того психиатрического пассажа, пожал плечами:

— Доверьтесь собственному сердцу, дружище, доќверьтесь сердцу. Не исключено, оно в нужный момент неким трепетно-сладким ёканьем и учащением пульса подскажет. Для начала же элементарно держитесь подальше от шалав и засосниц не только кинетических, а и потенциальных, сколь бы восхитительными на вид они ни казались.

— Да-а-а, советовать все мастера... — всхлипнул Ахилл и вдруг застенчиво заулыбался: — Признаюсь, сейчас у меня снова на примете аж целых две возможные молоденькие спутницы жизни, из Белых дам, и (о, неисправим я, неисправим!) обе страшно красивые, но точно еще не шалавы и не засосницы, сударь. Точно-точно! А поскольку об них, досточтимейший, я покудова только размышляю и скомпрометировать сильќќно на данный момент не в состоянии, могу назвать имена. Первую зовут Брисеида, вторую — Хрисеида. Двойняшечки, сударь! И что делать? Какую выбрать? Предбрачной ситуации с альтернативой у меня еще не было, обычно до беспамятства втюхивался в какой-то один объект обожания, страсти и вожделения.

— Да я ж их не видел, Ахилл, — развел я руками. — И посему, извините уж за солдатскую прямоту, эти, надеюсь, вполне достойные девы отличаются для меня лишь начальными буквами их прекрасных имен — "Б" и "Х". — Вздохнул: — "Б" или "Х", Ахилл? М-да-а, выбор, признаться, непростой... Решайте сами, с которой вам впредь будет лучше, — с "Б" или с "Х". Решайте, дорогой Ахилл, сами...