Ксенос и фобос

Искали, говорят, еще того парня, что рассказывал странные истории, будто попал к нам из другого, параллельного измерения. Искали, но не находили. Вот вроде все о нем слышали, только показывали в разные стороны.

Еще искали они корреспондента местной молодежки Дашу Аникину. Но кто же теперь найдет ее в городе? И справочная не работает, и милиции со всей их системой не наблюдается. Кого спрашивать? Куда ехать? Так, в разговорах мелькало: а Дашу не знаете, случайно, не встречали?

Ладно, хоть перестали пропадать люди из поездов, что редко, но продолжали приходить в Молотов. Правда, в отличие от первых рейсов, в пассажирских вагонах теперь были только местные, кого нашли, «выловили», «просеяли» по всей огромной стране. А прочих всех, любопытствующих или по непонятному никому делу, гнали к единственному блокпосту, работающему «на проход».

В мире шум тоже постепенно стих. В первую очередь — из-за отсутствия практически любой информации. Вернее, не информации, потому что ее и до того было не слишком много, а новостей. Ну, смотрели сверху спутники, давали картинку хорошего разрешения, но что в той картинке? Трупов, валяющихся посреди проспектов, или толп зомби, как в кино, не наблюдалось, всяческих артефактов непонятного назначения не обнаруживалось, боев и танков на улицах не было, и воронок от взрыва заводов или лабораторий — тоже.

Все выглядело на удивление нормально.

* * *

Насчет «единственного сталкера» Виктор, конечно, погорячился немного. Из Москвы регулярно сообщали о тропках, появляющихся то с одной, то с другой стороны, о группах любителей не понять чего, проникающих в зону по-индейски, цепочкой, след в след. Но эти «нелегалы» его не интересовали, хотя бы потому что в обязанности его не входило отлавливать или отслеживать их передвижение.

И вот этих-то, официально прибывших, ему встречать было совсем не интересно, но — приказ. Вернее, не только приказ, но еще и личная просьба.

Клюев сказал, как всегда размеренно и четко, что начинают идти в город официальные группы. С разрешением из Москвы. На законных основаниях. Что встречать их и сопровождать до города — им, то есть тем, кто здесь. Что у него, у подполковника Клюева, практически коменданта зоны чрезвычайной ситуации, для такой задачи сил и средств нет — весь народ в патрулях и на постах. Зато есть у него разведка. А разведка может все. Вот и в те разы, когда трассу разведывали, доходил ведь Сидорчук практически до блокпостов. И — ничего. Значит, ему, получается, можно туда ходить. А вот другим, вполне может быть, нельзя. Кто будет проверять на себе или на людях? Кто будет экспериментировать, посылая людей туда, где другие пропали? В общем, сказал Клюев, надо, Витя.

Раз надо, он и водил. Не часто. Раз в неделю, иногда — в две. Но все равно это было нудно и муторно. Он попытался договориться как-то с Кудряшовым, но тот усмехнулся как-то странно и напомнил о прошедшем не так давно разговоре.

Разговор у них тогда вышел долгий. Хорошо, что командир ввел сухой закон, а то ведь — мало ли что. И в том разговоре «на сухую» майор Кудряшов заявил, что в Зоне он никому не подчиняется. Потому что в Зоне законы и уставы не действуют. Действует тут чрезвычайная ситуация. А то, что он делает, делает по соображениям целесообразности — и только. Вот ведь, гад какой. Целесообразно ему было, понимаешь, факты анализировать — анализировал и сказки писал. Целесообразно, выходит, было весь город объехать за неделю — так и сделал. А исполнять приказы, «держать Зону» — это ему вовсе не целесообразно. И этого он делать не будет. Вот и «экскурсии» эти водить не будет. Не экскурсовод он. Он майор милиции Кудряшов Виктор Степанович, сорока лет, аналитик министерства, так-перетак, а не экскурсовод музейский и не охранник.

Он говорил о времени, которое провел тут, о том, что никаких вирусов, похоже, здесь нет, и нет никакой заразы. Что опасно, судя по всему — само место. Вот это — топал он каблуком в пол. Это место — опасное! Это здесь физика какая-то, а не биология, так думается ему. И поэтому загонять сюда людей, держать здесь людей, заявлять на всю страну, что все дело в людях, в заразе — это преступление. А преступных приказов он не исполнял и исполнять никогда не будет.

В общем, пошумели они тогда крепко. Дашки дома как раз не было, поэтому успели высказать друг другу все: и о руководящей и направляющей, и о спецназах всех уровней подчиненности, и о самой этой подчиненности и кто кому, и о событиях в этом городе, из-за которых все и началось. И о местном начальстве, которое, похоже, знало что-то, но скрывало от всех. И о погибших пацанах, которые просто и тупо выполняли приказы командования. Всего-навсего выполняли приказы командования.

Вот такое он зря тогда сказал, потому что был это удар ниже пояса. Сидорчук только и сказал, сдерживаясь еле-еле, сквозь зубы:

— Уходи, Витя. Все, мы поговорили. Иди теперь отсюда. Иди.

Даже не встал из-за стола, чтобы проводить старого товарища. Не мог. Трясло всего. Руки дрожали так, что спрятал их подмышки, прижал. «Пацаны погибли»! Какие пацаны, мать его так! Лучшие ребята! Лучшие из лучших! Спецназ, который сам муштровал и готовил, с которым прошел такое…

Вот с тех пор, с того самого разговора, он старался с Кудряшовым лишний раз не пересекаться.

Так и получилось, что водить «экскурсантов» выпало самому Сидорчуку. И после первого раза выработался ритуал, а заодно и проверка такая. После самого первого раза, добавившего ему седых волос.

Виктор оглянулся на идущих за ним людей, присматриваясь к лицам, к глазам. Вроде, обычный народ, без лишнего всякого этакого.

И тогда ведь были нормальные на вид.

Первая группа! Двадцать человек! Москва, понимаешь, дала согласие! Они тащили объемистые рюкзаки, несли на себе сумки с аппаратурой, не выпускали из рук фотоаппаратов и видеокамер. Тоже не было транспорта. Тогда еще они не нашли тот пазик, что мог доезжать почти до запретки. Шли пешком, без лишних споров и разговоров.

Через час поравнялись с колонной пустых автомобилей, прижавшихся к обочине. Сразу мешки свои поскидывали, защелкали, засверкали вспышками, стали устанавливать какие-то приборы. Кто-то полез за руль, повернул ключ — заработал двигатель. Как будто только что остановились — все работает. Плавно вырулил в сторону. Вот, мол, транспорт. Почему же мы пешком идем?

Сидорчук пытался командовать, кричать, даже хватался показательно за кобуру, но «пришельцы» сами оказались вооружены. В некоторых чехлах лежало, оказывается, не оборудование, а винтовки и автоматы. Зачем? Зачем это? Пятеро остались в стороне, растерянно поглядывая на майора. Пятнадцать на трех джипах рванули за поворот. Ну, и что было делать? Стрелять вдогонку? Связи нет никакой, пока не дойдем до блокпоста. Садиться за руль? Догонять? Здесь? Нет уж… Это будет слишком похоже на одежду, снятую с мертвеца.

Они постояли, переминаясь. Посвистели, посмотрели по сторонам. Мол, ничего такого страшного. Ну, пять, так пять. Даже и лучше. И пошли по дороге. А еще через полчаса нашли все три машины, аккуратной колонной стоящие у самой обочины. И автоматы там, и винтовки. И мешки в багажниках. И ключи в замках зажигания.

— Ну, — повернулся Сидорчук к оставшимся с ним. — Кто еще хочет покататься?

Сказал, вроде, с шутливой интонацией, показывая, что ничего страшного, что все это нормально для Зоны. А у самого холодный пот по спине и волосы дыбом. Как перед грозой в духоте лета. И те, пятеро, явно взбледнули с лица. При всех их интересах к этим машинам даже не подощли — обходили по дуге, по другой обочине.

От этого места они без остановки шагали до самой ночи. В лес не полезли — страшно. Сели на свои мешки посередине дороги. Так и дремали, карауля друг друга. Так ведь не укараулишь. Надо же и отойти иногда. Организм требует.

К блокпосту на мосту Виктор привел троих. Из двадцати — троих! Его подбросили оттуда до ворот на патрульной машине. И от ворот, от КПП, он шел до общежития час. Час!

Он бы и еще дольше шел, наверное, но вдруг налетела Дашка, обняла, затормошила, встрепала шевелюру, задергала за рукав, заприжималась, заговорила, заговорила, заговорила, заглядывая в глаза:

— Горе ты мое луковое! Вернулся, солнышко мое! Вить… Я же так боялась за тебя!

Осень. Глава 17

А надо чтобы можно было пальцы в волосы запустить. На затылке. Там надо-то 3-4-5 см, можно и без локонов обойтись. Так нет ведь — столько же радости, как скрести когтями по кафелю.

Пальцы сунешь — мущина становится как кукла на перчатке: таращит глаза, открывает и закрывает рот, активно двигает руками.

Руку вытащишь — мущина обмякает, падает рядом тряпочкой — до нового употребления…

LiveJournal, zlaya_koroleva

— Думаю, это просто подготовка к контакту. Понимаешь? «Они» нас готовят к встрече. И город наш — как раз, похоже, место такой встречи.

— Какие же они уроды тогда, что так готовятся? Представляешь? Натуральные уроды… Страшилища чешуйчатые… Ненавижу их!

— Вот-вот. Наверное, именно страшилища. Потому и чистят место встречи, чтобы не было никого из этих, как их, ксенофобов. Чтобы спокойные и флегматичные все были. И не боялись чтобы ничего и никого… И ты — поспокойнее, поспокойнее будь. Нам еще с тобой работать и работать.

— Ну, что ж… Тоже, типа, гипотеза. Не хуже и не лучше других. То есть, те, кто еще остался — это вроде как почетный караул, и толпы встречающих, и в воздух чепчики?

— Вроде того, вроде того.

Виктор встретился с Верой в первый раз совсем недавно, всего с полмесяца назад. Она тогда стояла в окружении каких-то туристов с рюкзаками на асфальтовом пятачке в самом конце Мостовой. Это не та мостовая, что бессмертным булыжником выложена, а деревня такая — Мостовая, куда доехал Кудряшов со своей инспекцией-разведкой «краев» зоны. Дальше за асфальтом был проселок, пустые осенние поля и лес, из которого, похоже, туристы и вышли.

— Ну, чего стоим, кого ждем?

Стандартный вопрос вызвал вдруг смешки, перешедшие в откровенный ржач, когда уже и слезы из глаз, и в горле судороги и больно в животе, а все смеешься и смеешься, не переставая.

— Ничего себе — Зона! — прокашлялся, вытирая слезы, один.

— Да, вот. Так и живем, однако!

Минут двадцать ушло на выяснение обстоятельств нежданной встречи, рекомендации ребятам идти прямо по трассе на город, чтобы потом, если что, их подобрать. Хотя, они ничего конкретного не обещали. Они мялись, посматривая на старшего, и даже подумывали устроиться где-то здесь, на границе леса. В этом селе, в котором минимум треть домов, это уж точно, пустые стоят.

А Веру Виктор сразу пообещал подвезти в Заозерье, которое было последней его точкой на сегодня. Уазик чихнул остывшим движком, дернул и понесся вниз, к перекрестку. Потом налево по трассе мимо опустевших дачных поселков и маленьких, на два-три дома, деревушек, где и остановки-то автобусной не было никогда.

Заозерье в центре было немного похоже на Гайву, как почти всегда похожи микрорайоны одного и того же города. Такие же трех и пятиэтажные кирпичные и блочные дома, раскидистые тополя между ними, огороженные низенькими самодельными заборчиками клумбы с засохшими цветами. А чуть в сторону от центральной улицы шагнешь — самая обычная деревня с нахмуренными старыми домами, высокими заборами и сараями с проваленными спинами-крышами.

— Дальше я пешком, — сказала Вера, дергая ручку вниз..

— Мы тут прокатимся чуток и вернемся. Будем ждать, — глянул на часы Кудряшов, — в течение получаса. Выйди, махни, что все в порядке, мол. И не вздумай лезть куда-нибудь в темноту в одиночку. Скоро вечер, а у нас не принято по ночам-вечерам поодиночке шляться. Понятно?

— Да-да, — кивала Вера, почти не слушая. Ее тянуло туда, чуть вверх по улице, направо и прямо. Там ждали ее единственные родные люди на Земле. К ним она пробиралась пешком и на попутках, пока еще подбирали, пока не начались первые посты на подходах к Зоне. Ей же, в принципе, ничего и не надо. Только дойти, стукнуть в дверь, обняться, постоять так минутку… А потом можно и в ванную — у них газовая колонка, а газ, говорили, не отключали. Значит, вода горячая будет. А потом — за праздничный стол по случаю возвращения. И говорить, говорить, говорить до самой ночи, когда на улице тишина, только глухо взлаивают изредка собаки… А на кухне тепло. И запахи домашние.

…

Когда уазик, сделав свой круг по окраинам, вернулся на площадь, где раньше отстаивались городские автобусы, Вера сидела под козырьком автобусной остановки. Легкий ветер шевелил растрепанные волосы. Она не плакала. Или, может быть, уже выплакалась, но по лицу ничего не было заметно. Увидев подъезжающую машину, спокойно встала и закинула за спину свой рюкзак.

— Ну, что?

— А тут никого нет. Во всем Заозерье никого нет, — ответила она и потянула ручку задней двери.

— Погоди, в середку посадим…

Это страшно, когда вокруг полно народа, а твоих — нет. Этого все и боялись с самого начала. Вот ты есть, есть народ, который суетится, что-то делает. А вот его, твоего знакомого или родного даже — нет. Это страшно.

А когда поселок весь пустой, и нет совсем никаких следов, и листья лежат на тротуарах и на проезжей части — это и не страшно совсем. Это как в кино. А кино, даже самое страшное, все равно придуманное. Там все равно знаешь, что скоро закончится весь этот ужас и кошмар. И главное знаешь — хорошие просто обязаны уцелеть. А хорошие — это свои.

— Никого нет, — еще раз сказала Вера, уже усевшись между двумя плечистыми прапорщиками в камуфляже. — Наверное, все разом снялись и ушли. Искать теперь надо там, за зоной.

— За зоной? — переспросил с интересом Кудряшов. — А у нас ведь из зоны выхода нет — знаешь? Пытались тут пробиться многие — так нет никого из них теперь.

Он обернулся, посмотрел на ее лицо:

— Нет-нет, ты не думай! Никакой там стрельбы, да и никакой запретной зоны еще не было! Просто не дошли они, не доехали. Вот были — и нет их. Мы не знаем до сих пор, почему так получается.

— Но ведь не умерли?

— Нет, конечно, ты даже и не думай! Просто пропали — и все. Как в другое измерение провалились, что ли.

— Как в фантастике?

— Да, как в фантастике.

Виктор подвез ее до ближайшей действующей школы. В коридорах пахло едой. В классах стояли кровати. Усталая — как ее назвать, директриса, что ли — сказала, что помощники им нужны, потому что народа не хватает. Студентка? Очень хорошо. В общем, «поставили на довольствие» Веру.

А Кудряшов при расставании обещал заезжать.

…

— Уроды они, уроды, точно… Нельзя же над детьми так издеваться. Ни родителей, ни жизни настоящей. Вечный пионерлагерь какой-то получается. А что зимой? Куда они будут ходить купаться? Чем заниматься? Нет, я так не могу — сидеть тут и тупо дожидаться невесть чего.