— По имени зови, Ормонд. Да и по-нашему нарекли, добро сие. Присядь, скоро эль доставят, — широким жестом “разрешил” лешие затруднения хозяин.
Сам Добродум оком своим злонравным повращал, меня оным постращал, но словеса, его распиравшие, проглотил. Присел с хозяином за стол, дождался эля, внесенного вполне приглядной девицей с косами, да подняла наша троица здравицу друг другу.
А вот после начали они с бумагами согласовывать вещи, от которых я малость худеть начал, в смысле самом прямом. А именно, возможная поддержка данскими судами и десантом боевой операции на территории островов.
Вот ведь незадача, у нас тут война на носу, а я усталый, потягивал я вполне сносный эль, приводя мысли в порядок. Впрочем, беседа некоторые мои мысли успокоила.
— И как мы вас вытащим, ежели бритты злонравные законы презреют? — вопрошал Аскульдр.
— А что ты вытащишь, Аскульдр? Кости ломаные или пепел? — злоехидно ухмыльнулся Добродум. — Если пойдут бритты на таковое, то война, и не жить их племени на Земле. А множить жертвы, биясь во врата Лондиниума без поддержки — дело дурное.
— Вот что скажу, друже, и слова мои от всех Полисов Данов. Коли презреют бритты законы и договоры, то не будут даны ждать. Поднимем Лондиниум на меч, никого не дожидаясь. Кости и пепел, говоришь, спасём? Так лучше, чем на поругание оставить. Так Полисам Гардарики и передай, — отрезал он, складывая лапы на могучей груди.
И шла эта беседа часа три, впрочем, больше о включении данов и славян в общую систему оповещения и связи. По окончании Леший бросил “пойдём, хускарл” столь ядовито, что я за целостность пола данской управы опасение поимел. Что прожжет полы у неё ядом добродумским аж до ядра земного.
В мобиле Леший молчал, листал бумажки. Добрались мы до гостевого дома, в нумер поместились, после чего бросил на меня начальник злонравный взор, тяжестью планете подобный, обеспечил приватность разговора и, дергая веком вопросил:
— И как ваше поведение понимать прикажете, Ормонд Володимирович?
— Прямо и как есть, Добродум Аполлонович, — по-доброму улыбнулся взявший себя в руки я. — Мне вам устав Управы напомнить требуется, как секретарю?
— Не требуется, — скрежетнул зубом Леший.
И тут дело вот в чём. Будучи секретарём, я приносил присягу несколько более жёсткую, нежели прочие служащие. По сути, получая “допуск до тайн” уровня самого Лешего. И ежели его “секретские танцы” были хоть и некрасивы, но оправданы на “испытательском сроке”, то творимое ныне — прямое нарушение устава себе в угоду. Как минимум потому, что ежели Леший помрёт, от избытка яда внутреннего, например, то в Полис я доставлю слова его и собеседников.
— Ситуация нестандартная, требований к секретности требующая беспрецедентных, — скорчился, как от зубной боли, Добродум. — И перед отбытием я бы вас спросил согласия на поездку, без санкций служебных, — невесть с чего дополнил он.
— Добродум Аполлонович, я даже говорить не буду, что вам коллегия гражданская скажет насчёт “секретности поперёк устава”, — начал было я, но был перебит.
— И не скажете, с санкции президиума коллегии сие, — оскалилось начальство. — Ладно, слушайте уж, уж лучше сам скажу, чем надумаете невесть что. Правда, сомневаюсь я, что возможно больший бред умыслить, чем есть на деле, но в ваших талантах не сомневаюсь. В этом году все Полисы на островах стали бриттскими. Организована некая Уния Бриттских Градов, в которую, помимо всех Полисов островов, входит часть полисов заокеанских и Африканских, пока лишь на бумаге, впрочем, — выдал Леший.
А я сидел, как пустым мешком из-за угла в темноте приголубленный. Через полминуты подобного сидения я раззявил пасть и изрёк плоды своих размышлений:
— Пиздец, — на что Леший покивал злоехидно. — Так, погодите, Добродум Аполлонович, так какое, к лешему, посольство? Договор нарушен, нам-то что там делать, кроме как помирать героически, в смысле, как идиоты последние, — уточнил я на всякий.
— А вот тут, Ормонд Володимирович, самая суть кроется. Бритты на полисы Альбы и Эриннах… не нападали, — припечатал он. — Те сами, своей волей в эту Унию вошли, в чем нас послы их заверили, и при проверке пристрастной, кроме пыток, не врали, — подытожил Леший, любуясь моей перекошенной рожей.
Это пиздец в кубе, уже мысленно заключил я. Те, кого экспедиционные корпуса полисов силой и с жертвами удерживали от резни бриттов вплоть до младенцев, встали под их руку? Простили за пару сотен лет, притом что старики у них найдутся, что поля скелетов у Полисов помнят. Меня, к делу непричастного, фото в учебниках пробирали, а тут просто забыли?
— Бред какой-то, — выдал экспертное заключение я. — Как такое вообще может быть?
— А никто не понимает, — ухмыльнулся Добродум. — Бритты посольство принять не отказались, но лишь одно, в знак “доброй воли”. Секретность понятна? — бросил он.
— В общем — понятна, — кивнул я.
Известие такое поднимет в полисах волну среди граждан и подданных. Причём такую, что война будет неизбежна: никто в “добровольность” не поверит. В общем, либо бриттов воевать, либо очень большие неприятности почти во всей ойкумене.
— А в частностях, уж простите, Добродум Аполлонович, но не видятся мне бритты столь большой проблемой, чтобы столько Полисов опасности подвергать. Ввести силы милицейские, проверить, проконтролировать, наказать, если потребно будет, — высказал свои мысли я.
— Вам не видятся по молодости и глупости, — злонравно изрёк Леший. — А вот если подумаете, что сеть полисов, две сотни лет находящаяся под угрозой, реальной и подтверждённой, абсолютного уничтожения измыслить может.
— Вульпес лагопус, — уже без мата выразился я. — А прознатчики Полисов? Ну бред же, не могли мы их без присмотра оставить?
— А нет у нас более на островах прознатчиков. Ни у одного Полиса, из всех с кем связь держим. Извели, поймали, бес знает, — развёл он лапами. — Может, и не всех, но купцов к себе бритты не допускают, на подходе тормозя. Сами лишь караванами немалыми с судами военными плавают. Эфирофоны молчат, а их “унийцы” из приставших Полисов рассказывают бредни столь экзотичные, что и говорить не хочу.
— И всё равно вы леший злокозненный, — определил я суть начальства. — Скрывать-то смысл какой был? Ясно же, что не побегу на площадях Вильно, да и не Вильно, орать о бриттах злостных.
— А потому, что выбор вам хотел дать, — ехидно ответствовал злонравный Добродум. — Спросил бы перед отбытием, да и оставил вас в Вильно, если что. А вы любопытством неуместным…
— И что бы вы спросили? Я еду к бриттам, а ежели не хотите, можете не ехать? — захлопал я ресницами. — Ой, простите Добродум Аполлонович, ошибся: на островах помереть можно, так что, ежели не желаете помирать, то не поезжайте. Пустое это, — констатировал я.
Леший зёвом своим похлопал, но что изречь, не нашёл, так что махнул клешнёй на мою персону. А я с прискорбием констатировал, что мортира тут и вправду не поможет. Да и вообще, лучше не думать, что злокозненный бриттский гений мог за пару сотен лет измыслить. Вот так аукается “милосердие” предков потомкам. Срыли бы Полисы бриттские, да даже без геноцида, до основания. Раскидали бы молодёжь по Полисам — и всё: нет через поколения народа такого, бритты. А сейчас… не уничтожали Полисы друг друга. Нет такого понятия как противовоздушная оборона. А смертники с бомбами? А болезни в руках сотен умелых терапефтов?
Нет, ежели уж упереться, то ежели бритты чего-то совсем ядовитое не измысли, то Полисы победят. Пирровой победой. Ну леший даже с ним, если не умыслили по примеру Мира Олега бомбы синтеза ядерного. Хотя сам синтез и распад уже полсотни лет как известен, но используется более в науке, нигде больше не пригодился. Да и положим, с болезнями терапафты мира справятся. Но не один и не два Полиса бомбардировкам будут подвергнуты да атакам смертников. Миллионные жертвы, даже ежели бриттов не считать. Так что, как ни крути, а такой победы избежать лучше… Или это оттягивание решения проблемы, как тогда, пару сотен лет тому назад?
Нет, понятно что я-то ни беса не решаю, но вопрос этичности, оптимального решения и разумности меня волнует. А выходит так, что на нашем посольстве лежит миссия такой важности, что в кусты я не сдам, даже если возможность будет. Может, хоть чем пригожусь, потому как решается вопрос, быть ли жертвам миллионным.
И тут я сам себе пулю в башку пущу ранее, чем откажусь в такой ситуации помочь, хоть чем смогу. Нет, ну если бы только бритты, я бы ещё посомневался. А поскольку не только они, то и сомнениям места нет.
А вот если подумать, мог леший злонравный мне шанс “из окна выйти” таким макаром подстроить? Мог, злокозненен и злонравен поскольку. А реакцию просчитать? А ведь также мог Добродум Аполлонович, он такой.
Из чего следует, что думать на эту тему мне стоит, соизмеряясь лишь со своими, внутренними резонами, на начальство злонравное, с его “мог-не мог” поплевывая. Мысленно, но с наслаждением.
В общем, оставшийся день я, не без помощи техник самоуспокоительных, провел в учебниках и практиках эфирных. На предложение Лешего “познакомиться с Антверпеном” фыркнул столь ядовито, что была надежда его в этом искусстве переплюнуть.
На следующий же день встреча “по дипломатии” ограничилась получасом: как я понял, даны упёрлись рогом, и в данном случае их дипломатия заключалась в “мы поступим как желаем, а вы — как сами хотите”. Соответственно, пару часов Леший с Аскульдром пили эль, на чём наше посольство и закончилось. Направились мы в воздушный порт Амстердама, где тот же самый самолёт нас дожидался, а дождавшись, направился в Вильно.
В родном же полисе я немного порефлексировал, да и забил, просто занявшись своими делами, то есть гимнастикой, а после в баню сходил, в настоящей тоге римской и сандалетах оттуда же. Хвастать не хвастал, но в своих глазах подоминировал над всякими прочими лапотниками, что подняло настроение.
И вот, захожу, значит, благостный и распаренный, в квартирку свою, как начинает трезвонить фони. И кому неймётся, хотел ругнуться я, взглянул на часы с вполне приличными восемью часами пополудни, да и пошёл со вздохом отвечать звонильщику. А на мой вальяжный “у фони́” на меня обрушилась натуральная Ниагара слов. Не в смысле обилия, а частоты, притом, на удивление, членораздельно.
— Счастье какое, что я смогла до вас дозвониться, Ормонд Володимирович! — затарахтел смутно знакомый и явно очень взволнованный женский голос. — У меня случилось… не могу по фони, но беда, мне срочно с вами надо поговорить, вы сможете?
— А это, собственно, хто? — без задней мысли полюбопытствовал я, потому как голос, пусть чем-то припоминаемый, никаких особых ассоциаций не будил, да и тяжеловато думалось после бани.
— Милорада же я! — чуть не зарыдала собеседница.
— Ах, Милорада, простите великодушно, фони голос искажает, не признал, — честно соврал я. — Так что у вас стряслось?
— Не могу по фони, вы сможете встретиться? — оттараторила девица.
— Смогу, — мысленно вздохнул я, но не посылать же её. — Если столь срочно, то вы где? Я мог бы подъехать, или давайте в трактире встретимся каком.
— Каком? — тут же последовал вопрос.
— А в “Фаршированном Фазане”, неподалёку от Акрополя, — обозначил я ближайшую к себе едальню: ей надо, пусть и подъезжает, коль возможность есть.
— Буду скоро, сколь смогу. Спасибо вам! — и трубку бросила.
Вот ведь незадача, думал я, одеваясь. И на кой бес я этой овечке столь вознадобился, что вот прям сейчас и надо? Как-то и думать о ней забыл, впрочем, не посылать же её было по фони? Мы, Терны, это предпочитаем в лицо делать, злоехидно отметил я, выкатывая диплицикл.
Пост скрипнул, навеянный написанием и рядом иных моментов:
Твердят, мы бездари, шпана. Да! Наша муза вдрызг пьяна! Но футуристов тесный круг взорвёт Вселенную, мой друг. (с) Дореволюціонный совѣтчикъ
10. Набережная Тамесиса
Подъехав к Фазану, я арендовал “приватную кабинку”, заказал туда лёгкий перекусить, сам же расположился с рюмкой кваса у окна с видом на подъезд к кабаку. И, если честно, с некоторым раздражением думал об овечке. Ну вот реально, не могла подобрать более “подходящего” времени. С другой стороны, какое-никакое разнообразие, а то предстоящий дипломатический визит меня, признаться, несколько тяготил. Заниматься-то я занимался штудиями своими, но мысли сбивались на поездку. Да и всё же растрясённый на хоть какие-то разъяснения по поводу “экзотичных бредней” леший (признаться, нудел я в самолёте просто из тернистости, и так по роже было видно, что ничего не скажет), выдал такое “объяснение”:
— Вы верите в сказки, Ормонд Володимирович? — на что я пожал плечами скорее отрицательно, нежели как иначе. — Вот и я не верю. А что есть на деле — увидим сами. Считайте, что гипнотизёр у бриттов завёлся силы невиданной, я иного объяснения не нахожу, — отрезал злонравный Добродум и более на вопросы не отвечал.
Впрочем, тот вариант, что идём мы на заклание, я довольно быстро отсёк: что бы бритты ни учудили, убивать десяток послов, ставя Полисы в известность о своей “явной враждебности”, перед тем допустив их прибытие — бред неправдоподобный. Согласиться “для вида” и тянуть время я ещё могу понять, так не было этого, сразу ответ “шлите послов, пусть прибывают, поговорим, время сами назначайте”. То есть, дали время Полисам консолидировать силы, подготовиться, а потом подставиться… бред бредовый.
Даже если придумали какое убивало лютое, чтоб “всех разом”, так “всех”-то и не выйдет. А если выйдет, так “танцы посольские” — бред ненужный. Или опять же, положим, оно, убивало мифическое, у них “с долгой подзарядкой”. То есть, собирают флот, простой и воздушный, Полисов более или менее локализовано, сносят — ну не знаю что за колдунское убивало, но положим, в Мире с эфиром говорить, что “этого вообще не может быть”, довольно глупо.
Так всё равно бред выходит: бриттския острова — не заокеанье, франки, даны, время подлёта… через четыре часа на островах будет экспедиционный корпус, пусть “с бору по сосенке”, но уже у них. И “заряжённым убивалом” выйдет только по самим островам лупить, а “избирательность убивания” на уровне “бриттов не трогаем, а остальных — да” — опять же, что-то даже для эфира смехотворно-невозможное выходит.
